Голубь

Над туманами лечу сонными,
мирной птицей над зарёй розовой.
Извела война страну стонами,
хутора пожгла огнём-грозами.
Злобно белая хрипит конница,
кровью знамя растеклось красное.
На постой к моей жене просится
брат победу надо мной праздновать.
Вот и полюшко внизу бранное,
напилось оно людской кровушки.
Ох, судьбинушка моя странная,
кто женой звалась, теперь – вдовушка.

Был в бою на поле том ранен я,
взрывом страшным был сметён в сторону.
Если, люди, рассудить правильно,
рады войнам, разве что – вороны.
Санитарка подползла смелая,
с волосами, как пожар, рыжими.
А сама-то, будто смерть белая.
"Потерпи, браток, – твердит, – выживем".
Гимнастерку рвёт мою в полосы.
Ничего, что молода, – сильная.
Помню только будто медь волосы,
да бездонные глаза синие.
А вторым снарядом так ахнуло,
что я больше не видал девицу.
Где-то тут лежит, поди, прах её,
мелет всех людских забав мельница.

А очнулся – ручейки вешние…
И бегут куда-то ввысь, кажется.
Что ж мы делаем с собой, грешные?
Не любить хотим, а лишь вражиться.
Слышу, будто бы поёт скворушка,
и журчит с высот его песенка.
Аж комок мне подкатил к горлышку.
Вдруг гляжу, а в небеса лесенка.
Лезу вверх я, к облакам вышитым,
поднимаюсь над землёй благостно.
Хороша, друзья, земли крыша-то.
Лезу, значит – на душе радостно.

Глядь, на облаке сидят ангелы.
И давай они меня спрашивать:
"Ты от красных, аль боец Врангеля?"
Напужались. Стало быть, страшный я.
"Приютите, – говорю, – сИроту,
поделитесь, – говорю, – крыльями.
Жить мне с вами не с руки: сыро тут,
и наощупь облака мыльные".

Строго глянули небес сторожи,
понахмурились, смотрю, лицами.
"Значит, требуешь, боец, пёрышек?
Будешь ты теперь, солдат, птицею".
Понахохлились. Сидят кучно так,
в думах свесили на грудь головы.
А по правде говоря, скучно там...
Я уж лучше в дом родной – голубем.