О треугольных окнах, арбузах и на миг обретенном

 равновесии.            

             Время раннего августа мне всегда казалось самым коротким и вдохновенным. В ту ночь я посчитала крайне глупым поступком уснуть после долгих прогулок по вечерней набережной, ведь, обладая ощущением настоящей жизни, миллионом послевкусий, нельзя оставить все это полыхать в сердце без собственного участия и не последовать рождающимся идеям. Поэтому, прибыв домой, я еще долго пила гармонию, вспоминала стихи и смотрела на ночное небо за окном. А когда направилась исследовать книги, оставленные на досуг, обнаружила одну небольшую в мягкой обложке – «Жизнь взаймы» Ремарка. Читая о бедной Лилиан , так героически пытавшейся удержать время своего прибытия на земле и вдохнуть жизнь перед тяжким исходом, я задумалась о том, что даже если срок предписанных лет неизвестен, даже если вроде как молодость сулит множество перемен и событий в дальнейшем, не стоит разбрасываться минутами впустую. Вы можете решить, что мне захотелось подстраховаться, дабы не упустить шанса испытать существующее за пределами моей привычной жизни, - но уже до полудня мой чемодан стоял на пороге и я считала деньги на билет до южного города.
             Первый день у моря действительно прошел у моря. Во-первых мне некуда было идти. Во-вторых, незачем… Я приехала к этому бескрайнему пространству, слиться с ним, раствориться в нем. В жилище в тот момент я нуждалась постольку-поскольку. Рисовала солнце, долго бродила вдоль берега, слушала мелодию беспокойной воды. Конечно, немногим позже человеческая потребность в пристанище не обошла меня стороной (прошу не подумать о моих аскетических наклонностях). Я жутко захотела где-нибудь поселиться и съесть кусков шесть арбуза, что, собственно, мне вскоре удалось. Комната, которую мне предложил мужчина лет тридцати двух показалась мне ассиметричной: то ли мебель была расставлена таким образом, то ли треугольное окно сбивало меня с толку. В любом случае, в атмосфере всего дома (не только в выделенном мне уголке) чувствовались своеобразные эстетические вкусы хозяина.
                Я осталась, и  уже вечером мы почти непринужденно беседовали на веранде за столиком, богатым желанными арбузами, персиками и южным домашним вином. Я как раз вернулась с моря и волосы были еще влажными и солеными, а арбуз сладким и не заканчивающимся. В отличие от вина. Во время похода в соседний дом к запасливой бабушке, он рассказал мне, что скоро начнется время долгой и кропотливой работы. Он был преподавателем. Веселым и одиноким. Светлая тонкая душа мужчины – не одна ли из самых сокровенных явлений этого мира?
                И хотя археологически-историческая направленность его профессии находилась от меня на расстоянии целого моря, как, собственно, и он был далек от моих предпочтений в поэзии, мы проникновенно вслушивались друг в друга. Я не могла не остаться. Ночью, когда звенела тишина, я смотрела в треугольник окна и думала: «Ах, если бы ни Ремарк!..»
              Раннюю осень я работала лаборанткой в его университете, а потом мы вместе возвращались домой на велосипедах.
              Море оставалось теплым, но он подхватил воспаление легких и недели две ходил в старой мальчишеской шапке. Когда он выздоровел, мне было пора уезжать. Уголки губ непослушно дергались, я стояла перед ним в его осеннем пальто, с чемоданом, наполовину забитым ценностями, найденными им при раскопках, с сердцем, до самых краев нагруженным чувством вины и преданности. Он, с неумолимым отчаянием, держал меня за плечи до последней минуты отбытия поезда.
              Впоследствии из первого письма я узнала, что «Жизнь взаймы» он не читал. Но иногда такие вещи не имеют никакого значения.