Я Нус! Глава 9. Космический фактор

                «То, что он рассказал, было чудовищно… Эта машина
                была  неуязвима  изнутри.  Она была устойчива по от-
                ношению  к  любым малым возмущениям. Будучи ча-
                стично  разрушена,  она  немедленно   восстанавлива-
                лась.  Будучи раздражена, она немедленно и однозна-
                чно  реагировала  на раздражение, не заботясь о судь-
                бе своих отдельных элементов».
                АБС. «Обитаемый Остров».

А социализм всё по рельсам катился,
Инерции тратя последний запас.
И вот он «закуклился», остановился
И стал виден всем тот «кадавр» без прикрас.

Смердит на весь мир, едкий пар выпускает
Трухлявая социализма гора,
Запасы детей, чавкая, проедает.
И новый Директор решает: «Пора!

Пора предсказанье исполнить на деле.
(Дисительно: над «Чародеями» мы
Впустую, что ль, денно и нощно корпели?
Пора вызволять нам Алёну из тьмы»).


И вот нам Большая дана Перестройка.
Два года спустя от начала её
Один представитель научной надстройки
Научно описывал наше житьё.

Структурный анализ творил с увлеченьем
Учёный профессор тот, экономист.
В вопросах хозяйства страны управленья
Известный Попов был уж специалист.

Совмин пред Поповым поставил ту тему –
И вот, изучая её, Гавриил
Административную нашу Систему
Впервые пред миром учёным открыл.

И знаньем истории вооружённый –
Столетней реформы научный аспект, –
Печатает в «Знании-Силе» учёный
Своей этой книги короткий конспект.

И вижу я здесь, что спустя лишь два года,
Как к власти пришёл наш последний генсек,
Учуял он (может, увидел) что «воды
В забытое русло свернули свой бег».

Чутьём Харитоныч учуял научным
Ряды аналогий заметных меж тем,
Что было когда-то (по фактикам штучным)
И тем, что начало твориться со всем.

Иначе зачем бы печатать в журнале
Весьма популярном, в больших тиражах,
Когда Перестройка-то в самом начале,
На самых на верхних её этажах,

Статьи с тем названьем, не ради забавы:
«Как» нам «на Руси отменяли» – в верхах,
Царём, – «крепостное» проклятое «право»,
Когда у нас власть – у Генсека в руках?


Попов, безусловно, воспитанник школы
Советской, его воспитал комсомол.
И вот, сквозь военный период тяжёлый,
С истматом в мозгах он из ВУЗа пришёл

В науку. И в этих статьях  отголосок
Несёт он невольно марксизма зады,
«На корочку» вписанных с ВУЗовских досок
И полных той ленинской белиберды.

И так же далёк Гавриил, безусловно,
От взглядов Бердяева, коего «нет»,
На нашу земную историю, ровно
Тот не дал на многие вещи ответ.

И честный Попов те событья земные
Пытается взглядом земным охватить,
Невольно властям побужденья такие
Готов приписать, что не могут и быть!

Но всё ж, не смотря на сии недостатки,
Статья представляет большой интерес,
Поскольку описанные в ней порядки
Явились предтечею наших чудес.

Прорёк Гавриил это Божее Слово –
Пророк предсказанье конкретное дал.
И взяв предсказанье его за основу,
Я первую часть сей главы написал.


Отметил уже я: пророк не свободен
От некоторых из истматовских шор:
Мол, царь, в попеченье о бедном народе,
Реформу ту вёл не совсем хорошо.

Мол, царь колебался и медлил с решеньем,
И шёл в поводу крепостнических сил,
И шёл на попятную он под давленьем
От тех, кто тянул с мужика по семь жил.

Но главного экономист наш не понял
(Или сделал вид, что не понял тогда):
На щит нетерпенье народное поднял
И что на реформу ушли бы года.

Не понял царей генеральные цели –
Отца он и сына не объединил
В том главном, в чём оба они преуспели:
Борьбу провели в равновесии сил.

«О цели судите вы по результатам» –
Нам умный писатель однажды сказал.
Ну а результатов у них целых два там –
Погодин с восторгом их все отмечал:

«Де-юре мы равенство здесь получили»;
И «без революции» (У! либерал!
Подумаешь – дело: кровей не пролили!
Подумаешь – кости не переломал!).

Конечно, восторги Погодина были
В таком диссонансе с той ложью большой,
Какую в истмате мальчишки учили,
Что экономист и пылает душой:

Ведь Ленин учил нас в своей пропаганде,
Что русский мужик от реформы от той
Лишь шиш получил. Что солдатской команде
Лишь дал царь работу реформой пустой.

Но доктору от экономии, право,
Осмелюсь напомнить такие слова:
Огромный скачёк получила держава
Мужицкая наша. Когда там едва

Реформа от барина прочь отпустила –
Де-факто мужик наш права приобрёл:
Владеть стал своею рабочею силой –
И с этим товаром по жизни пошёл!

Так Сталин писал, что политэкономом
Последним в Союзе остался тогда.
(«Последнею жертвой» назвали её нам
Адепты без знаний в те мрачны года).


Отметив, что «…личные качества, даже
Сама психология» батьки-царя
«Важны», когда сам император на страже
Порядков в стране, хоть и светит заря

Больших перемен, автор мимо проходит –
Или замечает почти невзначай, –
Такого вопящего фактора, вроде:
Кого там в наставники сам Николай,

«Оплот всей реакции», дал Александру,
Не принял по этому «правильных» мер,
Хотя предрекала папашу «Кассандра» –
Придворная челядь, – от страшных химер,

Химер от влиянья защитников права:
Мол, сын стянет мягким, не то, что отец!
На что Николай усмехался лукаво:
Мол, знаю, кому я доверю венец!

И он, с точки зренья реакционера,
«Жандарма Европы», что мог всех давить,
«Беспечен» был и «легкомыслен» без меры,
Доверив Жуковскому сына растить.

И был цесаревич под мощным влияньем
Добрейших, умнейших в России людей.
Жуковский там руководил воспитаньем
И Павский дал много гуманных идей.

Но мировоззренье наследника царства –
Не частно-семейное дело отца.
Закладка судьбы там всего государства,
Закладка на завтра России лица.

И в силу того, что мы о Николае
Привыкли и думать давно, и считать –
Уже однозначно у нас вытекает:
Жуковским не место придворными стать!

А он – долгосрочную создал программу
Духовного роста ребёнка царя.
И папа-жандарм двигал дело упрямо
И двигал он дело, наверно, не зря!


Он видел в наследнике ту перспективу,
Фундамент которой закладывал сам:
Он сам до отказа «натянет тетиву»,
А «спустит стрелу» уж наследничек там.

И лишь с человеческой кочечки зренья
Никола был архиреакционер.
Но если учесть точку нам провиденья –
В реформе на практике он – пионер.

Поспорить хочу я с Поповым здесь смело:
Хорош или плох этот царь Николай.
Он сделал в реформе главнейшее дело,
Устроив у нас крепостнический рай.

«Идя в поводу» у одних ретроградов,
Он мысль либеральную всю задавил,
Он не допускал обсуждения взглядов
На темы о праве помещичьих сил.

И ужесточил этот царь до предела
Помещичий и полицейский режим.
Зачем «реформатор» сиё делал дело?
Затем, что он знал: от войны не сбежим.

И именно в этом страны состоянье –
Где каждый помещик всевластнейшим был,
Где вытравил всё о свободе роптанье, –
Он в Крымскую схватку с врагом и вступил.

Считается: был он «плохим дипломатом
И сделал ошибки пред Крымской войной».
Но бога-Толстого был верным солдатом
И дело к войне вёл железной рукой.

Враги-то вначале всего были турки,
Где правил такой же турецкий султан.
«Задавим их шапкой! Они ж полудурки!
И им не поможет турецкий шайтан!»

Однако сразиться пришлось не с шайтаном,
А с странами, правил где уж капитал:
И Франция с бившим свободы фонтаном,
И Англия, флот паровой кто прислал!

И в этой войне получила Россия
Трёхлетний наглядный и горький урок.
И крепостники, даже зело тупые,
Заядлые – поняли: «Видно, уж срок

Пришёл расставаться со старым укладом
И всё так, как есть, оставлять уж нельзя,
Менять, видно, что-то в порядочках надо:
Ведь строй до предела уж жёсток, друзья!»

(Как в СССР!) Самый первый к реформам,
Но необходимейший малый шажок:
Чтоб поняли все: эти старые формы
В грядущей войне – прошлогодний снежок.


Сначала «спец. по управлению» пишет
«Труды» Николаевских, старых структур:
Чем каждый из крепостников этих дышит,
Крючки заволыниванья процедур.

«И всё ж, – пишет он, – труд сиих комитетов
Не канул бесследно. И там уяснил
Наследник престола азы всех проектов», –
Хоть тонет в рутине реформенный пыл.

«И самое главное – здесь сознавалась
Идея глобальная: тот вариант,
Как с рабством великая Русь расставалась –
Отличный от прочих таких доминант.

И русская, значит, такая идея:
Крестьян от помещиков освободить
Так, чтобы династию царску жалея,
И всех бюрократов притом сохранить.

И царь, при посредстве тех «временных правил»,
Так хитро устроил «семейный подряд»,
Чтоб барин своими крестьянами правил
Чрез мощный чиновничий лишь аппарат».

И далее пишет: «Бросается в очи,
Как долго задачу пришлось им решать,
Что эти решения – сложные очень
И нужен чиновник, чтоб их толковать».

И пишет вопрос он: «По что же такая
Сложнейшая выбрана из доминант?»
И сам же на этот вопрос отвечает:
«Был бюрократическим сей вариант».

Но этот ответ – ничего не решает
И факторов нету решающих здесь.
Он стройность, логичность реформ нарушает,
Поверхностен очень, банален он весь.


Нет, шире вопрос («глубже», если хотите):
«По что ж бюрократам здесь царь потрафлял?»
Без трона боялся остаться? Поймите:
Отрёкся спокойно он, если бы знал,

Что здесь без него всё уладится тихо:
Про Англию, Францию знал он давно.
Дела в странах сих завернули так лихо,
Такое кровавое было «кино»!

«Космический фактор» – небесные силы, –
Учли этот опыт Европы  большой.
Отвергли топор и крестьянские вилы
И сделали, думаю я, хорошо.

И дали невидимую сверхзадачу:
«Свободу в России крестьянину дать,
Но хаоса Чёрные Волны, в придачу
К гражданской войне, чтоб притом избежать».
А чтобы достичь тех решений – и метод
Своим исполнителям небо даёт:
«На миг не застынет пусть маятник этот
И власть ни на миг пусть контроль не прервёт!»

А этот контроль аппарат лишь и может
Чиновничий, слаженный осуществить!
И он реформатору только поможет.
Так как же не холить его, не ценить?

«…Помещичий был вариант. Очень просто
Решал он тот сложный предельно вопрос:
Пустить без земли мужика». Но вопрос тот
Вытягивал хвостик, увязнувши нос.

Ясна императору тут неизбежность:
«Бессмысленный и беспощаднейший бунт»
(Предсказанный Пушкиным) и безнадёжность
Любых полумер и мечтательных дум.

«…Предлог мужика тоже прост: чтобы землю
Без выкупа, по едокам раздавать».
Но это – помещики все не приемлют
И будут за землю свою воевать.

Куда тут ни кинь – всюду клин: иль войною,
Иль бунтом грозит тот проклятый вопрос!
И умница-царь тут и встал за спиною
Чиновника. И не «высовывал нос»

Публично. Но ставил он срок бюрократу:
«К такому-то дню мне решенье принесть!»
И как ни крутил бюрократ воровато,
А должен конкретную выдать он весть!

«…И медленно-медленно, лишь за полвека
Готов царь реформу реализовать».
Без крови зато и костей человека,
Без Волн без тех Чёрных свободу всем дать.


Урок преподать нам желая, как в школе,
Истмата прилежнейший реципиент,
«Царю-кровопийце» по собственной воле
Он сам приговор выдаёт за момент:

«…Так что на полсотни годочков вопросик
О необходимости батьки-царя
Со всею монархией царь переносит».
(«Вцепился в корону», ва-аще говоря!)

У-у! Бяка какой этот царь! Чтоб подольше
Не выпустить скипетр царский из рук
И с трона не слезть, он всё больше и больше
Готов бюрократских придумывать штук!

Но тут погляди, Гавриил Харитоныч:
Царю-то и так ведь неплохо жилось.
Однако реформу, не глядя на стоны,
Зачем-то упрямо толкает, как лось!

(Как наш Горбачёв). Торопливые сроки
Своей бюрократии он назначал.
Он бой вёл неравный, бескровно-жестокий:
И ножкою топал, и ручкой стучал!

В проблеме ведь вы разбирались неплохо.
Ужель не понятно, что царствованье, –
Особенно на переломе эпохи, –
Подобно осаде, подобно войне.

А вы всё, как Вовка из мультика-сказки:
«Ха! Он же ведь царь! Хошь – пироженое,
Хошь – дремлет в короне, смежив свои глазки,
А хочешь – без счёту мороженое!»

Мечтал не о троне наследник у Павла,
О тихой усадьбе в горах он мечтал.
А вместо усадьбы, как Франция пала,
Главой над Европой наш Сашенька стал.

А царь Николай, что был «Палкиным» прозван,
С тоской беспредельной не раз восклицал:
«Какой тяжкий жребий мне Богом-то послан!
Ах, кто б это понял! Ах, кто бы узнал!»

И это во истину так! И не спроста
Он цензором личным у Пушкина стал:
То было у них перепискою просто
И Феб наш прогрессора так наставлял!


И вот филигранную эту работу,
Что начал отец, а заканчивал сын
(И что бюрократии дало заботу),
Оценит Погодин, историк один:

«Ах, есть ли в истории нашей всемирной
Событие чище и выше, чем то,
Что мы получили… Мы равенство мирно
И без революций имеем зато!»

Конечно, я был революционером,
«Героев последнего шага» любил.
Теперь поостыл, ставши пенсионером
И мудрость, наверно, в себе подкопил.

Марксистский истмат заклеймил все реформы
И лишь революции он признавал.
Претили развития мирные формы.
Но здесь за царём «на страховке» стоял

Сам Горбиков-бог, что был ум величайший,
Известный под именем нам Лев Толстой.
Он был эталон доброты глубочайшей,
Противник насилия в форме любой.

И жизненным кредо сего Михаила,
Что кровь не любил и костей не терпел,
Как пишут в романе Стругацкие, было:
«Из всех из возможных решений, пострел,

Ты выбери самое доброе. Даже
Не самое рациональное, нет,
Не самое, там, прогрессивное, скажем,
И не эффективнейшее, мой совет.

Но самое доброе».  И Харитоныч,
Как видим в статье, человек не простой
(Он служит у Горбикова), тем же тоном
Закончил статью эту фразой такой:

«С какой стороны мы бы ни подходили
К великой реформе, везде видим мы,
Что то – наиболее медленный (или
Без сабельно-пушечной конницы тьмы)

Из всех из возможных путей для движенья
Бедняжки России вперёд. Но ЗАТО
Был путь с наименьшим для всех раздраженьем,
Всего добровольнее. И за боротом

Забот государя к отжившим порядкам
(А значит – и к людям, живущим по ним!)
Никто не остался» (хоть было не сладко).
То есть, путь был добрым сказать мы хотим.


Век с четвертью минуло в нашей отчизне –
И снова борьба нашей стала судьбой:
«Бой за сохранение феодализма.
И был то последний, решительный бой».

Советский наш феодализм – перестарок,
Истории плод перезрелый давно.
Он был в экономике хлипок и жалок,
Но… с атомной бомбой. Такое кино.

«Больной» был опасен («заразен» не очень):
Грозил катастрофою он мировой.
Расчёт у «врача» должен быть очень точен.
Кого же поставить в стране Головой?
Здесь сделать реформу – уж это не пряник!
Вошедши в свой возраст, стал править у нас
Сам Горбиков, старый, надёжный «десантник»:
Последний Андреич давал «мастер-класс».

Михайлой Сергеичем он нарядился
С похожей фамилиею – Горбачёв.
В краю Ставропольском герой наш родился
И стать Генеральным в Кремле был готов.

В офф-лайне Стругацкого как-то спросили:
«Относитесь как к Горбачёву сейчас?»
И он нам ответил в Стругацкого стиле:
Туманно, двояко, но всё ж без прикрас:

«Когда своей целью политик поставит
У власти подольше себя сохранять –
То шёл опрометчиво и против правил,
Не должен был так с целью той поступать;

А ежели цель у политика всё же
Истории ход мировой угадать,
Узреть равнодействия линию тоже
И ходу истории той помогать –

То он мировой гениальный политик,
Взваливший на плечи истории груз
И в руку свою взявший нити событий.
Вот так к Горбачёву я и отношусь».

Айтматов Чингиз, в телекамеру глядя,
Припомнил старинный один разговор.
И главную мысль записал он в тетради,
И помнил дословно её до сих пор.

Там он Горбачёву сказал с сожаленьем:
Мол, знаете вы, не один был герой,
Что так же давал людям освобожденье
И он добивался успеха порой.

Но так же известно вам определённо:
Конец у героев всегда был такой –
Звериная ненависть освобождённых
И «освобождённой» убит он рукой.

Задумался тут Горбачёв и ответил:
«И всё же, Чингиз, не смотря ни на что,
И даже на ваши слова в этом свете,
От планов я не отступлю ни за что.

И что б ни случилось, я сделаю это:
Я освобожу весь советский народ.
А там – пусть история кличет к ответу
И жизнь пусть сама «кто есть кто» разберёт».
Ну а ситуация тут усложнилась
(Весь мир усложнился, что там говорить!).
На три стороны раньше сила делилась:
Был царь, чтоб всем делом здесь руководить,

И был у него аппарат руководства –
Жандармы, чиновники, армия, бог.
Такая махина – большое удобство,
При помощи силы здесь править он мог.

Вторая – помещики, сила с деньгами,
Что крепкой рукою вцепилась в права.
И третья – бесправный народ с топорами,
Которому только нужна голова.

Теперь же – не то, аппарат теперь слился
С «помещиком» номенклатурным у нас.
И «царь» аппаратной той силы лишился.
И силу они показали не раз.

Вторая же сила – с колен приподнятый
Голодный, советский рабочий народ.
И он, как и встарь, нетерпеньем объятый
От Съезда до Съезда всё милости ждёт.

Но он без идеи реальною силой
Не может зачислен быть в стане борцов.
В собраньях он руку лишь тянет уныло,
Там единогласье лишь с мненьем «отцов».

Вне партии ж – нет вожаков у народа,
Способный возглавить их – только лишь в ней.
«Помещики» ж давят на них год от года
Своей дисциплиной сильней и сильней.

А третья теперь в треугольнике сила –
Генсек, что твой царь-самодержец в стране,
Но гол, как сокол. И всего-то что было –
То разума сила, как солнце в окне.

И «таинство» есть: наш генсек возглавляет
Ту номенклатуру» «помещиков» класс,
Но он же – свободы нарду желает,
Он – против «помещиков», то есть – «за нас».


Задачи всё те ж пред вождём, что и прежде:
Реформы в опасной стране провести,
А Чёрные Волны в различной «одежде» –
Войны или хаоса, – не допустить.

Вождём «вдохновлённый» пролетариата
По Чёрным по Волнам ведя свой расчёт,
Наш Жилин Роман, что был честным солдатом,
У Чёрных тех Волн две причины найдёт.

Волна номер раз – то Волна бандитизма
И хаоса. И возникает она,
Когда там надстройка какого-то «-изма»
Разрушиться полностью вскоре должна.

И если там власти структуры исчезли
Иль силы не стало законной у ней –
Батьки там мохнатые наверх полезли
Из всех подземелий, подполий, щелей.

И значит, отсутствие властной структуры,
Той, что образует собой «вертикаль»,
Опасно для всякой отдельной культуры,
Взрыв строя опасен, как это ни «жаль».

Вторая Волна – то гражданские войны.
Они возникают, когда ущемить
Господ интересы. Они недовольны
И станут они «ущемлятелей» бить.

Ведь кто «господа»? Это власти элита,
Она поставляет в структуры людей.
И если её интересы забыты –
Не жди, «ущемлятель», спокойненьких дней.

Пусть Зимний захватишь, иль Кремль, иль Дом Белый,
Царя иль Генсека схватил, расстрелял,
«Головку» раздавишь ты, как очумелый –
Но власти в стране ты ещё ведь не взял!

Достаточно долго должны оставаться,
Живя по окраинам и на местах,
Царьки-губернаторы, что называться
По разному могут в своих обкомах.

В руках сохранятся их микросистемы
Из связей, умений, привычки к властям.
В друзьях – генералы с штабами. И темы
Понятно, какие обсудятся там:

«Войска – под ружьё, а оружье – на складе,
Машинам  и танкам – по паркам стоять
Всегда на готове». Да этой армаде
Каким же повстанцам противостоять?

Чем больше страна – то тем болшее время
«Достаточно долгое» им для войны.
И эта Волна – тяжелейшее бремя
Для не избежавшей Волны той страны!


Казалось, Система та неуязвима:
Затронешь извне – катастрофу пожнёшь.
Но и изнутри она не разрушима:
Один против силы такой не попрёшь!

И начал Генсек наш с того, что решил он
Дать голову, мозг агрессивной толпе.
«Идея, владевшая массами – сила» –
То помнил ещё он на школьной тропе.

Но люди, способные эту пустыню
Своею идеей оплодотворить –
Все в партии! Ну а она дисциплину
Как ока зеницу велела хранить!

И тем рычагом – дисциплиной партийной, –
Партийцев удерживали в монолит.
Куда ж повернуть тот рычаг семисильный –
ЦК по инструкции тайной решит.

И размонолитить решил монолит он,
Забвенью предать одномыслие то,
Чтоб каждый мог мыслить словами открыто
И не замыкался уже чтоб никто.

Так гласность он ввёл, чтоб «народное слово»
И «мозг коллективный» страну чтоб «спасал»,
Поскольку открыто он снова и снова
О бедах страны говорил и вещал.

И номенклатура одобрила дело:
«Пущай поболтають! Пусть выпустят пар!»
Их гласность сначала не очень задела,
Не чуяли, что раздувают пожар.

А вышло другое. Слова предложили –
Ну, там: «Ускорение», «Качество – соль…», –
Но трещины в глыбе слова обнажили:
Открылося много различнейших воль.

И агнцев народных вождей отделил он –
И выделил ярко с газетных страниц! –
От ярых козлищ, кому выгодно было
Страной управлять из союзных столиц.

И гласность создала противостоянье
Двух мощных и явных больших лагерей.
Развёл их, как миленьких, на расстоянье
И власти делами занялся скорей.


– Ну что же, – решил наш Генсек-реформатор, –
Поскольку здесь сил стало больше одной,
Поднимем повыше наш мощный локатор,
Чтоб силы на равных пошли подо мной.
Воспользуюсь старым приёмом «диванным»,
Когда многополюсный мир подо мной:
Ни чьей не займу стороны постоянно,
А буду арбитром над этой страной.

Весомее слово моё Александра, –
А он был арбитром моим неплохим, –
Здесь Жилин Роман постарался, Кассандра:
Все будут согласны со словом моим.

И главное – помнить здесь Главное надо:
Чтоб им пререканий прямых не давать.
Иначе начнётся не суть, а бравада,
Начнут друг на друге рубашечки рвать.

Их необходимо заставить ответы
Давать на вопросы и лишь на мои.
А то, понимаешь, дурная примета,
Когда здесь начнутся прямые бои!

Ну а уж вопросы задам в том порядке,
Который я сам изберу. И ответ
Дают пусть прямой, не играют пусть в прятки.
Ну а в идеале – иль «да», или «нет».

Ну и уж конечно, я так постараюсь
Вопрос свой задать, чтоб забота была
Всегда о реформе: мол, я опасаюсь,
Реформа бы наша в тупик не зашла.

И чтобы была у них в каждом ответе
Позиция ясная в этом ключе:
«Что он для реформы уж сделал на свете?»
И «что за заботы на этом плече?»


– Конечный этап этой новой реформы,
Во-первых, очертим в далёких годах.
Не буду во времени ставить им нормы
И недопустим здесь форсаж на словах.

Ну а во-вторых, содержанье и цели
Я им изложу в самых общих словах.
Ведь слава и так у меня пустомели
(Как будто у них больше мыслей в мозгах!).

И надо, в тени оставаясь всё время
И не занимая позиций ничьих
(Ведь я же арбитр!), потихонечку семя
В их душах посеять из мыслей своих,

Помочь представителям сил либеральных
И демократических формулы дать.
Но надо при этом, чтоб слов их похвальных
За эти подсказки мои избегать,

Не мчаться за лаврами авторства формул,
Пусть думает каждый: он сам их принёс!
А я незаметно, но тонко, упорно
Самих подтолкну дать ответ на вопрос.

Давать постоянно я буду картину
Страны состоянья, что будет толкать,
Сквозь лень их и чванство, сквозь эту рутину,
В стране потихонечку что-то менять.

Иначе, мол, лично у вас положенье
Ухудшиться может, ничто не спасёт,
Поддерживать в ихнем сознанье броженье,
Которое двинет реформы вперёд.

Вот как Николай: потрафлял ретроградам,
Война ж наступила – и поняли все: 
Действительно, что-то менять всё же надо,
Иль скоро разгром встанет в полной красе.

И вот, когда все убедились: движенье
Страны лишь вперёд положенье спасёт,
Я право представлю давать предложенье
Тому, кто последним к согласью придёт.

(И так появились потом «Ускоренье»,
«Указ о борьбе с алкоголем» у нас,
Потом за «Знак качества» это движенье
И о «Госприёмке» отменный указ.)


– В отличье от тёмный времён Николая,
Когда весь народ политически нем,
У нас будет гласность. И гласность такая,
Что жарко и холодно будет здесь всем!

И вот, когда первые лица обкомов
Облиты уж в прессе водой ледяной,
А их холуи, на работе иль дома,
Забыли давно, что такое покой,

Когда либерал с радикалом, наглея,
С страниц и экранов завопят: «Долой!»,
Ни глоток своих, ни чернил не жалея,
А нас из Европы «попросят» домой,

Тогда встану я, круглолицый и гордый,
И громко скажу: «Что ж у нас за дела?
Не партия ль начать решила реформы?
Не партия ль гласность вам эту дала?

А вы?! Ну-ка, партия, выдь из окопов!
Довольно крутить вам обратно кино!
И нам ли бояться презлобных Европов
За Афганистаны и Чехию?»
Но!

Используя всё председателя право,
Всегда исключать в совещанье любом,
Когда б ни одно предложение справа
Не принято всеми или большинством.

При этом мне надо всегда добиваться
И не допускать положений, когда
Не выполнен принятый пункт мог остаться,
Кто б ни говорил: это, мол, ерунда.

И только добившись его выполненья
Я начать могу и свой следущий шаг,
Не стать чтобы клубом пустоговоренья
И не заболтал чтоб реформу мой враг.


– Теперь о помощниках. Помнится, Рома
Заботился: «Кадры решают, мол, всё».
Поскольку мне формула эта знакома,
То пользу сей тезис и мне принесёт.

И в двух основных лагерях я пристрастно
И чутко помощников буду искать,
Везде рекламировать их ежечасно
И им поручения чаще давать.

Критерий же их у меня будет чёткий:
Должны к компромиссу способность иметь,
Должён дипломатом помощник быть кротким
И он арбитрировать должен уметь.

Опять же и знанья им не помешают,
И логика тоже полезна была б.
«Экспертами» коротко их называют.
С десяточек мне заиметь их хотя б.

И с ними, пускай не формальными даже
Помощниками, постоянно вести
Неброско и тихо – короче: не в раже, –
Работу развития их по пути

Владения той информацией нужной,
Что необходима в политике им:
Приёмам арбитров в компании дружной,
Уловкам послов и наукам другим.

И так постепенно «диван» свой надёжный
(В турецком же смысле!) я и соберу.
Мне Макиавелли – помощничек прежний
«Прибор» сей добротный послужит добру.

И хоть нестабильно во время реформы,
Но «Тезисом Белым» его я смогу
Сломить нелояльность Европы упорной,
Америки так же на том берегу.

И тут, разумеется, тщательно надо
Следить: о врагах информация к ним
Не шла б прямиком ни от слов, ни от взгляда
Моих. Тут им надо стараться самим.

А я ж, как арбитр, должен чист быть пред всеми
И алиби полное должен иметь
Что вне, что внутри. И по каждой по теме
Лишь песенки общие должен я петь,

Но умный чтоб понял. А слухи любые
Пусть бродят в стране. Но никто чтоб не смог
Сказать на меня: «Это он вот впервые
Сказал мне про вас, и свидетель в том бог!»


– Когда же создам я «диван» свой надёжный
И в малых делах я проверю его,
Насколько он чуток, тогда только можно
Мне начать дела, что важнее всего:

Сдвигать точку в обществе сил равновесья, –
Особенно в властной элите, – между
Реакцией и реформаторством. Весь я
Напрягшись, по этой дороге пойду,

Хотя мне приёмы в сём деле известны:
Ротация кадров – мой первый приём.
А то ведь, поднявшись «по лесенке», честно
Так убеждены: «На посту и умрём».

Идёт же реформа. Сама же элита,
Пред ликом всё новых и новых задач,
Усердно всё будет плодить деловито
Всё новые должности. Тут не до дач!

Тут лишь успевай урывать единицы,
И всё с повышеньем в окладе! Они
Из старых структур будут резво стремиться,
Где «Зав» или «Нач» остаются одни.

А раз он один – то отдел закрываю.
С обеих сторон радикалов притом
Я медленно, но неуклонно сдвигаю
На «фланги» и в «тыл». Это старый приём:

В условиях гласности им разрешаю
Любые высказыванья говорить –
И компрометироваться не мешаю.
И им не мешаю друг друга топить.

И в силу природы их радикализма
В призывы к вражде будут гнев выливать.
Вот тут я, о пользе горя коммунизма,
Решительно буду вражду пресекать:

«Ведь мы же единая партия, братцы!
Единство, как око должны мы беречь!
Не надо с призывом к вражде обращаться,
С призывом «калёным железом их жечь»!

А я предлагаю вам, как радикалу,
Решение ваше и осуществить,
Но мирным путём. Это лучше, пожалуй:
Энергию вашу в дела превратить».

Ну а опасаться успеха – не стоит:
Ведь все радикалы или болтуны,
Или экстремисты. Они планы строят
В крови утопить половину страны.

Поэтому ихний провал обеспечен.
И так постепенно заполнят они
Задворки политики. Принцип сей вечен:
Жив Макиавелли ещё в наши дни!

И в этих условьях никто не посмеет
В «подрыве тех кадров» меня обвинять:
«Он сам доказал: ничего не умеет,
Как только с трибун вострой шашкой махать!»


– А чтоб оттесняемый не был в обиде,
Не стал чтоб сторонников в бой вербовать,
«Диванное» правило о внешнем виде
Таких перемен должен я соблюдать.

Чтоб не уменьшался доход имярека,
Когда он в структуре теряет свой вес.
Блюсти должен я интерес человека,
Поскольку им движет всегда интерес.

Когда ж радикал-консерватор задавлен
Уж ворохом из нерешённых проблем,
Публично не должен банкротом объявлен
Он быть. Деликатнейших этих всех тем

Касаться я буду весьма осторожно,
Всегда в кабинете и с глазу на глаз.
Когда ж об уходе там речи возможны,
То этот вопрос не решается враз.
Решив «кабинетно» вопрос, я публично
«Упрашивать» буду «друзей не бросать»,
Напомню, как «дорог» он всем нам был лично
И с помпой, с почётом его провожать:

С наградой и премией крупных размеров,
«За честный его плодотворнейший труд».
И может быть даже там хор пионеров
Почествует дядю (пусть только уйдут!).

На место ж того радикал-ретрограда
Поставлю умереннейшего из всех
С крыла реформаторов. Так вот и надо.
И ждёт меня в деле спокойный успех.

Так сдвину весь центр я на точку правее,
Резерв, как известно, уж есть у меня.
За шесть за годочков я сдвинуть успею,
Как тот Александр. «Без реформы ни дня!».


– Сказал нам Атос: «Пока в обществе силы
Все не разовьются – режим не умрёт».
И старое качество форм до могилы
Естественной жизнью пускай доживёт.

И только когда исчерпает возможность
К видоизмененьям отживший сей строй,
Тогда лишь поставлю – и то осторожно, –
Вопрос о замене структурой другой:

Вопрос об отъёме у старой структуры
Реальной всей власти в объёме во всём.
Поставлю вопрос о конце диктатуры,
О качества смене в Союзе во всём.

Но самое сложное в этом аспекте –
Вопрос равновесия в обществе сил:
Как в правящей части, так в целом объекте,
Когда к смене власти бы я приступил.

Мы долго втроём там судили-рядили,
Обсосан был каждый важнейший момент –
И Руди сказал мне: «Раз мы разрешили,
То нам и закрыть этот эксперимент».