Явление четвёртое. Цыплёнок

                Явление героя

Начало здесь:  http://www.stihi.ru/2012/02/27/7694
Предыдущее:   http://www.stihi.ru/2012/03/22/4198

                Памяти брата

                Великоуважаемой
                панночке Илонке
                с большой любовью.

                Несколько миниатюр
                из полной опасностей и приключений         
                жизни двух братьев-друзей.

Предыдущее здесь:  http://stihi.ru/2012/03/22/4198

            А дальше? Ну, панночка, слушай, как мы жили дальше. 
            Когда мне шёл уже седьмой год, а твоему папе, соответственно, четвёртый, какое-то время жили мы вместе в туркменских Марах у бабули Наташи. В это время начиналось строительство очередной Великой Сталинской стройки Коммунизма – Главного туркменского канала, Гэ-Тэ-Ка, сокращённо. Этот канал должен был протекать вдоль русла древнего Узбоя от Амударьи в районе Нукуса до Красноводска на берегу Каспия. Вовсю шло проектирование, проводились изыскания, естественно, наши папа и мама, твои дед Николай и баба Катя, гидрогеологи по профессии, работали там и им было не до нас.
            Что ты спрашиваешь? Зачем это было нужно? Оставлять нас? Ах, зачем канал строить было нужно?
            А зачем каналами изрыта вся Европа? Зачем нужен был Беломоро-балтийский канал? Или Волгодон? Зачем вообще нужны были эти Великие Сталинские стройки? Как ты думаешь, после Гражданки, после повсеместной разрухи, устояла бы Русь перед окружением? Что там Германия и Япония!? СССР всё окружение с удовольствием разодрало бы на куски. Без индустриализации, без этих самых строек, Днепрогэса, Магнитки, Аппатитов, Комсомольска, мощных плотин и каналов не было бы сейчас ни Великой России, ни даже нашего самостийного Узбекистана. Нужны были и эти стройки, и все последующие! И все в то время это понимали и таким вопросом просто не задавались. Это уж потом, ближе к нашему времени ни черта в этом не смыслящие демагоги типа Говорухина подняли вой: куда, мол, народные деньги утекают?! Ну и что? Остановили все большие стройки, сэкономили народные денежки, да потом и растащили их под шумок по личным карманам! Примерно то же самое и было и после смерти Сталина – все стройки, начатые под его патронажем, остановили. А довели бы стройку ГТК до конца, не надо было бы строить Большой туркменский канал, который на тысячу километров длиннее, в пятьдесят раз дороже и в три раза менее  эффективен! По Беломорканалу и Волгодону, между прочим, до сих пор суда плавают. И по ГТК плавали бы. И по каналу ;Сибирь – Средняя Азия; тоже. Если бы не такие, как Говорухин.
            Но это так, к слову.
            Поначалу у бабули Наташи и деда Ивана жил только я – после происшествия с бритвой меня быстренько спровадили от твоего папы подальше. И жил я очень неплохо. Поджогов больше не устраивал, играл себе с Гульчехрушкой, соседской девчонкой, жившей от нас в соседнем дворе. Забор между нашими дворами был весьма условным – делался он только для того, чтобы соседский козёл Никак не лазил на наш огород.
            Что ты опять спрашиваешь? Что никак? Да это козла так звали – Никак! Почему?
            Слушай, а почему тебя Илонкой зовут? Папа с мамой назвали? Ну вот и козла мы с Гульчехрушкой так назвали – Никак! Почему? Потому что, когда я спросил у Гульчехрушки, как этого козла зовут, она мне так и сказала: "Никак!" Вот он и стал Никаком!
            Ладно, слушай дальше.
            Так вот, забор между нашими дворами был весьма условным, дыр в нём было больше, чем прутьев, и для нас с Гульчехрушкой никакого препятствия не представлял. Мы легко проникали сквозь эти дыры на сопредельные территории на зависть Никаку, который останавливался перед границей и смотрел на нас и на забор с недоумением – свежая капуста на огороде бабули Наташи была завидным лакомством.
            Наши с Гульчехрушкой игры особым разнообразием не отличались – мы строили свой город. С настоящими домиками, правда, очень маленькими, с кривыми улочками, с людьми, коровами и козами, которых с большой любовью лепила из глины, а потом сушила на жарком марыйском солнце Гульчехрушка. То, что виду этих монстров в последующем мог бы позавидовать сам Хичкок, нас как-то не волновало.
            Я же ставил глиняные стенки, перекрывал их прутиками, насыпал сверху соломы, присыпал пылью, и получались самые настоящие мазанки. Такие, какие я видел сверху, с самолёта, когда мама незадолго до моей отправки в ссылку, возила нас с твоим папой к нашему папе в Нукус. Твой папа благополучно спал в самолёте, а мы с красавицей Машенькой, девочкой с огромными голубыми глазищами и ещё большими голубыми бантами, прилипли к квадратному окну военного  "Дугласа", переназванного в "ЛИ-2", с восторгом разглядывали проплывающие внизу пейзажи.
            В нашем с Гульчехрушкой городе воплотился весь мой богатейший опыт пяти-шестилетнего исследователя – здесь был и дедов "Сельхозснаб" с вылепленными из глины тракторами, и наш паркентский гараж с "ЗИС-ами", "Студебеккерами" и "полуторками", и большой марыйский старогородской базар с лотками из щепочек и прутиков. Даже река Мургаб делила город пополам. Правда, вода, в отличие от настоящего Мургаба, была там только тогда, когда Гульчехрушкин дед поливал свой огород – мы прокопали к себе отвод от его основного арычка. Иногда дед подходил к забору, подолгу смотрел на наше произведение, качал головой, цокал языком и приговаривал: "Ай, бала, маладес! Большой курувчи будешь!" О том, что курувчи это строитель, я узнал гораздо позже – дед как в воду глядел.
            День, когда приехали мама с твоим папой, я запомнил хорошо. Примерно за неделю до этого нашему двоюродному брату Славке купили велосипед. Ему к тому времени было уже девять лет, а никаких подростковых велосипедов тогда и в помине не было. Это был настоящий взрослый велосипед с блестящими автомобильным лаком крыльями, с мелькающими и сливающимися в сплошной круг спицами, с настоящими резиновыми шинами, с огромным никелированным рулём! Конечно, с седла Славка не доставал до педалей, но он прилепливался с боку рамы и крутил педали так, по-мальчишичьи, как это называлось.
            Он приезжал на велосипеде каждое утро из своего Сагар-Чага, кишлачка, в котором стояла дяди Колина воинская часть, чуть ли не за десять километров, и пока пытался отдышаться с дороги, мы с Гульчехрушкой с восторгом трогали и гладили это чудо.
            В тот день всё шло, как обычно. Отдышавшись и наскоро проглотив то, что приготовила ему бабуля Наташа, Славка отобрал у нас с Гульчехрушкой велосипед и поехал кататься по улице от базара по мосту до наших ворот и обратно. Мы с Гульчехрушкой, естественно, гонялись за ним. И надо же нам было напороться на стайку шпаны из города – четырнадцати-пятнадцатилетних пацанов! Они остановили Славку и стали отбирать у него велосипед. Может быть, конечно, они хотели просто покататься. И потом отдали бы машину обратно. Но кто их знает?! Славка вцепился в руль, я в багажник, и отцепить нас было невозможно. Гульчехрушка с воплями понеслась в наш переулок. И кто его знает, может и нам со Славкой наваляли бы хорошо, и велосипеда Славка лишился бы – пока ещё Гульчехрушка до наших домов добежала бы, да пока бы бабуля Наташа и Гульчехрушкин дед всё бы поняли и прибежали бы на помощь?!  Но нам повезло: у ворот базара стояли несколько солдат, которые Славку, как сына замполита полка, конечно же, знали. Надавав грабителям по шеям, они проводили нас до дому.
             А вечером этого дня дядя Коля привёз с вокзала маму, твою бабу Катю с твоим папой.
             Когда закончились обязательные по такому случаю ахи-охи, мы с Гульчехрушкой повели твоего папу знакомить с нашим сокровищем. Я с удовольствием рассказывал о том, как и что мы уже построили, что ещё собираемся делать, а когда подошли, с надеждой спросил: – Будешь нам помогать?
            Твой папа обошёл город вокруг, обстоятельно всё рассматривая, сел, потрогал пальчиком крышу маленького домика, подвигал по улице глиняную машинку, встал, вытер руки об штаны, и веско сказал: – Буду!
            Твой папа очень органично вошёл в нашу компанию. Он с удовольствием месил глину для очередного домика, сам строил дувалы между двориками, раскатывая глину в колбаски и расплющив их. Собирал и подносил палочки для новых домиков, а один домик почти полностью построил сам. И страшно этим гордился. Притащил к нашему городу Славку, маму с бабулей Наташей, показывал им своё творение, и был счастлив несказанно. Наверное, это была первая вещь, которую он сделал своими руками.
            В Гульчехрушку он влюбился сразу и безоговорочно. Наверное, даже больше, чем я. Она же с ним возилась, как с младшим братиком – у неё были только две сестрёнки-близняшки, слишком маленькие, чтобы играть с нами. А через пару дней он сделал ей фантастический подарок.
            Бабуля Наташа с твоей бабой Катей готовили место для твоего папы. Дядя Коля привёз из части железную кровать, такую же, как у меня, а женщины разбирали старое барахло, чтобы соорудить постель. И бабуля Наташа обнаружила среди тряпья старую самодельную тряпичную куклу. Этой куклой играла ещё твоя баба Катя, когда была в том же возрасте, что и твой папа в то время. Кукла была совсем сносившаяся, даже нарисованных глаз и рта на тряпичном лице не было видно. Но твой папа тут же ухватился за неё, потом нашёл на буфете химический карандаш и долго вырисовывал недостающие детали, перемазавшись так, что ещё неделю ходил с фиолетовыми разводами на руках и физиономии. А когда всё было готово, преподнёс эту семейную реликвию Гульчехрушке. Я был сражён. Я ей никогда ничего больше обёрток конфетных не преподносил. Даже конфеты съедал сам! А тут такое!
            Много лет спустя, когда уже твоему двоюродному брату Сашке было лет пять, я был в командировке в Мары. Конечно же, я нашёл наш переулок за мостом через Мургаб. И наш дом. Деда Ивана и Бабули Наташи тогда уже не было в живых, в доме давным-давно жили другие люди. Их беспокоить я не стал, а зашёл в как всегда открытую калитку Гульчехрушкиного дома. И первое, что увидел – посреди двора перед домом сидела точная Гульчехрушкина копия в возрасте двух с половиной лет и терзала эту самую куклу.
            Панночка, а у тебя есть игрушки, которыми играла твоя бабушка? Нету? Я так и думал! Мир стал не просто быстрым, мир стал безнадёжно быстро изменяемым.
            Но я опять отвлёкся.
            Жили мы не особо богато, но и не бедно. Дед Иван работал заместителем начальника местного "Сельхозснаба", куда его определила тётя Надя, Славкина мама и их с бабулей Наташей невестка – уже в те времена она занимала немалую должность в марыйском горкоме. Бабуля Наташа держала хозяйство – корову, кур, уток, какое-то время даже откармливала пару кабанчиков. Молоком и яйцами приторговывала по соседям. Мои родители тоже присылали по двести рублей в месяц на моё содержание – при дедовой зарплате в восемьсот рублей деньги очень даже немалые! Да и дядя Коля помогал. Так что жили мы очень даже неплохо. Мы помогали бабуле Наташе по хозяйству, по мере своих возможностей, конечно. Скажем, поить корову по утрам и вечерам доставалось нам со Славкой. Когда он бывал у нас, конечно. Для того, чтобы напоить корову, воду надо было набирать в колодце – приготовленная для полива огорода вода для этого не годилась. Мне страшно нравилось кидать в колодец ведро и слушать, как оно плюхается глубоко внизу. Если умудриться попасть так, чтобы дно ведра было наверху, звук получался очень ёмкий и густой. Я кидал ведро, крутил верёвкой, чтобы оно утонуло, а потом мы вдвоём со Славкой крутили ворот, ставили ведро на сруб, тащили к хлеву и переворачивали в здоровенный ушат, из которого корова пила. По нашим тогдашним силам это была не такая уж простая работа.
            Твой папа тоже был подключен к хозяйственным делам. Конечно, поднимать тяжеленное ведро с водой для коровы было для него делом абсолютно нереальным, а вот, скажем, принести маленькое ведёрко воды в лоток курам – это ему нравилось. И вообще ему нравились куры. И даже с моим личным врагом, петухом Каськой, он дружил. За тот год, что я жил в Ташкенте, никуда Каська не делся. Как и дырка на моих штанах, куда он вечно норовил клюнуть!
            Ты не замечала такого интересного явления: дырка на штанах остаётся на одном и том же, постоянном, данном только ей, месте. Как родинка – люди приходят и уходят, отец сменяет деда, сын – отца, внук – сына, а родинка остаётся на месте. Так и дырка на штанах – штаны меняются, а дырка остаётся! И обязательно находится Каська, который норовит подкрасться сзади и в эту дырку клюнуть! В любимую!
            Потому как Каська клевал только мою дырку. У твоего папы дырок на штанах тоже хватало, но его Каська не клевал никогда. И вообще, твой папа уже тогда относился к живности жалостливо, трепетно. Как и всю жизнь потом. И это не всегда приносило одни радости.
            Примерно раз в три месяца бабуля Наташа усаживала клушу на яйца и через положенный срок у нас появлялись цыплята. Тут не было ничего особенного, мы к этому привыкли. Хотя сами цыплята нам очень нравились. За ними было очень интересно наблюдать. Особенно, пока они были маленькими жёлтенькими пушистыми шариками. А уж как с ними возился твой папа! Он торчал в цыплячьем углу курятника днями напролёт. Он по пятнадцать раз на день менял им воду на блюдечке, он помогал бабуле Наташе варить яйца и измельчать их на корм, он чистил пшено для цыплячьей каши, хотя это, наверное, было уж совсем не нужно.
            Так же было и на этот раз, про который я хочу рассказать.
            Ничего особенного, в общем-то, не предвещалось. Бабуля Наташа в очередной раз подложила яйца под наседку и через сорок дней начали появляться маленькие пушистенькие шарики. И твой папа как всегда не вылезал из курятника, радостными воплями оповещая мир о появлении нового существа. Через три дня практически весь выводок уже щебетал рядом с мамашей, и только одно яйцо так и лежало целым.
            Так иногда случалось. По каким-то причинам под клушу попадало бракованное яйцо. То ли перележавшее, то ли бесплодное изначально. Его можно было просто выбросить, что и собиралась сделать бабуля Наташа к концу пятого дня, когда уже и наседка перестала обращать на него внимание. Но твой папа воспротивился. Он брал яйцо на руки, он дышал на него, подносил к уху, к глазам, как будто мог там, под скорлупой, что-то увидеть. Он носился с ним, как неопытная несушка, разродившаяся в первый раз. Пока, наконец, не уронил его.
            На его вопли прибежали мы с бабулей Наташей и увидели посреди курятника разбитую скорлупу и маленького почти голого птеродактиля, барахтавшегося в ней.
            В любом выводке обязательно есть кто-то, появившийся последним. Что поделать, всё во Вселенной имеет свою очерёдность, и если в счетном множестве есть первый номер, то обязательно должен быть и последний. Это из области математики. А из области социологии этому последнему достаётся совсем не сладкая жизнь. Он растёт самым слабым. Он вечно прибегает последним к раздаче корма. Он не может отстоять перед собратьями найденного им червяка. Он получает больше всего подзатыльников от привередливой мамаши. И в тёплой кучке соплеменников всегда оказывается на краю и мёрзнет больше всех. Но когда он вырастает, то оказывается самым приспособленным к жизни. Если ему дают вырасти, конечно.
            Бабуля Наташа глянула на задохлика и махнула рукой: – Это не жилец!
            Но твой папа был с этим не согласен. Он взялся выхаживать маленького уродца. Он торчал в курятнике до позднего вечера и ушёл, только когда бабуля Наташа пригрозила сказать деду Ивану, что Женька не слушается, чтобы дед Иван его выпорол. Твоего папу дед Иван не порол никогда. Хотя, конечно, и он был далеко не ангелом. Но он насмотрелся на нас со Славкой и хорошо представлял, что это такое. Поэтому, он послушался. Я тоже был в это время в курятнике и смотрел на дрожащего задохлика. И черт меня дёрнул сказать, что он замёрз, потому и дрожит! Сказал, развернулся и ушёл спать.
            Утром бабуля Наташа растопила на кухне печь, поставила на плиту чайник и ушла заниматься своими делами. А через полчаса с кухни раздался жуткий вопль твоего папы.
            Оказывается, он с вечера положил в ещё тёплую духовку своего любимца. Чтобы согрелся. Бабуля Наташа ничего об этом не знала и растопила печь, не заглядывая в духовку.
            Удар был, что называется, в поддых. И хорошо, что мы были тогда совсем маленькие – на маленьких раны заживают быстрее. И моральные тоже.
            Бушевала весна пятьдесят пятого года. Природа неистовствовала, как это может быть только в пустыне, где вся живность буквально взрывается жизнью в короткие весенние дни между пронзительно холодной зимой и отчаянно жарким летом. Всё живое радовалось жизни и торопилось жить. И, конечно же, мы тоже очень быстро отошли от этого злоключения. Но понимание того, как хрупка любая жизнь, и как легко оборвать её, даже с самыми благими намерениями, осталось навсегда. И у меня, и у твоего папы.
            А в конце лета этого года мы снова надолго разлучились. Мне надо было идти в школу, приехала мама и увезла меня в Ташкент. А твой папа остался. Но это уже совсем другая история.

Продолжение:  http://www.stihi.ru/2014/08/06/1482

            Ташкент,  февраль-март  2012