Людмила. Роман

 
   

  Ч.1.  Л  Ю  С  Ь  К  А
      
    Н е  ж д а л и

Август холодный пришёл из июльского пекла…
Утром Дуняшу схватило,
             как только воткнула в торф вилы.
Кликнула Женьку, что б сразу помчался за Фёклой,
В избу – крестясь, да ползком на кровать:
                «Сохрани и помилуй!».
Бабка – молодка.  Спокойно, без лишних затей,
Воду нагрела, прикрыла постель,
                и в делах неотлучно:
Лавки расставила и удалила детей.
Божией милостью в час
                завершилось всё благополучно.
Пётр запозднился. Встречать Женя вышел к «посту».
 (Ждали получки отца). Вот он, тащит лопату.
Навеселе… Самогоном несёт за версту.
«Чхать на свободу, – ворчит, –
                мне подайте зарплату!»
В сенцах  порядком возился. Поставлен «балет»:
Снял сапоги, шаг ломая, продвинулся в горницу.
Сел на край лавки и вынул потёртый кисет;
Взглядом недобрым упёрся в супругу-родильницу:
«Девку скроила вновь, цаца? Расти, муж, цыплят…
Дура! Ты думаешь шлёпать по жизни и дальше,
                как встарь?
Мать вашу… Правду на станции, что ль, говорят:
«Красным Советом расстрелян уж батюшка наш,
                Государь»…

     Я н в а р ь 24 г о д а

Жёлтая осень, как день пролетела.
Скучно и долго тянулись дожди;
Зимушка нудила, будто хотела
Статно и властно в хоромы войти.
Ну, а вошла – так себя проявила:
Каждый «курёнок» узнал свой шесток.
Звоном прошлась и метелью кадила.
Дулись сугробы: за час – на вершок.

Дети, как птички, сбиваются в стайку:
То на полатях, а то на печи.
Семечки лущат, повторены байки,
Сказки читают, лепечут стихи.
Им бы одёжки, читали бы прозу?
Вряд ли. Взгремели потёмки ведром,
Дверь нараспашку… И с паром морозным
Братья, Байчонки, – на  печь… босиком!
Дом  ходуном: в нём содом, гильотина.
Дуня – за тряпку: «Так, кто виноват?»
Слушать не станут, знакома картина,
Счастье, коль явится сам, «верхократ».

Женя собрался с соседом вдруг лапти плести.
Брату кричит: «Копылы *) дай нам, Лёнь, что скучать?
«Тешишь баклуши», а мог бы мочало внести.
Всё тебе ложки, да плошки, а там и поспать!»

*)  Копыл – деревянная болванка в форме ступни, используемая при плетении лаптя.


– Худо, умека, тут младших порочить.
Шутки, да дудки, а дело идёт!
– Хватит ли лыка? – Ванятка бормочет;
Сам же ровнёхонько плети кладёт.
«Надо вечерять, – хлопочет хозяйка, –
Поезд на Тихвин прошёл уж давно».
В люльке, глянь, вертится новая лялька:
Бог вновь послал им в пелёнках «руно».

Стол весь из тёса, скамейки не длинны;
Вьётся до бруса вверх лёгкий парок.
Мало заправки, и плошка из глины…
Ужин – еда и морали урок.
Ложка – за ложкой отца и не ране!
Возраст такой: уметут и быка.
Люська – в конфликте, в душевной вся драме.
Села под стол. В ней – упрямства река.
«Люся! – отец произносит степенно, –
 Хватит, потешилась, живо во двор!».
Смолкнут, не дышат ведь обыкновенно.
Хочешь, не хочешь – такой разговор…

Лютый январь, замело все сараи.
Голод, похоже, и зверю грозит.
Ночью – ни звука. Собаки не лают,
К;рма не густо, а всё «морозит».
Ночь простояла Алина за хлебом,
Вся передрогла, пришла и слегла.
Заревом красным отмечено небо,
Дуня – за банки, чаёк, чем могла…

Пётр сердитый ушёл. Нет мытья, коль без мыла.
Дуня вся не своя, и какой тут уж лад?
Сор смела, на минутку забылась. Завыло!
Что? Пожар?.. Паровозы гудят и гудят!
Видит, к станции люди спешат, до вокзала.
Дуня – люльку на пол и в сторонку ведро.
Старый ватник Алины на Люську напялив,
Вмиг за ними, ведь мальчики там и Петро.

Но неспешно и молча, народ зароился.
Над толпой ясно слышится «кожанки» клич.
Сняли шапки, небритый дедок покрестился.
Шепоток опоздавшим: «Скончался Ильич».
– Что, маманя, а дедушка Ленин хороший?
Женя Лёне сказал, что он скинул царя!
– Цыц, знакуля! – Скрипела чуть слышно пороша;
Как вчера, на востоке алела заря.

Возвращались до дома в тиши. С Луначарского –
По Урицкой.  На улицу Маркса с соседкой зашли.
– Нам, Дуняша, дорога одна  – пролетарская.
По ней к Свету придём! – Верь, Надежда, а мы уж
                дошли.
               
В шесть лет свою мать Люська спросит:
«Как улицу «взял» себе Маркс?»
Больш;м знать бы лучше и крохе,
Что Карл недолюбливал нас.
И Энгельс – носитель марксизма,
В хуле не отстал ведь пером:
«В славянах – исток терроризма!»
Нас, русских, считал он врагом.

Такие далёкие были.
В девчонке тот пыл не угас.
«Мы многих когда-то любили,
Но мало любили так нас»…

    Н е п о с е д а

Странное время! Не знает досуга…
Движется вечно и мерно вперёд.
Мчится (для Люськи!) планета по кругу:
Пятый учебный закончился год.
Ясные, долгие зори тридцатых…
Белых, но зябких закатов пора.
Пахнет черёмухой. В дальних раскатах
Лишь две недели гостила жара.
Дети игривы, не знают унынья.
Улицу полнит их гомон и смех.
Длинные платья полощут, как крылья,
Хоть скорый голод назойлив, что грех.

Вот пятачок у кривого забора
С мая босыми ногами избит;
С зорьки вечерней до новой Авроры
Шум  молодёжи на круге стоит.
Роли подростков, конечно, известны:
Тот – заводила, а этот турпак *)…
Есть переростки, почти что невесты;
Жадина кто-то, а кто-то простак.

*) Крепко сбитый, здоровый ребёнок (уральск. разговорн.)

Где чехарда, непременно и салки;
Утром гоняли командой в лапту.
Люська под сотню прыжков со скакалкой
Делала сразу «вперёд и в пяту».
Сёстрам, подружкам и «камушки» – дело.
Ей же, бесёнку, – с мальчишками ряд:
Стонут качели вторую неделю;
Принята Люська в «военный» отряд. 
«Чья это, дети, кудрявая кнопа,
Вертится птахой и прёт на рожон?
Глянь, проскакала у дома галопом!»
Вскоре и мерин Булан, запряжён.
Видите, Бог сам отметил девчонку,
Жизненной силой сполна одарив,
Правда, забыл о дырявой юбчонке,
В сердце обиду, на миг породив.

Лида – последыш в семье,   
                да сестры похитрее.
Тащит из дома, скучая,
                второй ломоть хлеба.
Съест и не скажет:
            «Домой, Люсь, иди поскорее…
Тятька пришёл, он прознает,
                что ты – без обеда!».
_____               
…«Сим, – суетится Люська, –
сидеть тебе удобно?» 
Семь километров длинных
до ближнего покоса.
Уж и Булан в запаре,
стучит телега дробно;
Пётр на чужую гостью посматривает косо.

Мысли дурные терзают вновь душу.
Пишут газеты, кулак, мол, – напасть.
Это не в шутку пугает Петрушу:
В чёрные списки так просто попасть.
Шесть детских ртов народили с Дуняшей.
Трудно живут: недороды, заразы…
С раннего утра до ночи он «пляшет»,
Не высыпался со свадьбы ни разу.
Видно, прирезать придётся скотину,
С хрустом крестьянский оставить свой брег.
Карточки знает депо, кумовщину;
Горек и скуден рабочего хлеб.

С песнею вьются комарики тучей.
Мухи настырны, скрыт въедливый гнус,
Колкое сено свежо и пахуче;
Овода страшен девчонкам укус.
Пётр распрямляет натружено спину.
Как гору сена до дома свезти:
«Сима, влезай-ка на воз, на вершину.
Люська! Поодаль телеги иди».

     Б а е в о

Путей на стрелках клинья. Станция жива всегда.
Мигает огоньками, то красным, то зеленым…
От дальних мест у Баева проходят поезда,
Гремя по рельсам и углём соря палёным.
Как тверди редкий островок средь т;пей и болот,
Янтарь сосны вдоль Колпи, белизна берёзы,
Но жизни стержень, что ценнее северных красот,
Внимания предел, конечно, – паровозы.

Да, каждый чёрный богатырь – король извоза,
Кипит дыханием огня и рвением своим.
Узреешь диво средь снегов, когда с мороза
На станцию состав вползает с грохотом глухим.
А белый дым клубами рвётся в чисто небо,
И с дальним звоном храма перекликнется гудок.
Поверьте, «зверь» ручной устал, где только не был?
В депо ему б зайти скорей и постоять часок.

«Устал-л, устал-л», – пуская пар, вздыхает он.–
Уже пустое чрево требует заправки.
«Потиш-ше, тиш-ше,– вторя, прошипит сифон,
Вода и уголь будут лучшим из подарков».
А светлым летом тянет томный жар с боков.
Толстяк сопит учтиво: «Помолчите, тих-хо!»
Блестят колёса, штоки, канты башмаков,
И каждый пых его срывается за пыхом.

Спустившись ловко с будки по крутым ступеням,
В промасленной спецовке – вечный полуночник,
Маслёнкою стуча, по колпачкам и щелям
Любовно чистой ветошью пройдёт помощник.
Локомотивы ценят, знают, в чём прогресс.
В мечты увозят люд сноровистые  Сушки,
Ведомый Эмкой гордо пролетит экспресс,
Лишь клочья дыма бросив на ветвей макушки.
И снова ожиданья круг…

Старший брат Женя – уже кочегар, паровозник.
До машиниста не каждый дотянется так.
Выдюжит братец-сухарь, футболист и охотник;
Высший наш орден украсит трудяги пиджак.
Жилы да кости…  Играл за «Гудок» после смены.
Хлеба – не вдоволь; учёба, семья, наконец…
В тридцать шестом (не забыть!) на песчаной арене
Женькиным дублем*) повержен был «Череповец».

*) Дубль в футболе – два гола игрока в одной игре.

Ломка страны и уклада. А годы неродные.
Новь: пятилетки, Стаханов, эпохи накал…
В Баеве выйдут на сцену детишки голодные,
Грянет победно оркестр «Интернационал».
Люська гордилась: в ней кровь – пролетарская.
Тяга к культуре во всём, изложения дар.
Рядом наставник – учитель Понарская,
Светоч – советский писатель Аркадий Гайдар.
Лепят детишкам кумиров из дыма порою.
Старое принято партией сплошь отрицать.
Павлик Морозов несчастный объявлен героем.
Срашно Гайдару  про прошлое, кровь*) вспоминать.

*) А.П.Голиков (литературный псевдоним – А. Гайдар) отметился жестокостью при утверждении советской власти и подавлении волнений крестьян  в Сибири. Впоследствии лечился от психического расстройства.

«Тёмная Вера» подросткам смешна – предрассудки,
Все знают «миф» о Христе. Но потряс городок
Арест священника. Больно рыдающей Люське.
Помнит детишек, узлы и «слепой воронок».
____
Новому лету безмерно все рады.
Вечером воздух бодрит, как вино.
Девичьи головы кружат наряды,
В доме культуры сегодня кино.
Строго с портрета товарищ Серго *)

*) Серго  Ордженикидзе – партийный и государственный деятель.


Смотрит налево, где сквер и эстрада.
В город ворвались фокстрот и «танго»,
А в выходной кружит вальс «до упаду».
Вместо десерта – Утёсов. Мотив с сипотцой.
Стонут, страдая басы, «сакс» с трубой в перепалке.
Ищут на пыльной площадке подружки шанс свой.
Люська не здесь: она с Лёнькой ушла на рыбалку.

Знакомый перекат шумит, не знает сна.
Он камня и воды дитя. Бежит она
Немолчно.  Делят что, взаимный в чём укор?
Валун  огромный спит; ему ль прервать сей спор.
У Колпи  два лица. Борений, сонных грёз
Исход один: спокойный и глубокий плёс.
Мореной он закрыт. Потока быстрых струй –
Исток она, упорства мать. Разрезав строй
Гряды лесной, река стремится на покой.

Короток сумерек июньских час.
                В тиши, смиряясь,
Парит вода, под берег набегая сбоку.
Уже полоска света на востоке занялась.
Нахлыстом поплавки заброшены в протоку.
И действо началось. Как тетива у лука
Леса дрожит. «Не зацепись!», –
                внушает терпеливо
Девчонке брат. Распутываться, знают, мука.
Поклёвка верная: качнулся поплавок игриво.
Подсечка резкая: «Тащи, тащи, взяла!»
Короткая борьба, ещё один рывок…
Огромный хариус, но справиться смогла.
Серебряной дугой вошёл лосось в песок.
               
Нам школьная жизнь, как июньская ночь:
Светла, и не веришь, пора расставаться.
В руках  аттестат, все  сомнения – прочь.
Творить уже время и строить, влюбляться.

Классом направились к речке, там встретят рассвет.
Верности клятвы слышны и желанья трудиться…
Лишь ошарашены в Баеве Дуня и Пётр:
В Питер их дочь собралась (в медицинский!) учиться.

       Л е н и н г р а д

Град над Невою в граните, сияет холодный.
Улиц фасады горды, к ним пора привыкать.
Лекции чудны, к тому ж посещенье свободно.
Душит ангина: в «общаге» сегодня – плюс пять.
Люська в читалке, там тесно, но все же теплее.
Сдан уже первый зачёт, не во сне – наяву!
Старый профессор, лицом от улыбки светлея,
Молвил: «Средь лучших, голубушка, Вас назову».
Платье у Люси потёрто, не скроешь, что старое.
Этой досадой прекрасный настрой не убить.
Ранее куплен билет в Мариинку (на «Фигаро»),
И на галёрке театр можно страстно любить.
Ужин – сухарь с кипятком, а бывает, – без хлеба.
Люська – цыплёнок, гляди, расцвела, миловидна.
Есть и друзья и поклонники. Хитрого Глеба
В час раскусила. Не жаль кавалера, обидно.

То ли сокурсник Никита: хоть прост, но надёжен.
С ним на субботник ходила, частенько в кино
И на открытый каток. Ей вниманье дороже!
Знала Людмила, что счастья простого полно.
Горе – не призрак. О нём себя мыслью не мучим.
Город во тьме. Финнам мы объявили войну.
В Красной уверены армии: «Их-то проучим!».
Лёня – на фронте…  С глаз Люси сорвёт пелену.
 
    П р о щ а й  г о р о д

Сводчатого коридора прямая стрела;
Чёрная дверь, узких окон где крайний проём,
Сумрак и шум, напряжение лиц добела:
Распредкомиссией  начат весенний прием.

… «А я согласен лишь на Колыму!
– Серёжа Лизер с чувством округляет рот,
– Столиц довольствие мне ни к чему,
Готов всерьёз вдали вершить переворот».
«Знаем Серёгу», – тут Люська смолчала.
Баева сосны качнулись пред нею на миг;
Сердце как точный хронометр стучало:
Север, Восток – разрешенье банальных интриг.

Зине Манниковой дали на выбор пять мест.
Всё юго-запад: Бобруйск, Могилёв, даже Ровно.
Тихо впадает в столбняк: выбирает вдруг Брест.
«Маня*) » – кричат, – ты в уме? Там теперь
                неспокойно!»

*)  «Маня» – прозвище Манниковой.   
               
Лизер – бочком: «Я, поверьте,  не мог устоять.
Ординатура, да в Бехтеревке – это случай!
Кстати, от дома всего-то минут тридцать пять…
Жаль, Магадан меня далью своей будет мучить!».

– Викторова! Поспеши, приглашают тебя!
Словно затих коридор. Может, кажется просто?
Резко шагнула вперед, и ушла вдруг в себя,
Чуть улыбнувшись чему-то и выше став ростом.

Стулья рядком,  профессура, партийные лица…               
«Сталин» и «Ленин» – в портретах… тяжелый графин…
Встал председатель в погонах: «Умеет учиться!
Так:  ГТО, …пролетарское… ОСОАВИАХИМ!

Страна Вас растила, натружено горбила спину.
Рабочим, нам, чужды: стяжание, сытость и барство…
Сейчас обстановка сложна: Халхин-гол, белофинны…
Вам, Викторова, предлагаем мы город Хабаровск!».

Возгласы стихли, и гаснет эмоций поток.
Кто-то держался в надеждах за призрачный рай.
Семь соискателей едут на  Дальний Восток,
Столько же, с Люськой, – в далекий Хабаровский край.





Ч. 2.  П О Д  К Р Ы Л О М  А Н Г Е Л А

    З е м л я  о б е т о в а н н а я

Война была… и не ушла из этих мест.
Пахучая цветёт сирень, как в сорок пятом.
Почти три года в крае брянском немцев нет,
Но ждут, здесь ждут ещё творца побед – солдата.

В доме Бельковских теснилась «отара»:
В нём шесть семей разместилось в углах.
Крыша железом спасла от пожара.
Наших  Борщёво встречало в углях.
Пепел – сыпучий, да остовы труб…
Нет провианта; дороги размыты.
Все же нет-нет забелеется сруб;
Воля смертельной бедой не убита.

Вдовы двужильны: на поле, чуть тронувши ложку.
Там же подростки вожжами арканят коров.
Жито уж всходит, в дожди распахали картошку.
Как посадили ту без лошадей, тракторов?
Фронт у Людмилы – здравпункт в Староселье,
Куст деревень у села, верст пятнадцать округа.
Фельдшера должность не повод к веселью.
Негде  работать пока Николаю, супругу.

Месяц в делах. У крестьян появляется вера.
Рыбой бьется она. Бедам будет ли край?!
Злы  эпидемии, тиф (хорошо не холера),
Выявлен сифилис …  и за него отвечай.
После болезни  Людмила – острижены волосы,
Мудры глаза… Непоседу, попробуй, узнай.
Мало здоровьишка в нотках знакомого голоса.
Люди не знали  врача; их лечи, убеждай!

Это – не север. Здесь говор, привычки – другие.
Не столь опрятны и терпят в быту воровство;
Нет туалетов, лишь ямы у них выгребные…
Недоедание, вши – вот первейшее зло.
Пусто в аптеке. Такое она проходила.
Баня, по-чёрному, – в среднем, на двадцать дворов.
Хуже иное: купанье и стирка без мыла.
Топят здесь слабо, и бани – без пара (нет дров).

Грязи дан бой. Новый фельдшер ввела банный день,
И указала селянам простейшие средства.
Баб увещать, мужиков, ей – медичке не лень:
«Все ополчимся на вшей, чтобы жить без последствий!»
И до района «дошла»: им доставлено мыло.
Дуст хоть спаситель, но вреден, должны люди знать.
Днями в движеньи, о детях невольно забыла.
Благо, что дома свекровь, той за них отвечать.

Николаю служить предложили в Унече.
О квартире отдельной не скромно мечтать.
Дома людно: тут близкие – сироты, дети;
В старожилах – Прасковья лишь, Колина мать.
Дум глобальных от роду Людмила не знала.
Власть – советская, наша; ей сверху видней.
Трудно всем, и народу роптать не престало:
Враг вокруг, победим – жизнь пойдёт веселей.

Каплей смущенье. Воруют начальники, сыты.
Врут, что до зёрнышка к станции вывезен хлеб.
Встанут шахтёры Уэльса, а наши «привиты».
Им-то знакомы слова: «Солидарность», «Совет».
Новое горе: супруг оказался в больнице.
Как навещать? Далеко, и сурова зима.
Топлива мало (Вот тут позавидуешь птицам!).
Дом весь остыл, хорошо, не болеет сама…

С утра мело.
        Слились земля  и небо.
Сплошной поток крупиц.
          Его стеной без брега,
Упругою, кусающей лицо,
                всё сметено.
Просели крыши. Старое гумно,
                где встарь зерно
Сушили, скрылось в вихрях снега.
                Стыл плач берёз,
В ударах ветра по плетям,
                оледенелых кос.
Большак пустой
          сливался с мёрзлой зябью голых мест.
Дым рвался вниз.
            Свой куры не оставили насест.
Собаки у тепла…
        Стемнело. Ни души окрест.

Барабанят в окно. Темнота непролазная.
Вызов! «Люсенька, встаньте родная, стучат!–
Повелось, что ни день – маета безотказная.
Паша лампу зажгла, вновь прикрыла внучат.
– Погодите минутку, кому там не терпится?»
Дверь с крючка…  пар клубами, тщедушный мужик:               
– Мы к Людмиле с Гарян, уж пущай не обидится.
 Райка, дочь, – на сносях. Уезжал в сплошной крик.
– Понимаю, – Людмила спросила: «Вёрст десять?
И хозяйка там с нею?.. О родах не скажешь: тогда!»
– Так таскала мешки. Раньше срока на месяц!
– Успокойтесь, теперь такой сдвиг – не большая беда.

Ночь не прошла середины, и тела усталость
Давит на плечи: она тяжелее сырого платка.
Обувь в разводах, ей тоже «прочахнуть» бы малость.
Шаль не забыть. «Плюшка» села, Людмиле давно коротка.
Белая сумка (подарок)  –  горох по сетчатке,
Мягким касаньем ложится покорно на стол.
Морфий  (два кубика) – в ней, вата, шприц и перчатки,
Йод, инструмент, также перекись и корвалол.
Всё хорошо. Запищала от света малютка.
Счастье – в избе; братья режут на радостях гуся.
К дому спешить… Крест Людмиле – ночные побудки…
Рая решила вдруг дочери имя дать – Люся!
_________________________
С марта  – и в хлебе мякина, на семя – картошки.
Мёрзлой на поле (в апреле),  попробуй, сыщи!
С голоду в драку «тошнотики» ели детишки.
Стоят названья того из неё пирожки.
Но растелилась корова. В заботах, румяная
Светится Паша от счастья. Здесь, в доме ещё девять  ртов.
 Две молодухи с зарплатой какой-то – Людмила с Ульяною.
 Сироты, Женя и Миша – в колхозе и без паспортов.

Осени ждали. Хоть овощи, фрукты – не сало.
Сад у Бельковских большой, яблок много, но вывезешь как?
Слабую Люсю от копки картошки шатало.
Женя привыкла лопатой ворочать, и Мишка – мастак…

Дней тех не счесть. Дождалась Люся осенью мужа!
Солнце на зиму, а сердцу живому теплей.
Дети смеются, и что теперь зимняя стужа?
Радость в глазах у Прасковьи, та стала прямей.
_____________________
День к вечеру угас. В Подзоричах она с утра.
И правильно, что не пришлось сюда направить Нину.      
Тяжёлый случай: по словам отца больной – Титка,
Дочь вторник бредила и были жалобы на спину.
В здравпункт её доставить – «не нашлось в селе коня»,
А ночью у малышки разыгрался кризис: хрипы, жар. 
На Сивке до зари к врачу, начальников кляня,
Добрался Тит, кнутом с боков буланого сбивая пар.

Но оробел лихой гонец, поднявшись на крыльцо.
Его всерьёз смущал Пушка недружелюбный лай.
– Откуда в рань? – Дверь скрипнула. – Знакомое лицо! –
В шинели путаясь, изрёк спросонья Николай.
– Фролов! Не видишь разве? Заболела дочка...
– Сама недавно дома с вызова, лишь час в постели!
– Чего уж там, гляди светает.  Ну, и ночка!..
В Подзоричи с Титком она не ехала – летели.

Живительный пенициллин, микстура, банки…
В диагнозе врача уже сомненья нет.
Отложен в сумку стетоскоп. Сияют склянки
На столике. В глазах больной вновь виден свет.

«Ну, вот, теперь покой. Спадёт жар у Галины.
Пусть спит. В пакете я оставила таблетки.
Медку бы с липой… Завтра утром ждите Нину
С уколом; на рецепте сделаны пометки».
Горячим угольком в душе зажглось удовлетворенье,
Хотя в чужой избе кому расслабиться с руки?
Людмила ахнула: у Даши завтра День рождения,
А к дате не довязаны пуховые носки.

– Садитесь, доктор! Милая, садитесь снедать*). –               
Гремит посудой Ганна. – Благодарю, в охотку.
– Ох, напужалися… Не знали, что и ведать? –
На стол хозяйка вынесла сноровисто махотку.

*) Снедать (стар.) – есть, употреблять в пищу. На брянщине
это слово также произносят с ударением на первый слог.

Расправлена скатёрки белой вязь. Набрав румян,
Тушёный вместе с луком и морковью в русской печи,
Картофель нежится в тарелке, – запахов смутьян.
К тому ж, домой и школьники вернулись из Унечи.
 
– В колхозе пилють лес. Жалкуем, но коня для Вас ня будя!
Сидчас идти, галубушка, марозно и паздно.
А с утреца до станции в пролётке Вас подбросит Дудик,
Кровать я застелю, на ней лежать не халадно.

– Нет, Ганна, я пойду. Спасибо Вам за предложенье.
Детей своих не вижу днями; им свекровь как мать.
Три годика – в четверг моей  Дашутке. День рожденья!
Зачем же невниманием мне близких огорчать? –
Пошла…

Лишь в январе вечерней ранью
                объявит о себе сама
Сияньем снежного убранства,
                морозом царственно зима.
Когда, катясь лужёным шаром,
                луна зацепит облака,
Она, как будто, извиняясь,
                плеснет на небо молока.
Стога средь скирд, как колокольни,
                венчают выстроенный град.
Над ними ночью в  круг бездонный
                созвездья ходят на парад.
Ни звука в хрупком мире. Даль застыла.
                Лишь тонкая ветла
в серебряной парче стоит на склоне,
                искрится и светла.
Ночь гаснет, как свеча.  Она, чуть тлея,
                в рассвет сгорит дотла.

Мороз крепчал. Под скрипы снега каждый шаг
Людмилу влёк вперёд. Луна зависла низко.
По спуску скользкому пересекла овраг
И отдышалась чуть. Тут до Борщёва близко.
Уж проступили очертанья крайних лип.
Одна точила мысль: «К теплу, скорей домой!».
Ей плачем странным показался долгий всхлип.
Догадкой обожгло: «О, Боже,  – волчий вой!».
Снег черпая, бежит, а смотрит всё назад.
Левей, на выпасе, у самой Чёрной гнили,
Заметила, как будто, светлячки дрожат,
Пугающе колышутся и вслед поплыли.

Рванулась в гору. «Ужас, сзади свора.
Откуда эти кочки? Не могу, пропала!..
Детей оставлю сиротами… – Ду-ра!»
Нога скользнула в ямку, чудом устояла.
Не кажется! Вблизи уже зверей прыжки.
«Похожи на собак… Так, от чего боюсь я?»
Луч фонаря из сада брызнул на лужки.
Спасительный раздался близкий голос: «Лю-ся!»

Ни звука в лунном мире… Молча звёзды слушай!
Лишь у ветлы метнулись тени боязливо
И замерли. Волчица заложила уши.
Тоскливо ей; вверх пасть подняв, она завыла…



    Б е л ь к о в с к и е

Счастья глоток: Коле ставка находится  в школе.
Физике сможет учить и с больною ногой;
Есть и поддержка в районе, желание, воля
Жизни барьеры ломать на «дороге» другой.
Но залетел!  В коллектив сходу влился.
В нём дни рождений и праздников даты;
Телом окреп, осмелел, распрямился.
Женщинам грезилось, он – неженатый.

И бесспорно, взывают сойти с тормозов
Жаждой женской, войною отрытый колодец,
Перекос в перегаре сивушном мозгов
В ореоле дешёвом – мужчина, красавец!
Не сдержалась Людмила, коль ясен исход.
Нужно узел рубить,
            а не вспарывать чёрные нитки.
В партбюро обратилась,
              мол, «Видит гулянки  народ! –
И отрезала: – Съеду с детьми,
                не удержат пожитки».
Нам, теперь, есть резон
                вспоминать о партийном уме.
Восстановлено вскоре здоровой морали звено!
Заводила Хородный затих, отстранён…  –
                по вине!
И вертушке Котоменской место изыщет РОНО.

Год пролетел… Дуб встаёт за стеной из бурьяна!
В армии Мишка, а Женя ; в Москве (по вербовке);
Мужа нашла, отделилась с семьёю Ульяна;
Как-то развяжется всё, есть конец у верёвки.
Разделили усадьбу, не бросили мальчиков, Улю.
И фамильный заклад  у её сыновей не пропал:
Капитан метеора Владимир – вот ягода с поля!
Он научит знать имя «Бельковский» Великий Байкал.
____
В кругу родных мы зрим полезные примеры.
Но как успешная семья уехала с Востока?
Сын Александр хотел понять излом карьеры
Родителей. Уж там они могли взлететь выс;ко.
Отец железки чин – в начальниках участка,
И мать «росла» – зав. отделением больницы…
Бельковский – с бронью, да к чему служаке «каска»?
Японцы за рекой, Амур ведь там – граница!

– Видно судьба, сыну скажет Людмила устало.
Папа извёлся под гнётом недобрых вестей:
Дмитрий, его младший брат, мы, сначала узнали,
Ранен, скончался… Так цепь потянулась смертей.
Умер на службе и Лёня, брат старший, оставив
В доме борщёвском Ульяну и двух малышей.
Их папе жаль,  но, так страшно представить, –
Новый удар: дед Андрей не осилил скорбей.
Брошена мать… Третий брат, дядя твой, Анатолий –
Сущий герой, боевых обладатель наград,
Ранен не раз. Он с позиции  партии волей
В мае победном отбыл в политех (Ленинград).
Бабушка Паша – из местных крестьян, середнячка,    
Сил беспредельных и воли, судьбы не простой:
Властный и сильный характер, ведь родом – казачка.
В жизни своей я другой не встречала такой.

С первых же дней в земской школе,
                без трёх лет полвека.
Строго учила детей. Знанья – свет, не потеха.
В люди немало их вышло, а два человека –
В званиях: Носов – профессор,
                а дядя – доцент политеха.
Прадед твой в бане частенько чертил
                угольком на стене.
Странным считался Иван,
                хотя сыну и вырастил сад.
Телеграфист дед от Бога и, кажется мне,
В душу Андрея с морзянкой мечтатель проник – 
                Хэвисайд*).

*) Телеграфист, англичанин  О. Хэвисайд,  на досуге занимался физикой. Избран членом Королевского научного общества.

Счастье и горе знавали Прасковья с Андрюшей.
М;лодцев добрых поднять, подготовить смогли.
Как на подбор: Леонид, Анатоль, Николай и Митюша.    
Ради Победы они не жалели себя, да, и не берегли!
Есть две медали за труд у отца в той войне.
Что пережили в те годы смогу ль описать?
Пусть не хирург я, досталось в больницах и мне:
Как о гражданских порядках  в то время мечтать?

Десять минут опоздания – суд!
 И регистрация брака – проблема.
Что за любовь без бумажки? – То блуд.
– Молоды были, в терпениях – немы…
Ждали атаки. Смешны все другие заботы.
Ты народился (ещё день в роддоме была),
Взгляд мой на крышу упал, а на ней пулемёты
Ставят солдатики наши, я вся обмерла…

Папа схитрил: раз задумал покинуть восток.
В  сорок шестом (Не до шуток, разборок и слёз!)
Мать навестить обещал, да семьёй.  На часок…
Я согласилась. Свалился с его плеч тут воз!
Всё к одному: заразилась в вагоне я тифом.
В доме свекрови с дороги надолго слегла.
В нём увольнялась с работы по почте и «с криком»;
Папу простить за обман лишь недавно смогла».
_____
… Ей, ленинградке, понравился умница деверь
(Слово о Толе). Тот – сажень в плечах
                и устойчив как дуб.               
Ясная речь, не хвастун и совсем не манерен;
Степень по праву за ним кандидата наук.
В нём благородство семьи и врождённое панство,
Славного мужа рассудок, огонь увлеченья.
Корни казачьи, да видится, что от дворянства.
Русского духа собор и традиций стеченье.
В шахматах – мастер, но мог говорить о футболе.
Нюрнберг судом людям пищу к раздумьям принёс.
Речи Руденко *) для Толи – богатое поле;
Конь же троянский на нём не отыщет овёс.

*)  Р. Руденко – главный обвинитель от СССР на Нюрнбергском процессе. Западные переводчицы не могли взять в толк оборот Руденко: «Троянский конь империализма!»

Артоболевский **) шутил: «Он – один в политехе
В штате – механик, доцент, а душой – аналитик».
Знала Людмила о шутке, рождённой со смехом.
Всё же,  казалось, что рядом – серьёзный политик.

**)  И.И. Артоболевский, академик, зав. кафедрой Ленинградского политехнического института.

Лихо «политик»  справлялся с конём на уборке.
Мог и скосить треть гектара у старых дубов,
И по-крестьянски тащить (коромыслом) с пригорка,
В майке с рубашкою гору добытых грибов.
Вместе с женой появлялся в деревне он летом.
Чем то помочь – долг сыновний, нам родина – мать.
Шли здесь беседы: о прошлом, театре, балете…
В ритмах забытых сердца вновь спешили стучать.
   
               
      О т т е п е л ь

Март необычный пришёл после длительной стужи.
В два хмурых дня развезло, застучала капель;
Снег весь просел, почернел, набираются лужи.
Оттепель хлынула, будто прорвался апрель.

Вернулась с вызова она. Не в темень в этот раз.
Соседи в горнице сидят; накурено, – печальны.
«Тарелки»  серой треск и диктора забытый глас… 
– Не уж-то началась война? – «Нет, – слышит, – умер               
                Сталин».
 

От новости – шок у людей. Ведь грядут перемены.
Тяперичя, Коль, что же будя? – Партейный, скажи!».
Встал в рост тракторист Панасюк,
                (не отмыт после смены),
Он лучшего ждёт; то сыщи и ему покажи!
______
Праздник престольный зовёт: в Чернобабках –
                «Егорье».
К мужней родне всей семьёю сорвались на день.
Ранний бушует май, озимью дыбится взгорье,
Бросил ветряк опалённый на склон свою тень.

Весна в дремотный мир вошла
и настежь распахнула окна.
О, чудо! Свежий воздух затопил поля:
что гнило, мокло
Втянулось тут же в рост и цвет.
Тепла хлебнувшая земля,
Парит и материнства вся полна.
Посадок  тополя *)
Раскрыли первый  лист.
Осоки поросль встала из воды,
Встречая белых бабочек порханье.
Не знают те беды!
Но чибис беспокойный не молчит,
срывая жаворонка трель.
Устало ветер на покой
волной по ивняку в свою постель
Прокрался. Неугомонно журчит ручей,
да вьётся первый шмель.

*)  Тополь – первое дерево на лесопосадках, растёт быстро.


«Села» изба у посёстры*) любимой – Наташи.

*) Посёстра – двоюродная сестра на местном наречии.

Люди теснятся и, все же, встречают тепло.
Дышится Русью смиренно под образом Спаса,
Мрак гостит в узком оконце, а в душах – светло.
Скуден достаток. Однако, гостям всегда рады…
Как угодить, знает только Наталья сама,
Шесть дочерей расторопных – хозяев услада,
Сына, красавца  Ильюшу, война забрала.

– Как тут – у вас?  – «Уезжают тихонько ребята!
Девки за ними, не нужен им хутор и сад, –
Варфоломеич вздохнул, – за грехи нам расплата,
Рая мы, Коля, хотели. Забыли, где лад.
Край свой Москва задавила, и что ей жизнь наша?
Раз, помню, цены упали за столько годков!»
Чутка деревня.  «И, к слову, – сказала Наташа,
–Вот, как пришёл Маленков, мы наелись блинков».
Долго застолье – по русским канонам старинным.
Чинна беседа, степенна и чарки, как свечи.
Коля у гуся, а детям такая малина:
Творог протёртый и сладкий лишил их тут речи.
______
… Вышло, пораньше Людмила домой прилетела.
Есть что помыть, перебрать, постирать.
Пашу на кухне застала, отложено дело:
Гость у свекрови, зачем им мешать?
Час пролетел.  Вот с утра натрещала сорока!
Это, похоже,  Кармызин Семён, кто судим.
Был полицаем, в июне отпущен до срока.
Слухи в деревне о нём: не жилец, нелюдим.
«Дурость! – Семён засиделся, – свекровь ему рада».
Стопка перцовки нашлась, три последних яйца.
Помнит Людмила: терпенье – большая награда.
Нет у ней  прав, «вон из дома» просить наглеца.

Главное вечером Коля изложит супруге:
«Избран был сходом Кармызин,
                какой он предатель!
Сколько людей от угона укрыл по округе».
– Слушай, а суд?  –  Какой суд!
                Кто его председатель!?
– Время прошло.  Как узнаешь.
                Смотри, дядя Гриша –
Груб без причины, всегда неопрятен,
                к тому же, и пьёт.
Это с тех пор, как фашисты казнили Аришу –
Дочь, переводчицу. А как трепали: «На марки идёт!»

Жизнь повернулась семьи, не поверить, вдруг разом…
Так, для Людмилы, чей статус врача был занижен,
Должность в  больнице нашлась,
                что практически  рядом
Здесь, в Лизогубовке. И Николай не обижен:
Ждёт «семилетка», её уезжает директор…


   Ч. 3. Л Ю Д М И Л А   

   Л и з о г у б о в к а

Как тверди остров в кипени садов,
С оправой старых лип и редких елей,
В излучье  балок, заливных лугов,
Село большое нежится в постели.
Подушкой вздыблен каждый косогор,
Полей перина неохватна глазу,
Льнёт к северу, всему наперекор,
Лесная поросль в жизненном экстазе.

Сады по склонам тянутся к прудам,
Раскинув вдаль и вширь свои квадраты.
Раскрыли окна, встав по брегам,
Дома рядком, как прошлого солдаты.
А в круге близких, пыльных деревень,
Спешащих на соседний клин, как птицы,
Дано Дегтянову идти под сень
Сестры дородной; дружбою хвалиться.
Два дома панских смотрят на возню,
Хозяев старых вспоминая лица.
Добро их здесь не предали огню.
Строенья служат школе и больнице.

Сразу – два вызова за ночь. Устало,
Форточкой стукнув, присела она.
Свежестью вешней и звоном хрустальным,
Тёмная комната чудно полна.
Чёрная тает на небе полоска,
В розовой россыпи редкого пуха,
Звонкое утро любым отголоском,
Так благодатно для чуткого слуха.
Взлёты грачей над вершинами клёнов…
 Веточки тащат, кричат, суетятся.
Быстро размножились. Тройка колоний
Ныне в деревне, где птицы гнездятся.
Не было их до приезда Бельковских –
Мысль озарила Людмилы лицо.
Вспомнила первые кладки на ёлках,
Зеленью скрывших больницы крыльцо.

Новая жизнь, как и новая стройка,
В шуме, заботах означила сверенный ход.
Стать коллективом примерным и стойким
Медперсонал призывала Людмила в тот год.
Сельская жизнь – край проблем непочатых:
Нет освещенья, дорог; магазины пусты.
И без МГИМО легко слыть дипломатом;
С местной же властью не сразу наладишь мосты.
Амбулатории нет, – кабинетик холодный.
Транспорт – в проекте пока, и, смешно, гужевой;
Зреют ремонты, вопрос не решён огородный…
Дельно заведовать здесь – спать с больной головой.

Самое время менять тут порядки.
Взять отопленье: печное, дрова.
Плохо с подвозом – одни разнарядки;
Их заготовка – в пургу, в холода.
И, ежедневно, – распилка и рубка.
Жрут семь печей, душевая, плита.
Жара то нет, дрова сыры, как губка.
Стонет завхоз, коль зарплата не та.
_____
Шишки  приёма: заходит мужчина,
Взгляд, показалось, смущён, даже нагл? –
                Хамелеон!
Мнётся слегка: «Вот конверт, там полтина.
Сыну бы отпуск продлить…» – Вам не
                совестно? Вон!..
Коле заметит Людмила, уйдя от простого:
«Душит РОНО? Тьма начальства, скажи, наконец?
Сырников строг… и по делу! У нас же Мягкова –
Вечно в отгулах, а сколько на пальцах колец!?».

Вечер, как ночь. Темнота молчалива, тревожна.
Лампочки блик на стене; папа с мамой в кино.
Саша родителей ждёт, и понять он не может,
Что там их держит? Им дома пора быть давно.
 Спит уж сестра... Голоса, скрип просевших дверей.
Так Журбины увлекли, что родители в споре:
«Жизнь наша мельче! А образ правдивый – Матвей».
Угомонились, герой – у обоих в фаворе.

В темень «без ног» возвратилась она из Унечи.
Матери Дуни на столике видит письмо.
Новости те же: свалилось на женские плечи
В куб без хлопот возведенное вдовье ярмо.
В доме отцовском мужчин никаких не осталось.
Младшие сёстры за них, уж такая «кутья *)»
*)  Кутья – грустная (поминальная) каша.

Им четырех дочерей поднимать. Не сломались!
Шутят и в голод: ни паники нет, ни нытья.
То ;нюшка – ангел, почти всю войну в медсанбатах.
Шла медсестрой до конца; как награда – Сергей.
Мало сказать, что спасла, – полюбила солдата;
Он же разрушил семью, бросив ей дочерей.
Боль пережили. Когда ж через долгие годы,
Тонюшке руку предложит сердечно Евгений,
Возрастом младше сестры (почтитай безбородый),
Счастье скрывая, хлебнула голубка сомнений.

Вышел их брак, между тем, скоротечным:
Женя разбился, ныряя с моста.
Вдовство повисло проклятием вечным,
Баб русских доля в веках не проста.
Вскоре и Лида лишилась Володи.
Не успевали они причитать…
В мыслях забудешь о тряпках и моде,
Будет Людмила родне помогать.

Лета вершина. От частых дождей
Душно и парно, в саду как в теплице;
Травы поникли, пришёл апогей
Зелени буйства, исчезли в ней птицы.
Ягод, грибов сбор – страда, как покосная.
Знают сельчане и тут дню погожему вес.
Тихо в палатах, болезни не острые,
Пусто в деревне, лишь криками полнится лес.

Время – косить.  Перенос бесконечный…
Сено как хлеб, но и тот уже лёг.
В городе проще, там люди беспечны;
Сгорблен колхозник, не чувствует ног.
Клин сенокосный больнице и школе
(Лошади  две – вот хозяйству довесок!)
Выделен общий на Зубовом склоне,
В царстве лещины – в цвету перелесок.

Временный стан там устроен бригадою мужа. 
Оба завхоза – обычный, надёжный костяк;
Сродник, Макарыч, здесь топчется  – лучшая стража.
Конюх и Саша при деле. Они  –  молодняк.
Тест для мужчин под разрывами неба:
 Гнёт маета от рассвета до ночи.
Льёт-то некстати, нет милости Феба*).
Свалишь траву – её будешь ворочать!

*) Феб (миф.) – бог света и солнца, он же Апполон.

Вёдро просили.  И вскоре услышаны были.
Сушит за день… Выходной,
                час пришёл убирать!
Выданы срочно помощницам грабли и вилы;
Коля на склоне возглавил всю женскую рать.
Шутки и смех… Запредельна нагрузка на спину.
Женский фронт медленно ка ;тит по сену в валках.
Белый  платочек на волосы низко накинув,
Лидерство держит и тут врач наш в первых рядах.

Вспомнит Людмила в покосное рвение,
Раннее детство, отца и жару,
Лошадь свою, комариное пение,
Баевский луг и чернику в бору.
Копны – выс;ки; мужчин то заслуга.
Сил не осталось, свирепствует гнус.
Финиш уж близок в поддержке друг друга.
Пот, словно соль: щиплет каждый укус…
Сели к костру. В чай добавлена мята.
К месту закуска, суп пахнет грибной.
Вспомнят хозяйки, спешить им до хаты –
Стадо встречать, а уж там на покой.

     В к о л е е

Пять быстрых лет пролетело и горе-больница
Стала Людмиле родной каждой койкой уже.
Факт, благодарностей много: на месте лечиться
Нет уж отказов теперь на любом «вираже».
Мненье людское, что шило: заметили свыше,
Хоть не мечтала о славе и деньгах, Париже …
Ей предложили больницу возглавить в Лыщичах,
Двадцать пять новых мест, да и к городу ближе.
Трезво вопрос обсуждали супруги: что мечтать? 
Корни пустили, подросшие дети – на взлёте;
В доме борщёвском останется брошенной мать.
Нет уж, карьерные мысли теперь не в почёте.
_____
Колю до ночи ждала. Так ХХ съезда
Мыли  «подарки» ячейкой в закрытом режиме.
Ящик смертельный Пандоры открыт – просто бездна;
Хватки верхи, но согласия нет между ними.
Всё повернётся на круги своя, как всегда.
Эту потеху забудут, считай, не впервой.
Честным партийцам, конечно, беда: как вдова,
Высекла власть себя вновь и задета молвой.
 
Лето для гостя – период желанный.
Носов Василий заехал на несколько дней.
Принят роднёй и порадовал маму;
Счастье деревни, что светлое время длинней.
Утром зарёю – охота, поход за грибами.
Гостю в том Коля напарник, окажет вниманье.
Без церемоний у них всегда встречи с друзьями,
Вечером чай с новостями и воспоминанья.

Трудно судить об учёных. Хотя, без вопросов,
Гость – самородок по прихоти редкой богов:
Крупный учёный, поэт и, как сам Ломоносов,   
В пене науки нашёл он маститых врагов.
Физиков ценят, гляди ка, теперь и в деревне.
Выпущен ядерный джин, но для нас это благо.
Пряник для Коли – рассказы его об Эйнштейне;
Вяжут вопросом*) хозяйку статьи о «Живаго».

*) Имеются в виду негативные публикации 1958 года в газетах «Правда» и «Литературная газета» о романе Б. Пастернака «Доктор Живаго».

Грусть засквозила: в селе жизнь сломалась.
Техника где?  Край чужой  поднимает она.
В центре России парней не осталось.
Кто-то освоил Донбасс, остальным – Целина.
Лучшие годы летят: вот и дети – в Унече.
Им проживать на постое и ждать выходной.
Жалко кровинок Людмиле, и в редкие встречи
Болью жгут быта заботы, чужой домострой.
Учатся славно, прилежны, всегда в числе первых;
Скоро захватит, закружит, раздумий пора.
Школа – святое, в учебе не портили нервы…
Взрослый настрой – долга груз, далеко не игра.

Жить в советской деревне вдруг стало сложнее:
Крупный скот со двора свел «Никиты указ *)».
– Шип народу. И в сёлах, травою беднее,
Чай дают грудничкам, молоко – напоказ.
*) Постановление партии, руководимой Никитой Хрущёвым,
о снижении роли частного хозяйства.

Все такие младенцы обычно болеют.
Где та кровь с молоком и румянец в щеках?
Малый вес у детишек, заметно, слабее
Тех, кто грудью вскормлён, на молочных харчах.

Того не желая, как врач, замечала:
«Мельчает народ, на войну не списать!
Где сила, что шведа « вконец» умоталала?
– Вон, вдоль Немолодвы*) курганы стоят!».
Их, все говорят, краеведы разрыли,
Но ценностей нет - поиссяк интерес.
Та слава  далёко, но не запылились:
На станции Щорс в хладном камне воскрес.

*) Речь идёт о  небольшой речушке в треугольнике Стародуб – Мглин – Почеп. Это район определяющих боевых стычек со шведами в 1708 г.

Как Людмиле понять, зачем брат шёл на брата.
Слуху русскому слово «защитник» милее.
Швед не взял Стародуба, отведав булата.
Предки здесь отличились у Паши, Андрея.
_____
Стук в коридоре. Дашутка – к порогу.
Девочка в белой косыночке с чёлочкой ровной:
«Вам земляничка… У нас яе многа.
Шлеть мать вядёрко, лячилась она у Пятровны».
Ягода шик. Но хозяйка возникла в проёме.
– Помню, с Бряшк;вки… с циститом…
                Валюша Деркач?
– Гроши?..  Не нада! Мне матка казала, дар примя!
– Полно! Всегда бескорыстно лечила; я – врач.

Чашки помыты, варенье кипит земляничное.
Дети в лугах допоздна: загорают, купаются.
Шум во дворе, бригадира слова неприличные:
«Живы помещики тут! Никого не пужаются.               
Гляньте! Корова врачихи – в колхозном зерне.
Заняты очень они, и закон у них свой.
Я же с утра на ногах, делать нечего мне:
Сторожем быть, и по т;ку гоняться с метлой».

–  Ой, Марусенька, нас ради Бога, прости!
 Не заметила я, стадо с выпаса раньше пришло.
Зорьку  мы детвору обязали пасти,
Загулялись сегодня они, видно то не сошло.
И осадок тяжёлый остался. Кому-то глаз колет
Не помещичий дом: проживают в бараке они.
Злых людей задевает манерами статными Коля.
– Будто белая кость; звали раньше таких –
                господин.

    А г н е ш к а

Ждали каникул. Надежд у детей на них много.
И без гостей полно лето хлопот, нет покоя врачу.
Саша приехал, курс пятый закончен. С порога: 
– Я скоро буду отцом, слово дал, сам жениться хочу.
– Ну, что за девушка? – Спросят, –
                Стажёрка филфака,
Но иностранка, венгерка, уехала в Печ.
– Ты, что безумец? Жилья нет, диплома. При браке –
«Дайте прописку!» У вас же нет крыши для встреч.

– Слухов не помню, –
                промолвит Людмила в порыве,
Чтобы в Союзе был брак с европейкою прочен.
Все, по известным причинам, кончались разрывом.
Ты о ребёнке подумай, иль этого хочешь?
Отец промолчал, но согласия всё-таки не дал.
Сын тут же уехал в решимости твёрдый и злой.
В надеждах Прасковья, познавшая разные беды;
Препятствий нелепость старушке казалась пустой.

Август – не август. И сёстры недолго гостили.
Но три племянницы с Дашей –  как баевский клуб.
Всякие голову мысли Людмилы томили;
Осень тянулась, пугала, как брошенный сруб.
– Выручил Носов по визе (студенту на радость).
Смелая  Агнеш приедет на свадьбу в Москву.
Властно хлопочет Людмила, помочь сыну надо,
Коля – подтянут, «наглажен», подвинут к броску.
Справился муж, заверял, не шутя, на отлично:
Импульс надёжности внёс в молодёжный общак,
Веса он свадьбе прибавил присутствием личным
В  ЗАГСе. До св;та в высотке бал правил физфак.
В деле себя опровергли. Всё верно!
Миром наложен на сына с невестой венец.
Знать бы им, людям из дальней деревни,
Что испытаньям прописан не близкий конец.

Срок визы истёк, укатила молодка,
Знали, – в сомненьях, с глазами пустыми.
Грустно Людмиле: те сына колодки
Ей не разбить и не сделать своими.
Жили надеждой в привычном терпении;
Радость, по счастью, не ладит с тоской.
Сын – дипломант, есть ему предложение –
Должность стажёра в НИИ  под Москвой.

Важная весть: вот и Даша уж замуж идёт.
В пику экспромт после смуты, испуга;
Может, зациклилась, или характер зовёт?
Братец  женат, разлетелись подруги…

Вуз – за спиной. Хоть прописана в доме под снос
(В Солнцево, два километра от  МКАДа),
Ныне – москвичка (учитель, жильё не вопрос!),
Любит работу и близких. Что надо!?

Сын – за границей. Гостит.
                Дождалась «половина»!
Шлёт телеграмму. В ней радость большая одна:
«С внучкой вас, милые! Имя мы дали – Кристина.
Роды нормальные, шлёт вам приветы жена».
Вот и черта! От неё ли ей бегать…
Сцену не сменят, вновь не окрестят.
Те же дела без претензий  на «мега»;
Рано грустить, пусть уже пятьдесят!

Май был холодным, страдает рассада.
Погреб под домом – колодец воды.
Новая баня лишь Коле отрада.
Мир не спокоен и полон войны.
Выльется  позже. Уж пенится брага.
Длинные руки сжимают весло.
Кормчие чужды: аукнется Прага!
Чудом Бельковских в тот год пронесло.
_____
Милая Даша! За Сашу боролась полгода.
Кипа бумажек из  школы и ЖЭКа взята для ОВИРа *).
Выручить брата молила любовь и порода!
Агнеш с дочуркою съедутся с ним у неё на квартире.

*)  Отдел виз и регистраций.

Сказ наш о чём? Может быть о далёкой деревне?
Где тишина и за сервис не платят оброк.
К сыну невестке нельзя – там закрытая зона,
Жмут полигоны и Звёздный вблизи городок.
Саша в отчаяньи с верой в свою Академию,
Аспирантуру и международный прогресс.
Лапоть – стажёр,
              никогда не стремился в Австралию*),

*) 1968 год, «Пражская весна». Позже в Вене создадут центр для перемещённых лиц (и евреев из СССР), которые транзитом едут в Израиль, США, Канаду, Австралию. От Печа до Вены 200 км, граница открыта.

Дома пришлось опускаться на землю с небес.

– В Лизогубовку, ;гнеш, поедем к родителям.
Перебьёмся, отрада, там люди свои.
Ты получишь гражданство, забудем правителей!
Выше носик держи; улыбнись, не реви!
С поезда «слезли».  В деревню добрались на ЗИЛе.
Бледен отец: «Здесь режим, в область вызов, сынок.
Утром сегодня в наш сельский Совет позвонили:
В Брянске жену ожидает майор УВД – Скитенок».

Тот оставил приезжих деревне «на шею».
Снега много в России, и почта так долго идёт…
Чу, гляди! Во дворе зазвенели капели;
Май  пригрел, и июньская липа у дома цветёт.
Сразу Людмила держалась с венгеркою ровно:
Помощь окажет, даст нужный и к месту подсказ.
Знала, неопытна та. Чем грешат поголовно?
Вредны ребёнку простуды; за ним нужен глаз.

К женской красе относилась прохладно, неважно.
Ведала, скрыта за обликом тем пустота.
В случае с Агнеш ей не по себе было, страшно:
– Дивный «сосуд». Покоряла её чистота.
Сблизились быстро хозяйка и гостья – невестка.
Впрочем, венгерка осталась простой.
Русских  знавала Людмила из пресного теста,
Словно рождённых  в сторонке другой.

Удивляла Агнешку славянка – свекровь.
Мало ест, трудоголик и очень подвижна.
День, с шести, на ногах! – Наворочает дров,
Быстро печку истопит, за завтрак не стыдно.
Ежедневно к восьми все должно быть готово:
Кофе черный, котлеты с глазуньей и чай.
Это только основа (меню-то не ново),
И коржи, иль оладушки к ним получай.

  Свёкор ел плотно, старушка немножко.
  Поздний обед. Всё томится в печи:
  Греча, дежурное блюдо – картошка,
  Щи всегда с мясом; компот, калачи.
  Жить без хозяйства, коровы здесь –
                быть на постое.
  Взять стадо кур… сам хозяин для них – господин.
  Как же – иначе?  В селе магазин – то пустое:
  В нём хлеб да водка,  привозят ещё керосин.

  В девять в халатике белом она – на обходе.
  Пробует завтрак, сверяет лекарства,
                даёт разнарядку.
В десять пятнадцать – приём,
                тот при всякой погоде.
Больше чужих здесь больных –
                вот повозки стоят в беспорядке.
Так – до шестнадцати. Время диктует: домой.
Там кормит мужа, свекровь и застрявшую гостью;
Чёрную моет посуду, спешит за водой,
И не забудет собаку, побалует костью.
Час огороду – полезная тактика!
Снова на службе врач, в амбулатории.
Вникнет в отчётность, счета, профилактику;
Пишет приказы, болезней истории.

Вечером отдых: то – «Время» плюс штопка.
Музыки мало, и тем недовольна она.
Пункты серьёзного дела обсудит со свёкром,
С внучкой играет, – невестка сама и жена.

Муж у «Люсёнка» – красавец,
                степенный мужчина.
Строг чисто внешне, ведь липнут детишки к нему.
Авторитетен, не гнёт перед глупостью спину,
Он – секретарь партбюро;
                знает «что» и « к чему?».
Нравилось точно, что Агнеш – как дочь:
«Папа» и «мама» – с полнейшим вниманьем;
Встретит с улыбкой, готова помочь;
– Быстрая, верных понятий собранье.
_____
Нож – бездорожье. У двери галоши в навале.
Улиц разбитых грязь, немец не смог бы снести.
Это всё умничку–Агнеш коробило мало.
Не довелось к жаркой бане ей здесь прирасти!
Видит другое: терпенье, достоинства наши.
Сердцем, умом разделяет стремления мужа.
Рядом подруга, опора, советчица Даша;
Стоит ли бегать с подобным настроем от лужи?

Люди простые повсюду, как правило, схожи.
Стойкий к венгерке в далёком селе интерес.
Встретит с улыбкою доброю каждый прохожий
Спросит о Родине, строе; чей лучше СОБЕС?
Год пролетел. «По гражданству» семья – без ответа.
Слово директор сдержал, и с квартирою сын.
Папа всё шутит: «Хороший дом строят три лета!
Ох, разженились, смотрите: такой – не один!»

Свет то в окошке для Агнеш; спокойна голубка.
Чудны прогулки с дочуркой в цветущем саду.
Мужа бы видеть почаще, но экая шутка,
Пишет голубчик статьи не про бабью беду.
Как-то подсела Людмила к свободной невестке:
«Мысль об учёбе твоей суета не загубит?
Я же признаюсь тебе, у Бельковских – заметка:
Жён образованных рода мужчины их любят».
____
Ну и февраль! И с ветрами, и снежный:
Скрыты овраги, сугробы до крыш;
Хутор до шляха совсем не проезжий,
Пруд затерялся, изломан камыш.
Жулька – та в сенцах, в дремотной истоме.
Старый крыжовник к забору приник.
Галки слетели с упавшей соломы;
Смотрит с тропинки в окно снеговик.

Жарко натоплена узкая печь,
В ярких разводах мерцают огни,
В комнате – людно, негромкая речь,
Тени от люстры на шторы легли.
Дед за газетой. Невестка, сжав ручку,
Ищет цитату в контрольный конспект;
Паша к кроватке подсела, к правнучке,
И начал;сь: кувыркание, смех.
 – Ладушки, ладушки… слышится в такт
Свежий журнал увлекает хозяйку.
Старые ходики мерно стучат…
– Коля, заснул? Пропускаем мы «Чайку»!

Как на поверку ворвался в их будни один эпизод.
Тортик московский Кристинка вкусила однажды,
                хоть плачь:
Так нетипична инфекция, мучит малышку живот.
В Брянск иностранку с дочуркой
                отправила бабушка – врач.
В шоке – та:
          Педиатрия «замёрзла»  в палатах.
 И… без эффекта леченье,
                к тому ж, у ребёнка простуда.
Маются мамы в проходах, кто с чем,
                и спят тут же на матах.               
Гаснет дитя! Под расписку Агнешка сбежала оттуда.

Крепкий мороз. Крошкой сне ;г под ногами скрипит.
Сникла малютка, не ест и особо не плачет.
Едут в Жудилово… – Снежная станция спит.
Вышла из тамбура Агнеш здесь в ночь наудачу.
С верою в опыт свекрови осилит дорогу:
Дальних знакомых нашла, с ними лошадь, возницу.
Ахнет Людмила, увидев своих на пороге;
Сердце шепнёт ей, невесткою можно гордиться.

Больно уж нежный ребёнок и слабый –
Повод у взрослых для лишней заботы,
Дед и пробабка – помощники мамы,
Рвётся домой и Людмила с работы.

«Дюймовочка» встала сама на дорожке.
Вот сделан в потуге несмелый шажок.
Пушистого мишку зажала в ладошках,
Бабушка сшила того за часок.

Есть у Агнешки в учёбе успехи:
Курс уж заочно окончен, оценки отличны.
Было недавно совсем не до смеха,
Сердцу теперь веселее, нагрузки привычны.
Только одно беспокоит родню:
Главного нет разрешенья вопроса.
Можно твердить в письмах мужу ¬¬– «люблю»,
В «Центр*)» без гражданства не высунешь носа.

*) Научный центр, где работает Саша, муж Агнешки.

В Пеште их запросто дело решилось,
Только советский не движется «воз».
Ждать же супруги давно утомились,
К яблочку близится папы прогноз.

Целых два года ушло. Николай сам взорвался:
«Нету законов таких, ютить сына семью.
– С горечью Агнешке сказано: «Ты Собирайся,
Завтра я к станции с внучкой тебя отвезу!»
Вышел с поездкой конфузище с отзвуком гулким.
Те лишь в квартире желанной расправили кости,
Громом раздался звонок, появляется Булкин:
«Я – участковый инспектор. Откуда, чьи гости?»

В слезах возвращалась в деревню венгерка.
Муж отбыл в Москву, разъярён словно бык,
                сам не свой.
Прошёл кабинеты все в нервной истерике.
Был, к счастью, хорошим финал у истории той.

Паспорт советский получен Агнешкой.
Сборы недолги;  деревня, прости…
В доме Бельковских радость лишь внешне:
Крепко срослись, как разлуку снести?

   Б е з в е т р и е

Время, похоже, стучит в измерении новом.
За страной не черта, а засох Рубикон*).

*) В планах партии намечалось построение основ коммунизма
 к 80-му году!

Что верхам ожидать, им шагнуть от простого!
Но не решатся вожди под наград перезвон.
Честно работать – душевная трата.
Саша на ноги не встанет никак:
Тянет наука, да малы зарплаты,
Дыры в бюджете совсем не пустяк…

Есть исключенье, приятное очень: 
Лёша (зять) – из немногих, особняком,
Парень честнейший, умелый рабочий,
Краном на стройке рулит с огоньком.
Ладит с людьми, к нему грязь не пристанет;
Сердцем отзывчив, на помощь к любому спешит.
Чем-то походит на деверя Толю. Помянем…
Тот ран не вынес, под камнем холодным лежит.
В партии – с армии Лёша не ради карьеры.
Так уж ведётся, вокруг доверяют ему.
Всем быть такими, не падала б в лучшее вера,
Без агитаций и Маркса подняли б страну.

Не пережив время новое, Паша
Тихо ушла. Прошептала лишь: «Митя…»
Нет пустоты, рвётся к мамочке Даша;
Первенец с ней, непоседливый, – Витя!
Благо, что лето, устали от стирки:
Витя как плуг землю пашет вокруг.
Мал-то он мал, но отстать от Кристинки
Даже на шаг не желает весёленький друг.
Прыткий ребёнок и очень смышлёный,
Чувствует Дашу и ловит порывы.
С внуками ладит, не тает Людмила:
Без поцелуев, обид и разрывов.

Схожие годы, они не длинней распашонки.
Зимы не снежные, летом давно без жары.
Мальчик у Агнеш родился, у Даши – девчонка.
Вот для Людмилы и признаки зрелой поры.

Агнеш – ясна: с внуком Тёмой – без терний.
Саша в науке: доклады, чреда конференций.
Даша – душа, та с Любашей в деревне;
Чистый ей воздух и сад лучше всех преференций.

Новые вызовы примет спокойно Людмила.
Коля со службы ушёл: «переполнился бак».
Пенсии нет. Потерпеть годик мужа просила.
Возраст не вышел, суровы законы – всё так.

Скромно живут: на картофеле, зелени, яйцах.
Шлют сбережения детям. «Понять не могу, –
Как-то Людмила сказала, – считаем на пальцах:
Сын кандидат, ведёт Агнеш язык в МГУ,
Столько усилий, труда, а с зарплатой – не так!»
Стоит учиться, терпеть? Не спасёт панибратство.
Словно в колхозе теперь: уберут на пятак –
Праздник подай, «сабантуй» –
                коллективное  пьянство!
Сельский врач – на хорошем счету у начальства:
Есть признанье сельчан, дорогие медали за труд.
Только нет выходных, не бывает и чванства.
Рядом глыбою муж, соли съедено вместе с ним пуд.
Он – её тыл, ну а внуки – честн;я отрада.
Рвутся в деревню к свободе любимые крошки.
Пишут, Иван появился! Поздравить бы надо

   Ч. 4   П Е Т Р О В Н А

       В д о в а

Осень тихо пришла. –
                Лучезарная светлая осень.
Лето сгинуло с блеском зарниц,
                и бездонная просинь
Уж не греет пустые поля;
                каждый отзвук и гулок и чист.
День хрустальный. В лесу не торопко,
                Сонно кружится, падая лист.
Где пролески краснеют рябиной,
зимних птиц всё  уверенней свист.
Нагостились, покинули Север,
                плачет клин журавлей у дворов.
Не уходит печаль, лишь сильнее:
возвращайтесь, увидимся вновь...
Будут встречи, рассветы, закаты;
в ритме сердца  волнуется кровь;
Выйдет месяц  дежурить горбатый;
в радость  жизнь, когда с нами любовь.

Ужель она – вдова. Поверить невозможно,
Но  привкус горький никогда не изменить:
Ни друга, ни опоры. Муж неосторожный
Схватил инсульт. Себя ей следует винить.
За сыном, ребятнёй, подался на рыбалку.
Июль на Ахтубе не сносен молодым.
Согласие её оформил в перепалке,
И умер там… – Свет превратился в дым.
Гулять ему бы дома без тревог, волнений;
Инфаркта опыт есть, уже звонок гремел.
И что: подай олимпиадных впечатлений;
С детьми вдали хотел побыть. Не усидел.

Здоровье не щадил: излишний вес.
В движеньях ограничен чрезвычайно.
Попал однажды на охоту в лес
И подстрелился из ружья случайно.
Селом его спасли тогда, что пережили!
А если вспомнить роковой сорок седьмой?
На сцепке под вагон влетел. В Москве лечили,
Но ногу сберегли, – пустое, что хромой.
______
В землю родимую всё-таки Колечка ляжет.
Трудно представить сие в безнадёжные дни. 
Всех не собрать, но сын Толи приездом обяжет;
С ним и брат Женя, – гонец вологодской родни.
В скорби разъехались близкие. Как же одной
Бремя печали носить? Не спасёт и работа.
Нет от утраты лекарств, зато есть выходной:
Можно отвлечься, мирские отринуть заботы.

В лес за грибами, так просит душа
(Он как родник, что не пьётся до дна),
Утром Петровна идёт не спеша.
Любит в Дубочках топтаться она.
Трижды прошла пятачок у берёзки,
Каждый на диво удачен заход!
Тёмные шляпки и толстые ножки –
На удивленье грибы в этот год.
Больше ведёрка – красавцев отменных.
Хватит на жарку, солить и сушить;
«В город родне предложу непременно;
Надо, – мечтает, – и печь истопить».
Ей северянке известны секреты
Сушки грибов в раскалённой печи
Лакомства с грибом не хуже конфеты:
Соус сметанный, жульен, калачи…

      В и т я

Витя, их внук, так случилось однажды при Коле,
Лето истратив, на осень остался гостить.
Матери – легче, и больше внимания школе
Здесь, в Лизогубовке милой, смогли уделить.

Мальчик не рослый, смышлён, непоседа,
Море энергии, плещет она через край.
В городе людном от этого беды:
Глаз на мгновение спустишь – сюрприз получай.
Зять совмещает учёбу с работой,
Даша день в школе; тесн; им квартирка…
Люба – малышка, о ней вся забота:
Ясли, осмотры, прививки и стирка.
В лучших чертах непоседа в деревне раскрылся.
Блещет в учёбе, помощник; дурные привычки
Детского сада забыты. И этим гордился
Дед – воспитатель без всяких кавычек.

Нет любимого деда, мальчишка растерян;
Боль глубокая в чёрных глазах не укрыта.
Даша в шоке: взяв сына, усилить потерю
Бедной матери можно, та будет убита.
С бабушкой властной был Витя оставлен на время;
Без уговоров, не плачет «сверчок».
Знает он дело любое, домашнее бремя;
В теле не рослом живёт мужичок.
С детства и лошадь мальчишке близка и послушна.
Мнение верно: тварь знает, в ком «бука».
Слабой не стерпит руки, ведь животное ушло.
Правишь с уменьем, забудешь о скуке!
Тут и ночное, и скачки галопом,
Пруд, угощение Серого с рук…
В радость то Вите; отнюдь не наскоком
Тайны познает он сельских наук.

Держит у дома сосед грузовик, мотоциклы…
– Вечный ремонт…  Собирать их и мыть
Дети с хозяином эти машины привыкли;
Витя здесь первый, о том не забыть.
Техникой зять, управляет степенно;
Правила держит, она – безотказна;
Внутрь  чрева Витьке залезть непременно
Надо. Так вышло, день жил не напрасно.

Р о д н а я  з е м л я

С топливом трудно.  Проблемы не первый сезон.
Лес  выделяют на выруб зимою, не близко.
Транспорта нет и рабочих. – Угля бы вагон…
Всех обошла, убеждала и «кланялась» низко.

К вечеру день. Телефонный звонок:
– Главный, – Людмила Петровна, – на проводе!
– Слушаю Вас… – Прервалась связь, гудок.
Ждёт с замиранием, – Что натворили и где?»
Шепчет ей внутренний голос: «Порядок у нас.
И без ЧП, с профилактикой, в сроках с отчётом,
Стены окрашены, кухня уж «встала на газ».
Убраны: сено, картофель (ордою и с потом)».
Долгая трель раздалась: «Добрый день! – Дербенок.
– Сами здоровы?..  Весть есть, а точнее, здесь их и две.
Каюсь, Людмила Петровна, не «сшиб» уголёк…
Но зато торфа вагон вам отцеплен в Жудилове».
Разве не радость? Понятно, объявлен аврал.
Вместе кагалом таскали, грузили до ночи.
Квота – сотрудникам. Топлива ждал персонал.
Торф весь на месте, в сараях, доской обколочен.

Почти семнадцать… Завершён обход повторный.
Врачу палат прохлада добавляет сил;
Тягуч в жару всегда прием амбулаторный,
А ею  щедро август ныне одарил.
 «Обрезать георгины нужно до полива»,
– Сложила карточки, ключи стола нашла.
Шум во дворе, подъехала автомашина.
Там голос: «Вы успеете, врач не ушла!»
Кабины дверцы стук, затем бортов грузовика…
Влетает нянечка, в глазах окаменевших мука:
«Беда большая, страх! Механика Федонюка
Доставили сюда. Косилка отхватила руку!»
Мужчину вводят, согнут весь, лицо в пыли,
Мазутный дух, спецовка влажная помята;
Страдает и ослаб; рукав, штаны – в крови,
Ремень не отпускает, смотрит виновато…

Решения мгновенные: санация, блокада!
– До областной  немедля, Машенька, звони;
Спокойно, миленький, сейчас всё сделаем, как надо.
Где кисть? Что, в поле выбросить её могли?
В пакет и лёд… Прошу, вас девочки, без лишних слов.             
Есть связь? Иду!  … Я убедительно прошу Вас,               
                вертолёт!
Семьи большой кормилец он. 
Детей одних – семь ртов…
Срастить ещё не поздно. Нас начальство Ваше
                в том поймёт!»

С нею Бог. И за садом колхозным большим
Винтокрылая в небо машина вспарила.
Был счастливый исход, вам о том сообщим:
В Брянске хирурги механику кисть приживили.
______
Витя – советник теперь вместо Коли.
Вечером сядут и взвесят спокойно: когда и почём?
Но как привыкнуть к отпущенной доле:
Ей не сдержать непоседу в избе никаким калачом.
Вместе с Сергеем дотошно излазят округу,
Гнёзда проверят, а в копни запустят из озера рыбку.
Пусть та ещё подрастёт; и ни дня друг без друга.
Эти ребячьи дела вызывают у взрослых  улыбку.
Ждут все каникул, наполнится бабушкин «клуб»:
Кристочка,  Люба (за ними девичьи начала).
Ваня – «босяк», с мая здесь, не отбился б от рук:
В доме лишь бабушка спящим его замечала!
¬¬¬¬
«Мода»: визиты в детсад и на фермы.
Где профилактика, не доверяй.
Зоркое око заметит, не дремлет…
В каждый колодец смотри, проверяй.
Кстати, о новом. Опять с рытьём сложность.
Предсельсовета  спокойна, обкатан мандат.
Знает Петровна совхоз ей «поможет».
Как отказать, ведь она – депутат.

С вечера печь истопить: в пять – на станцию.
Сессия завтра. К восьми быть в Унече.
Грязь ей топтать – льгота та, депутатская…
В принципе, верно: традиции, вече.
В сумке отчёт свой (по делу, как надо!),
Только дежурно сидеть? И минуточку жаль!
Пахнет шаблоном повестка, красивы фасады,
А проблемы все – те же, об этом печаль.
Зал убаюкан. Мужчины мечтают о пиве,
Сам председатель зевнул,
                не прикрыв для приличия рот.
Шум по рядам, распрямляются гнутые спины,
В прениях, искрою, врач лизогубовский слово берёт.
« Докладчику ставлю вопрос: Почему не смогли?..
Свершений не много. И кто же работать мешал?
Простейший анализ… Вы фонд для чего берегли!?»
Овацией, стоя, её к месту зал провожал.

В этом характер, пусть в доме осталась одна
(Год Витя в школе московской свой правит венец).
Нет в стенах скуки, и ей не  страшна тишина.
Вспомнит с улыбкой о нём: как же, внук – молодец.
Должный настрой он прошёл с малолетства.
В правде окажется «чёрствая мать».
Парню закалка его деревенского детства
В жизни грядущей должна помогать.
Высшее Виктор с отличьем окончит училище.
Техник-ракетчик в частях отдалённых – находка.
Навык и знание на неспокойном дежурстве
Важнее и галунов, и красивой походки.

Сама окрылённая… Видит «в почётах» портрет.
В том счастье: в работе гореть и служить скромно      
                людям;
Себя не жалеть, не считать сколько стукнуло лет,
Не сохнуть душой в ожиданьях чего-то на блюде.
Сколько знакомых, простых, и не очень,
Шли с нею рядом, стояли надёжной стеной.
Знала хитрющих и многих из прочих.
Мудрых нехватка в короткой юдоли земной.
_____
Вот, дождались, страну ждёт перестройка!
Нашей вдове, как и многим, не ясно чего.
Мнение – «жить без труда» стало стойким,
Вырвать заразу, да с корнем, сложнее всего.
За примером ходить и не надо: её огород,
Где в заботе взращён каждый плод – огурцы, помидоры.
Урожай  удался не плохой для солений на год.
Весь собрать не пришлось: шалопаи сгубили и воры.

В клубе – кино, георгины у дома  измяты.
Тут вычисленья не сложны, любовь чья – причина.
«Чукову Васе, – просила, – скажите ребята,
Пусть днем заходит, нарежу букет для девчины.

Вянут цветочки и шалости уж не из древних:
Режут подростки засов, и  уводят из стойла коня;
Бандою  носятся ночь по соседним деревням.
Ведь участковый молчит. Так случалось не раз и не два.               
Рвутся связи. И люди ничем уж не обременёны.
Как столетья назад, не поймут, с чем же смуту «едят»?            
Ей – симпатичны такие сельчане, как Коля Шинёный:
Любят родную деревню, в работе себя не щадят.

Думы тревожат, и время пришло перебраться
К внукам поближе, дела передать молодым.
Фельдшер созрел  под крылом у ней, что же бояться:
Он сводит опыт с учёбой, останется «главным».
Жаль уходить, когда новою встала больница.
Радуют вехи иные: асфальт – до района.
Кончилась честная служба, Петровна, – граница.
Ты расстреляла себя до едина патрона.
К дочери едет, там, знает, нужна она больше.
Дача за ней, и заботы по «детскому росту».
С зятем – на  «Вы»; хотя чуток, внимателен Лёша.
Пусть он начальник серьёзный, меж ними всё просто.
В свои девяносто подвижной, с характером ровным
Старушкой считалась. И ложе пока не грозило
К себе навсегда приковать. Но упала Петровна
(Ведь к ужасу близких однажды такое случилось).
Горе! Не без терпения грешных. Им надо смиряться.
Это в силах калеки, но разве захочет принять
Правила эти Петровна, и близко не станет меняться:
«Жизнь не на койке!»  Был выбор один – умирать.

Есть отказалась… Что просьбы и к Богу призывы?
Дашу родимую жаль, она мать берегла.
Не уступила Людмила Петровна, то – детства порывы!
И рядом с мужем в могилу на холме легла.
Пухом земля им…

д. Старое, Вышний Волочёк,  2009 – 2011;
Москва, 2020–  2021.