Только имя

               
               
                Памяти моего отца .

       Грузные, тяжело ползущие по низкому небу тучи ненадолго приоткрывают злой круглый глаз луны над далёкой сопкой, и тогда ясно видна широкая безлесая долина с бесконечной колеёй просёлочной дороги, которая изгибается и петляет вслед за поворотами тихой речушки. Тусклый лунный свет поблескивает на речной воде, отражается от подмерзших луж, и, кажется, что от этого становится ещё холоднее: октябрьские ночи в Забайкалье студёны. Слабой короткой тенью стелется по дороге фигурка одинокого путника – подростка в городском пальто и зимней шапке. Движения его неторопливы, устало - размеренны и привычны, как у человека, идущего так уже много дней. На самом деле, мальчик идёт ночами, потому что слишком приметен днём на степной дороге – нездешний, одетый в городское, добротное, совсем по-московски.
       Да, именно  по- московски, ведь ещё полгода назад, весной 1937 года, он с отцом, мачехой, Любовь Карповной, и пятилетним братом  Доликом – Доржи  жил в Москве в большом доме с мраморной лестницей, на которой, возвращаясь из школы, часто баловался с крошечной, невиданной породы собачкой соседа – японского то ли посла, то ли атташе. Собачку выгуливала тоже маленькая, смешливая, совсем не знающая русского, дочка посла. Стёпка так и не успел попрощаться с весёлой соседкой и её забавной собачкой, потому что  им с отцом внезапно, в один день, пришлось уехать в Читу,а оттуда в Агу - центр Бурятского автономного округа. Любовь Карповна и Долик почему-то собирались переселяться в Коломну.
      Идти ему придётся ещё долго – до Улан-Удэ почти пятьсот километров, но на поезд  нет денег, а самое главное – он не знает, как объяснить, когда спросят, почему  один едет куда-то, вместо того, чтобы  учиться или работать. Вдруг ещё помешают добраться до Улан-Удэ, а ему обязательно надо найти отца: почти месяц назад он уехал в командировку и не возвращается. Впервые  так надолго  Стёпку оставили  одного. В чужой холодной квартире с казённой мебелью, на которой зелёной краской грубо написаны инвентарные номера, было скучно и страшновато.Но отец сказал:"Я на тебя надеюсь", -  и мальчик старательно ходил на занятия, покупал продукты, даже кое-как стирал, не раз представляя, как обрадуется вернувшийся папа, как обнимет его, понюхает и поцелует макушку и скажет:"Не подвёл, сынок, справился. Совсем ты взрослый уже". Но, должно быть, с ним что-то случилось, потому что к концу месяца толстая уборщица без спроса собрала в узел их вещи и потребовала ключи.
       Теперь он идёт ночами, а днём спит, забравшись в стог соломы, которых ещё много по полям. В стогу можно собрать в горсть зернышки пшеницы или овса, пошелушить их в ладонях и долго жевать, а потом сладко спать или воображать  себя знаменитым охотником – степняком, который бродит по степи, сильный и удачливый. А ведь и правда, сколько их, предков – бурят, кочевало тут? Наверно, им тоже приходилось кого-то бояться и прятаться, но они шли – вон какую дорогу протоптали. Что же, придётся  и ему дойти по их следами, встретить отца, и всё опять будет по-прежнему.               
      Раньше, когда они жили в Улан-Удэ, Стёпка очень любил ездить на «правительственные  дачи» в Верхней Берёзовке. Там компания мальчишек вела отчаянные игры в «войнушку», особенно, после встречи здесь же, на дачах, с героем гражданской войны, знаменитым Командармом Дальневосточной армии маршалом Василием Блюхером и с его офицерами-орденоносцами. Нарядные  взрослые ждали гостей на открытой веранде, играл духовой оркестр, а мальчишки у поворота дороги забрались повыше на толстые ветки старой берёзы и издалека увидели клубы пыли  за открытой машиной  маршала и конной охраной. Самого маршала в белом кителе с орденами  он не успел как следует рассмотреть - взрослые обступили Блюхера и тут же повели к накрытому столу, а вот машину – чудо техники – улыбчивый водитель разрешил им и потрогать, и понюхать, и даже кое-кому - посидеть на кожаных сиденьях и порулить. «Вот это человек! Герой! Глыба!» - восхищался потом отец, вспоминая встречу. В тех мальчишеских играх научился Стёпка премудростям "лесных разведчиков" - скаутов: умению маскироваться и терпеливо сидеть в засаде, незаметно подкрадываться к чужому "штабу" в разведке, ловко и быстро сооружать бивак и разжигать жаркий бездымный костёр, такой же, как разжигает теперь под вечер.
      Когда на дороге затихало движение, а  в закатных лучах солнца огонь издалека не был заметен, паренёк  пёк в углях найденную на чужих огородах  мелкую картошку, не спеша наедался, рассовывал по карманам остатки  и, дождавшись темноты, отправлялся в путь. Ближе к Улан-Удэ дорога всё чаще бежала среди леса, и тогда удавалось идти  и днём, и ему нет-нет да попадались заросли малины с сухими, сморщенными, но сладкими-сладкими ягодами, почти как в варенье, которым потчевала его в дни болезни любимая тётушка Арина - папина сестра. Тетя Арина жила с ними и вела хозяйство с тех давних пор, как разошлись его родители. Отец вступил в партию, мотался по командировкам, учился, работал там, куда направляли, а мать - деревенская красавица, избалованная родителями, не торопилась бросать свой дом и родню, чтобы скитаться вместе с мужем по чужим углам. Несколько лет метался отец в этом кругу, а потом, забрав сына, стал жить отдельно, женился, но хозяйство в доме, как и раньше, вела  тётушка Арина. Вот только в Москву она не поехала, сохраняя здесь их привычный мир, куда  все они должны были скоро вернуться.
      Он был похож на стрелу,выпущенную из лука умелой рукой – даже теряя скорость, на излёте, она всё равно попадает в цель, и к концу третьей недели, уже поздно вечером, оказался, наконец, на пороге улан-удэнской  квартиры в объятиях тётушки.Измученный, исхудавший, падающий от усталости, Степка рухнул в сон в кабинете отца на мягком кожаном диване, пахнувшем знакомым табаком. Разбудил его яркий солнечный свет, который, казалось, наполнял радостью любимую комнату, плясал на крашенном полу и стеклянных дверках книжных шкафов, цветными искрами рассыпался от письменного прибора с отцовского стола. Дома, вот он и дома! Счастливый, ринулся в кухню на знакомые запахи тётушкиной стряпни. За чаем с горячими шаньгами не сразу расслышал странно тихий, как будто шелестящий голос Арины.
- Отец арестован, Стёпша. К вечеру приехал. Вон, как ты, чемоданчик бросил, утром ушёл по делам и не вернулся. Ночью уж с обыском были, про тебя спрашивали, требовали сообщить, как появишься. Я сразу подумала – надо тебе к матери ехать, в Мудай. Её-то адреса в документах нет, да и область другая, глухой улус, там тебя не будут искать. А для хозяйства – лишние руки в радость.
- А ты, ты со мной?
- Я тут останусь. Твоему отцу передачи буду носить, бельё чистое. За квартирой  присмотрю,- тётушка говорила отрешённо, не глядя на  мальчишку, и только руки разглаживали на краю стола и снова мяли  чистенькое кухонное полотенце.
  Она надолго умолкла, давая  мальчику выплакаться, а когда заговорила, её голос зажурчал прежними мягкими нотками:
- Да ты плачь-то – плачь, а ешь, жеребёночек мой. А как наешься, поезжай на вокзал, не дожидайся темноты.  Эти-то... по ночам приходят, - тётушка как будто поперхнулась словами, но откашлялась и продолжала твёрдо:
- Пока ты спал, я в дорогу уже  всё собрала. Как приедешь, сюда не пиши, не узнавай. Отец выйдет – мы тебя, родной, сами найдём. Я и провожать не пойду - ты вон как за два года вырос, без меня никто не узнает, не проследит.
Стёпка безутешно и беззвучно рыдал, уронив голову на худые, исцарапанные, ещё не совсем отмытые с дороги руки с отросшими и обломанными ногтями.
- Беда какая, бацагашка, ой, беда-беда, - наконец, заплакала и она, гладя и целуя  тёмную макушку.
      
    Летом в общем разговоре с приезжим земляком  он случайно услышал, что тетка Арина куда-то исчезла, а в квартире живут чужие люди. Отрыдав в пустом гулком амбаре, Степан  понял, что у него от отца  не осталось больше ничего – только имя.
    Через девятнадцать лет ему выдадут отпечатанную на машинке на половине листочка серой бумаги справку, что расстрелянный в октябре 1938 года по делу маршала Блюхера за ту единственную встречу на дачах и за "шпионаж в пользу Японии" из-за соседа по площадке, его отец, Афанасий Игнатьевич, «реабилитирован  за  отсутствием  состава преступления».
    Тогда он отыщет младшего брата Долика, уже двадцатичетырёхлетнего, и навсегда разделит с ним отцовское имя.
 ВАРИАНТ 2.
                Памяти моего отца, Ихенова Степана Афанасьевича.
      
       Грузные, непроглядно-тёмные тучи словно ползут по низкому осеннему небу, то надолго занавешивая, то не спеша приоткрывая злой круглый глаз луны над далёкой сопкой, и тогда становится видна широкая безлесая долина, по которой  бесконечно тянется, изгибаясь и петляя вслед за поворотами степной речушки, узкая просёлочная дорога. Тусклый лунный свет поблескивает на речной воде, отражается от подмерзших луж в дорожной колее, и вокруг становится как будто светлее, но от этого - ещё холоднее, ведь октябрьские ночи в Забайкалье студёны. Слабой короткой тенью стелется по дороге фигурка одинокого путника – подростка в городском пальто и зимней шапке. Шаги его неторопливы, устало - размеренны и привычны, как у человека, идущего так уже много дней. На самом деле, он давно идёт ночами, потому что слишком приметен днём на степной дороге – нездешний, одетый в городское, в московское.
       Да, конечно, в московское, ведь ещё полгода назад, весной 1937 года, он с отцом, мачехой, Любовь Карповной, и пятилетним братом  Доликом – Доржи  жил в Москве в большом доме с мраморной лестницей, на которой, возвращаясь из школы, часто баловался с крошечной, невиданной породы собачкой соседа – японского то ли посла, то ли атташе. Собачку выгуливала тоже маленькая, смешливая, совсем не знающая русского дочка посла. Стёпка так и не успел попрощаться с весёлой соседкой и её забавной собачкой, когда  им с отцом внезапно, в один день, пришлось уехать в Читу, а оттуда в Агу - центр Бурятского автономного округа. Любовь Карповна и Долик  с ними не поехали, а собирались  переселяться в Коломну.
      Идти ему предстоит долго – до Улан-Удэ почти пятьсот километров, но на поезд  нет денег, а самое главное – он не знает, как объяснить, когда спросят, почему  один едет куда-то, вместо того, чтобы  учиться или работать. Вдруг ещё помешают добраться до Улан-Удэ, а ему обязательно надо туда, чтобы найти отца: почти месяц назад он уехал в командировку и не возвращается. Впервые  так надолго  Стёпку оставили  одного, да ещё в чужой холодной квартире с казённой мебелью, на которой зелёной краской крупно написаны инвентарные номера. Но отец сказал:"Я на тебя надеюсь", -  и мальчик старательно ходил на занятия, покупал продукты, даже кое-как стирал, не раз представляя, как обрадуется порядку вернувшийся папа, как обнимет его, понюхает и поцелует макушку и скажет:"Не подвёл, сынок, справился, совсем ты взрослый уже". Но, должно быть, с ним что-то случилось, потому что пришла толстая уборщица, без спроса собрала в узел их вещи и потребовала отдать ключи.
       Мальчик идёт ночами, а днём спит, забравшись в стог соломы, которых ещё много по полям. В стогу можно собрать в горсть зернышки пшеницы или овса, пошелушить их в ладонях и долго жевать, а потом сладко спать или воображать  себя знаменитым охотником, который бродит по степи, сильный и удачливый. А ведь и правда, сколько их, предков – бурят, кочевало тут? Наверно, им тоже приходилось бояться и от кого-то прятаться, но они шли – вон какую дорогу протоптали их длинногривые кони. Стёпка больше всего на свете любит лошадей, давно умеет и знает, как с ними поладить, как ухаживать. Хорошо было бы сейчас  покачиваться в удобном седле на спине резвого жеребчика - иноходца, то чуть придерживая его легкий бег, то пуская вскачь на этой пустой ночной дороге. А жеребчик, то и дело сгибая шею, сверкал бы в темноте белками и посматривал на него огромным карим глазом. Стёпка бы в ответ легонько поглаживал шелковистую вздрагивающую шею коня и приотпускал поводья. Эх, и как же быстро бы они добрались до города! Но нет у него даже самой старой, едва бредущей лошадёнки. Да ему и нельзя, ведь с нею никак не спрячешься тогда от чужих глаз. Что ж, придётся, видно, ему пешком добраться по чьим-то следам до  дома, обнять отца, и всё у них опять будет по-прежнему.               
      Раньше, когда  все они  жили в Улан-Удэ, а отец ещё не работал  в Москве представителем Бурятии во ВЦИКе, Стёпка очень любил поездки в Верхнюю Берёзовку на "правительственные  дачи". Там компания мальчишек всё лето вела отчаянные игры в «войнушку», особенно, после встречи здесь же, на дачах, с героем гражданской войны, знаменитым Командармом Дальневосточной армии маршалом Василием Блюхером и с его офицерами-орденоносцами. После боёв на Халхин-Голе боевой  командарм был всеобщим любимцем, гордостью страны. Службой под его началом гордились, и даже простая встреча с ним считалась огромной удачей. Вот и в Улан-Удэ приезд своего командующего отметили большим приёмом. Нарядные  взрослые ждали гостей на открытой веранде, играл духовой оркестр, а мальчишки у поворота дороги забрались повыше на толстые ветки старой берёзы и издалека увидели клубы пыли  за открытой машиной и конной охраной маршала. Самого маршала в белом кителе с орденами  он не успел как следует рассмотреть - взрослые обступили Блюхера и тут же повели к накрытому столу, а вот машину – чудо техники – улыбчивый водитель разрешил им и потрогать, и понюхать, и даже кое-кому - посидеть на кожаных сиденьях и порулить. «Вот это человек! Герой! Глыба!» - восхищался потом отец, вспоминая встречу. В тех мальчишеских играх научился Стёпка премудростям "лесных разведчиков" - скаутов: умению маскироваться и терпеливо сидеть в засаде, незаметно подкрадываться к чужому "штабу" в разведке, ловко и быстро сооружать бивак и разжигать жаркий бездымный костёр, такой же, как разжигает теперь под вечер.
      Когда на дороге затихало движение, а  в закатных лучах солнца огонь издалека не был заметен, паренёк  пёк в углях найденную на чужих огородах  мелкую картошку, не спеша наедался, рассовывал по карманам остатки  и, дождавшись темноты, отправлялся в путь. Ближе к Улан-Удэ дорога всё чаще бежала среди леса, тогда удавалось идти  и днём, и ему нет-нет да попадались заросли малины с сухими, сморщенными, но сладкими-сладкими ягодами, почти как в варенье, которым потчевала его в дни болезни любимая тётушка Арина - папина сестра. Тетя Арина жила с ними и вела хозяйство с тех давних пор, как разошлись его родители. Отец вступил в партию, мотался по командировкам, учился, работал там, куда направляли, а мать - деревенская красавица - не торопилась бросать свой дом и родню, чтобы скитаться вместе с мужем по чужим углам. Несколько лет метался отец в этом кругу, а потом, забрав сына, стал жить отдельно, женился, но хозяйство в доме, как и раньше, вела  тётушка Арина. Вот только в Москву она не поехала, сохраняя здесь их привычный мир, куда  все они обязательно скоро вернуться. Конечно, там и должен быть сейчас отец, куда много дней добирается измученный Стёпка.
      Мальчик был похож на стрелу,выпущенную из лука умелой рукой – даже теряя скорость, на излёте, она всё равно попадает в цель- и к концу третьей недели  поздним вечером  оказался, наконец, на пороге улан-удэнской  квартиры в объятиях тётушки. Исхудавший, падающий от усталости, наскоро умывшийся Степка рухнул в сон в кабинете отца на мягком кожаном диване, пропахшим знакомым табаком. Разбудил его яркий солнечный свет, который, казалось, наполнял радостью любимую комнату, плясал на крашенном полу и стеклянных дверках книжных шкафов, цветными искрами рассыпался от письменного прибора с отцовского стола. Дома, вот он и дома! Радостно ринулся мальчик в кухню на знакомые запахи тётушкиной стряпни. За чаем с горячими шаньгами не сразу расслышал странно тихий, как будто шелестящий голос Арины.
- Отец арестован, Стёпша. К вечеру приехал. Вон, как ты, чемоданчик бросил, утром ушёл по делам и не вернулся. Ночью уж с обыском были, про тебя  выспрашивали, требовали сообщить, как появишься. Я сразу подумала – надо тебе к матери ехать, в Мудай. Её-то адреса в документах нет, да и область другая, глухой улус, там тебя не будут искать. А для хозяйства – лишние руки в радость.
- А ты, ты со мной?
- Я тут останусь. Твоему отцу передачи буду носить, бельё чистое. За квартирой  присмотрю,- тётушка говорила отрешённо, не глядя на  мальчишку, и только её руки беспокойно разглаживали на краю стола и снова мяли  чистенькое кухонное полотенце. Арина надолго умолкла, давая  мальчику выплакаться, а когда заговорила, её голос зажурчал прежними мягкими нотками:
- Да ты плачь-то – плачь, а ешь, жеребёночек мой. А как наешься, поезжай на вокзал, не дожидайся темноты.  Эти-то... по ночам приходят, - тётушка как будто поперхнулась  словами, но откашлялась и продолжала твёрдо:
- Пока ты спал, я в дорогу уже  всё собрала. Как приедешь, сюда не пиши, не узнавай. Отец выйдет – мы тебя, родной, сами найдём. А я и провожать не пойду - ты вон как за три года вырос, без меня никто не узнает, не проследит.
    Стёпка безутешно и беззвучно рыдал, уронив голову на худые, исцарапанные, ещё не совсем отмытые с дороги руки с отросшими и обломанными ногтями.
- Беда какая, бацагашка, ой, беда-беда, - наконец, заплакала и она, гладя и целуя  тёмную макушку.
    Несколько месяцев спустя, в общем разговоре с приезжим земляком  он случайно услышал, что тетка Арина куда-то исчезла, а в квартире живут чужие люди. Отрыдав в пустом гулком амбаре, Степан понял, что теперь от отца у него  не осталось больше ничего. Только имя.

    Он пройдёт ещё долгий путь, и за спиной останется  голодная трудная юность и война, с которой он вернётся инвалидом и коммунистом. Будет учёба и серьёзная работа, и орден " Знак почёта" за мирный труд. И родится сын, а потом дочери, и сводные сёстры по матери до самой смерти будут звать его "бади" - отец.
    А через девятнадцать лет ему выдадут отпечатанную на машинке на половине листочка серой бумаги справку, что расстрелянный в октябре 1938 года из-за знакомства с маршалом Блюхером в ту единственную встречу на дачах и за "шпионаж в пользу Японии" из-за соседа по площадке, его отец, Ихенов  Афанасий Игнатьевич,  «реабилитирован  за  отсутствием  состава преступления».
    Тогда он отыщет своего младшего брата Долика, уже двадцатичетырёхлетнего, и навсегда разделит с ним отцовское имя.
    А ещё, много лет спустя, прилетят к нему горьким эхом последние слова отца, выкрикнутые на пороге камеры:"Передайте сыну: я -не враг, не враг!"