Царевна Киевская

                Юлии Сотниковой

Позволь, о муза! мне воспеть
Историю сию правдиво,
Чтоб мог я, как дитя, лелеть
И предавать ее мужам на диво.
Наполни, вольная, мои хладные перси
Своею чувственной стрелой,
И разорви с огнем мои ты днеси,
Чтоб дух вознесся над землей!
Своею мощью порази ты,
Разбей мой браноносный шлем,
И от мирской чтоб паче волокиты
Я удалился в благолепнейший Эдем.
Там ждет меня Царица пресвятая,
Что Эфиопы ясноокой будет дщерь;
Там сын отважный Менелая,
Там злой судьбы заточена уж дверь.
Когда б узрели, смертные, Царицу пресвятую ту,
Пленились тотчас вы, познали б чистой красоту!
Но вам ли, жалкие, взирать на ясный блеск очей,
Когда, желаньем обреченные, дерзнули браться вы мечей?

Меж тем внимайте: бранно поле,
На нем слышны: ужасный грохот, крики, плач.
Храбры сыны, страшась дотоле,
Бьют супротивных, конем несяся вскачь.
Но неспроста зачалась брань опасна:
То град стоит, величием стократ,
И зависть пожирает ежечасно
Всех тех, кто раз бывал у этих врат.
Киев - имя тому граду.
За оный ж бьются благородные мужи.
Им битва - что любви услада,
Но вместо женщин - острые ножи.
Однако брани сей не станем мы взирать,
А пренесемся в Киев, чтобы воздаять
Известных почестей девице преподобной.
Манящая, живет она в земляночке убогой,
И молит Господа, исполнена очей,
О том, чтоб прекратилась распря та кровавая,
Чтоб не полегли чела людские средь полей,
И чтоб не скончалась брань над Киевом расправою.
Другие жены лишь смеются над девицей,
Не думая вовек о гибели своей.
Кричат: «Почто скорбишь ты, о сестрица,
И не смыкаешь глаз своих среди ночей?
Ужели стоят эти черновласые вои,
Едва которые зачались перед боем,
Чтоб слезы ты лила по ним свои
И утешалась льву подобным воем?»
На что девица та рекла в ответ:
«Я не страшусь погибли их явной,
Которой не минуть, как видит Свет,
Но больно зреть сынов державной
Матери, виною ставшей для раздора.
Ведь все мы жить должны в большой любви,
А не браниться, словно бы собачья свора,
И утопать в чужих мужей крови.
Мы все - что листики на древе:
Не похож на друга друг,
Каждый пятнышки имеет
И изъянов добрый круг.
Но хоть различны по составу,
А на дереве растем одном.
Не стоит в персти брать кинжала!
Сражайтесь вы любовью и добром!»
Рекла, - и подивились только жены,
Отвергши мудрый сей совет.
Меж тем за градом бранные колонны
Рубились на смерть, жаждя каждая побед.
И долго б так сражались благородные сыны,
И мрак покрыл бы не едины очи,
Но гнев Господень снизошел тут до земли,
Укрыв сражение покровом ночи.

Всё дремлет в киевских стенах,
И окрест стен почили тоже.
Но преподобная девица, чуть впотьмах,
С Морфеем лишь одна не делит ложе.
Позволь же мне, о слушатель дражайший,
Глаголить о девице скромной сей.
Едва займет глагол и час ближайший,
Однако многое познаешь ты о ней.
Наречена с рожденья Адой,
Зачата княжеским отцом,
Воспета тотчас же балладой
Каким-то древним мудрецом.
Пророки предрекали громогласно,
Что, наивная, пленит она весь мир,
И по рожденью не напрасно
Владыка киевский устроил званый пир.
Но тщетны были их мечты высокие,
Не понимал народ, что всё желаемое есть.
Нагрянули тут варвары жестокие,
С лица земли горели в персях Киев снесть.
Долго бились варвары в битве сей за град,
Терпели поражение, и каждый уж был рад
Сойти за море, бросить, отступить, -
Так всякому пред смертью захочется пожить!
Казалось, киевляне победу праздновать должны,
Но что-то их печалило, потупились ножи.
Узнал народ, спустя лишь время,
Что в битве бился храбрый князь,
И что, копьем сраженный в темя,
Поник он, гордый, рухнул в грязь.
Осталась Ада сиротою,
Матери не ведая своей;
Новый князь клеймил ее рабою,
Как и всех подобных дочерей.
Такой ж предстала дщерь та ныне,
К себе питая злобу прочих жен.
В своей земляночке-святыне
Молитвой укрощает царский сон.

Едва Денница золотыми кудрями
Расплескала свой свет по земле,
Как ратоборцы уж стали рядами,
Кто пешими, а кто верхом на коне.
Тронулась великая сила могучая,
Затрещали стены домов киевлян,
И понеслась над полем певучая,
Бодрящая лира богов и крестьян.
Бой начался; а добродушная Ада
Задумала мысль, как от брани спасти
Великих сынов, гуляя по саду.
Нелегкое бремя пришлось ей нести.
Доспехов воинственных решила носить,
В оных войдя на кровавое поле;
Своими глаголами сынов упросить
Не браться за нож и не сражаться уж боле.
Снарядившись вполне, хватилась за меч,
Но не оказалось отважного в хате.
Брела же одна, минуя всю сечь
Шагом, яко конюх в царской палате.
Настигнувши воев, в самую средину
Ступала бесстрашная Ада брани.
И ужаснулась она той картины:
Трава и земля покрыты были в крови.
Секундой не медля, такое рекла:
«Сыны благородные киевской рати,
Вам ли, могучие, судьба предрекла
Сражаться супротив воинственной знати?
А коли полягут здесь ваши чела,
Кому же заботиться о Киеве-граде?
Дщерям смиренным та роль не мила,
Они уж обвыкли мужьям быть отрадой.
Сложите оружье, длани пожмите,
Не таите вы злобы в добрых сердцах.
Ваших врагов, как себя, возлюбите,
Да улыбается Бог вам в голубых небесах!
И вы, о противники, милости просим
К нашему празднеству добра и любви!
Гнева на вас мы в душах не носим.
Да не прольется на поле паче крови!»
Однако ж не вняли глаголу вои,
Пустили ей в перси стрелу золотую.
Пробила стрела кольчугу брони -
И пала девица на траву густую.
Но здесь ратоборцы узрели то диво:
Из персей сраженной вырвался луч,
Иже разлился по небу, как грива.
Вмиг расступились сонмища туч,
Дрогнуло небо и всю брань поглотило,
Как будто и не было давеча оной.
Солнце осталось и ярко светило
Над киевским градом, гигантской иконой…

Был на ту пору я очень уж млад.
Случалось, бродил подле княжеских врат.
Завидел раз старец персону мою,
Да и поведал мне повесть сию.