Сны Поэта. Новелла. Хромовые сапожки

ХРОМОВЫЕ САПОЖКИ


     К пасхе мама пообещала сшить мне хромовые сапожки. Представьте, сапожки! И не какие-нибудь, а точь-в-точь такие, как у моего дружка Петьки Сапрыкина. Обещание по тем временам почти невероятное, если учесть, что в тот год я впервые надел хоть и поношенные, но собственные ботиночки, купленные в самом Томске на толкучке.

     Несмотря на их дешевизну, они стали событием не только в моей личной жизни, но и в семейной. Вместе с ними я был поставлен под строгий контроль старших и младших. Соскочу, бывало, с печки или полатей, надену ботиночки — и только к двери, как позади уже зашумят: «Мама, Васька ботинки надел!» Как сейчас помню, перед нашей избой было болотце, очертаниями напоминавшее Чёрное море, даже с конфигурацией Крыма из навоза, который вывозили из противоположного двора Купины.
Однажды так вот выскочил я в обновке к этому застывшему болотцу и осторожно ступил на гладкий, ещё тонкий лёд. Иду, а ледок потрескивает, прогинается. Слышу стук в окно, чувствую — мамин стук, остановился в нерешительности и по-о-шёл вниз... Было же мне потом! А тут на тебе — хромовые сапожки! Сколько я о них передумал, сколько раз приглядывался к сапогам дружка, чтоб нагляднее представить, какими будут мои...

     И вот вижу, будто пришёл к нам пьяница-сапожник, за излишнее употребление речевых частиц, особенно «ну, мол», прозванный Нумолом. На этот раз Нумол пришёл на удивление трезвый и весёлый, с каким-то свёртком под мышкой. По лукавому взгляду сапожника, брошенному в мою сторону, я сразу же догадался, что в свёртке были мои праздничные хромки.

      — Ну, мол, Улянка, сшил я твоему Ваське сапоги со скрипом, как велела.
Сшил так, что они, пожалуй, будут получше, чем у Петьки Сапрыкина, потому как Петькины я,  ну, мол, тачал с похмелья, а Васькины, хмы, невозбранно трезвый. Одного, ну, мол, Ульянка, боюсь... Скрипу я в них переложил,— воспалённые глазки сапожника сладостно прищурились, — смочить бы их по тому случаю надо...

     — Зачем   мочить? — простодушно   удивилась   мама. — Пусть себе скрипят!
     — Опять же учти, что сказал. Трезвым, ну, мол, работал... Тут мама догадалась.
     — Ладно, ладно, ты показывай! — и, сияющая, стала оглаживать ладони о фартук.

     Когда Нумол развернул холщовую тряпицу, мы с мамой так и ахнули. Куда до моих Петькиным сапогам! У тех даже настоящих рантов не было, а у этих — широкий, розоватый, красиво простроченный. В руках сапожника они заскрипели, запели, как молодые скворцы в скворечнике. Нумол как-то озорно и вкусно щёлкнул ими подошвой о подошву и передал маме. К моему недоумению, лицо мамы омрачилось:

     — Ты что же не на рост сшил-то?
    —  Дура баба, теперь, хмы-хма, не те времена, чтобы шить на рост. В сапогах на рост нога будет болтаться, а надо, ну,мол, чтобы красиво было — по ноге, как прежде бывшие буржуи носили.

     Как я боялся, что своей политграмотой сапожник запутает и отпугнёт маму от сапог «по ноге», как обрадовался, когда она махнула рукой и снова заулыбалась.

     — На них только глядеть, а не носить,— сказала она растроганно и пошла прятать их в большой кованый сундук.

     Нумол её остановил:
     — Э-э, хма-хма, ну, мол, так не пойдёт. Пусть парнишка хоча примерит, а ты лучше подумай об изничтожении лишне¬го скрипа...

     Наконец-то сапожки в моих руках. Они не только скрипели, но и удивительно вкусно пахли. До сих пор запах хорошо выделанной кожи вызывает во мне тёплое, вербно-светлое пасхальное чувство. Убежав в горницу, я начал примерять свою обнову прямо на босу ногу.

     О ужас, они были тесны!
    Они были так тесны, что я едва стоял на ногах. Попробовал шагнуть и не смог. Ноги мои подкосились от боли, и я присел на пол. Попробовал подняться — и не смог, попробовал снять, но красивые, с розовыми кантами, музыкально-скрипучие, они не снимались. И самое страшное, что они уже никогда-никогда не снимутся. Мой крик о помощи разбудил всех, кроме меня самого.

     — Господи, да что это?! — Голос мамы пришёл ещё в мой сон.
     — Сапоги тесные!..
     — Какие сапоги?!

     И я ответил, находясь на зыбкой грани яви и сна:

     — А те, которые сошьют...

     Мать засмеялась и велела спать. А утром по её озабоченному лицу я понял, что мой сон в толковании не нуждается. Уже не она, как прежде, следила за моим поведением, а я за ней. Она отводила глаза в сторону и виновато вздыхала. Это значило, что никаких хромовых сапожек мне к пасхе не будет. Так оно и случилось.


ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ