Из ранних стихов

      ***

В сердце - запах больниц,
а не только весна.
Мы болеем от птиц
перелётного сна.

Сердцу очень легко
заразиться тоской.
Жизнь всегда далеко,
смерть всегда под рукой.


      ***

Вчерашнего как будто нет,
но цифры тайной набежали...
Две тысячи прошедших лет -
змеиный яд в пчелином жале.

Недремлющих химер оскал
с мечтой, схороненной в Эдеме!
Как бесконечен мир и мал,
сведённый к звёздной микросхеме.



       ***

Где генштаб сновидений над тёмной Невой,
там полётом валькирий любуюсь.
Здесь убийственный воздух мечты роковой!
Петербург, я тебе повинуюсь.

Мне избыток страданий легко превозмочь,
ведь душа долговечнее меди.
Но проходит лишь час, словно целая ночь,
и опять я один на планете.

Наступает рассвет. Вновь с Невы ветерок
мне играет на траурной флейте.
Остальным не понять, остальным невдомёк...
Так налейте вина мне, налейте!

Я не умер ещё, я пока невредим!
Холодок ощущаю стремнины,
сновидений ловлю переливчатый дым,
на чужие спешу именины.


       ***

Во время ночного сеанса
короткий, как киножурнал,
снег выпал попыткой альянса
земных и небесных начал.



       ***

С Бореем встретился Зефир
и спор зашёл о мире -
кто наполняет наш эфир
насыщенней и шире.

"Юнец, - вспылил седой Борей, -
тебе ль со мной тягаться,
я рву канаты кораблей!
Лишь дуну - тучи мчатся!

Я поднимаю прах земной,
сметаю сор столетий,
народы, вскормленные мной,
сильнее всех на свете!"

Зефир на это отвечал
улыбкой тихоструйной:
"Не в бурях силы идеал,
а в тишине лазурной.

Что толку в ярости слепой?
Одни лишь разрушенья...
Сильней всех бурь весенний зной
и жажда пробужденья.

Я - их посланник и слуга!
Восторгом тихим вею
на нивы, рощи и луга
и рад служить Морфею.

Пастух с цевницей только мне
свои вверяет тайны.
Слагает гимны он весне,
жрецам в искусстве равный!"



        ***

Прекрасно это состоянье,
когда снег пышностью томит
и сердцу хочется признанья
от петербургских аонид,

когда рисуешь образ милый,
дом на Фонтанке стережёшь,
где муза, как и раньше, в силе
житейский заглушить свербёж.

И явь становится вдруг тайной,
как гениальная строка!
И от судьбы своей печальной
ты ждёшь лаврового венка.

И сердцу хочется открытий
каких-то неземных щедрот,
когда нас лестницей наитий
ведут Психея и Эрот!

Прекрасно это состоянье
и есть название ему!
В нём и любовь, в нём и страданье
известны богу одному.



   К альбомному мадригалу.


Скрываемой альковной муки
свидетель, вор и господин,
дитя провинциальной скуки,
притворств лукавый властелин!
Рождён по прихоти случайой
ты для утехи бытия
уездной барышни печальной,
и, сладость нежную лия
на сердце девичье простое,
надежду даришь и мечту,
колеблешь вековых устоев
и дней унылых череду.
Ты лжив, обманчив и тлетворен,
и в равной мере глуповат.
Тобой одержанных викторий,
велик потешный маскерад.
В чернила обмакнув густые,
стрелу пускает Купидон.
Слова как будто бы простые
вдруг обретают нежный звон.
И вот альбомные ланиты
покрыты мушками стихов!
Их лепят праздные пииты
сверх всякой меры и даров.
Но юной деве дорог каждый
невинный, мимолётный флирт.
Экспромт, родившийся однажды,
цветёт в душе, как вечный мирт!



       ***
         
Сквозь эту чёрную листву,
что под ногами вся прогнила,
я, провалившись в сон, плыву -
куда зовёт мечты могила.

Там одиночества гранит,
там сердце к осени прижалось,
с подземным миром говорит
лишь подсознательная жалость.

Но чудных странствий миражи,
тревоги все обезоружив,
влекут к таинственности лжи,
где паутина чёрных кружев.

А дальше сразу не понять...
Собранье тёмное наречий
и первобытная их мать,
и неожиданность той встречи.

Но вдруг всё гаснет впереди...
И, по привычке обернувшись,
я возвращаюсь с полпути
сквозь чёрную листву, проснувшись.

 

 
         ***

Где вечность в огрызках рассвета,
как зёрнышко тёмное сна,
к подкладке из лунного света
притёрлась души глубина.

Флотилия чувств будоражит
сонливую графику вен.
Душа, как четвёртая стража,
встречает рассветную тень.

И втайне надеясь на слово,
что ключ подберёт к тишине,
искусство рождается снова...
едва различимо на дне...



        ***

Чередой дождливых междометий
подступила осень к летним дням.
Междустрочье можно опредметить
и к тетрадным вывести полям.

Не июльским, не крапивным звуком
обжигает слух до волдырей.
Это под осенним ультразвуком
рифма расцветает пустырей.

Расцветает тихо, неподкупно,
от конца к началу дарит свет,
то уносит мысль под самый купол,
то на дно морское, в тёмный бред.

Чередой дождливых междометий
осень перекраивает мир,
убивает, чтобы обессмертить
и в открытый вывести эфир.



1995-2000