9 граммов

Мама! Во мне не осталось ни грамма,
кроме 9ти граммов и рваная рана.
И все, что еще осталось сказать
прячется где-то на грани стакана.
И все, что еще осталось успеть
стало внезапно как будто неважно.
За все, что когда-то сложил на потом,
за это теперь действительно страшно.
Страшно за то, что не долюбил,
страшно за то, что не досказал,
за то, что когда-то кому-то простил
и за то, что не все еще прочитал.
За то, что не все еще дописал,
за это тоже безудержно страшно
и то, что внутри грызет каждый день...
Оно, несомненно, безумно опасно.
Опасно бросать, не подумав о завтра.
Опасно уйти и потом не вернуться.
Опасно поклясться, что навсегда,
а после забыть и от слов отвернуться.
Все это, конечно, сливается в злобу,
сливается в пулю свинцового гнева
и плачет со мной, постарев навсегда,
в морщинах угрюмое небо.
И плачет со мной растерзанный март,
проклятый месяц нелепых причин.
Я таю, как снег, под пристальным солнцем
в тени обезличенных спин.
А от меня не осталось и тени,
только пошлые глупые шутки,
только приступ немой асфиксии
двадцать четвертые душные сутки.
Двадцать четвертая смена улыбок,
смена лиц бесполезных людей.
В тоннеле моем нет и проблеска света,
только тьма тусклых выцветших дней.
Лишь дымится уставшее дуло,
пустотой робко гильза звенит.
Раскололся на девять осколков
белой кости хрупкий гранит.