Ещё о Петербурге

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Зачарован балтийскою бездной,
как магнитом, Европой влеком,
ты в желейную почву - железный -
был вколочен крутым кулаком.

И гранитною квадрой граненой
попирая болотистый грунт,
здесь построились зданья в колонны
и колоннами стали во фрунт.

Все, что прошлым дышало - пресек ты,
всю эпоху отправил на слом,
вырубая в чащобах проспекты
под прямым непреклонным углом.

Вдруг излившийся каменной лавой
из российских дымящихся недр,
ты не гнался за доброю славой,
на любовь и посулы не щедр.

Кто нахрапом да дерзостью в силах
взять, что следует, - тот и правей.
Нет, недаром слились в твоих жилах
сто чужих - но не чуждых - кровей.

Средь рабочих, и зодчих, и прочих
камнетесов и мастеровых
здесь трудился июнь-переплетчик,
переплетчик оград кружевных.

Здесь, окутаны полночью белой,
зазвенели из призрачной мглы
тонких шпилей летучие стрелы
и чугунных мостов кандалы.

Весь ты был, словно драма на театре,
и, премьеры дождавшись едва,
понеслась о тебе уже за три
синя-моря людская молва.
              2007


ПЕТЕРБУРГ: ФРАГМЕНТ ПЕЙЗАЖА

Влажный ветер и крики чаек.
Это длится три сотни лет.
Лодки тихо вода качает
в направленьи то "да", то "нет".
И не дважды - а все три века,
хоть и сказано, что нельзя,
город входит все в ту же реку,
вдоль по набережной скользя.
Золотые листы,- подарки
октября,- занеся в расход,-
заметает сквозняк под арки,
где едва ли их кто найдет.
И на холоде  розовея,
долго, долго горит заря,
и уходит во тьму аллея
от разбитого фонаря,
и ведет тебя прямо, прямо
по листве облетевшей вброд...
... Отраженье моста и сам он
составляют отверстый рот.     
Округлив удивленно нёбо,
этот рот произносит "О"
и заглатывает с прихлёбом
студенистую аш-два-о.
И ни хлеба тебе, ни зрелищ.   
Бросить все и начать с нуля.
Ибо здесь выдают тебе
                      лишь
неоплатные векселя. 
                2008


НОЧНОЙ ЭСКИЗ

Вода в Екатерининском канале
блестела вроде толстого стекла,
и Невского проспекта биеннале
ночь  за руку со мною обошла.

Здесь днем обычно суета, шумиха,
поток машин, людская толкотня,
но в эту ночь на Невском было тихо,
и за руку она вела меня.

Рука в руке, мы с ней брели без цели,
и было нам поставлено на вид,
что в этот час на каждой параллели
здесь правоту торжествовал Эвклид.

На побережьи площади Дворцовой
большие зданья собрались в кружок,
и на Адмиралтейский шпиль суровый
летел подобный бабочкам снежок.

Слегка дрожали крылия грифонов,
которые на Банковском мосту
под мутным светом матовых плафонов
застыли часовыми на посту.

Порою перемигивались окна
как бы в волшебной сказке братьев Гримм.
Здесь многое читалось между строк, но
еще был в целом смысл неуловим.

Казалось, город выпал из раствора,
и над водой еще клубился пар,
и в кегельбан Казанского собора
закатывался зингеровский шар.



СТРЕЛЬНА

Почти все изменилось. Но можно, как прежде, сесть
в дребезжащий трамвайчик под номером тридцать шесть.
Намотав на свои колеса пыльную шерсть
прошлого, он останавливается. Тут-то и нужно слезть.

Классе в пятом, в шестом, как помнится,- иногда
нас возили  воздухом подышать сюда,
попинать полусдутый мячик возле пруда
и заросших каналов.  И прочая ерунда.

Я бывал здесь и после. Мне нравился старый парк,
одичавший, как вся эта местность; карк
двухсотлетних ворон; и мне нравилось думать, как
к перегнившим сваям подваливал старый барк

и спускал паруса... и т.п.; и что так обветшал дворец,
почему-то было приятно. Зайдя в конец
тополиной аллеи, под тяжким, что твой свинец,
небом,- я чувствовал: я - созерцатель, а не боец.

Здесь теперь все с иголочки. Времени пестрый сор
убран начисто. Нынче встречает взор
триколор над дворцом, обновленным с недавних пор,
гладь газона, широкий двор и литой забор.

Сюда можно войти, но как-то не тянет. Вдоль
неприступной ограды, дорОгой, знакомой столь,
к морю спускаюсь, и легкие щиплет соль
влажного ветра, берущего си-бемоль

и бичующего волну, как самозванный Ксеркс.
Еще голы деревья, вписанные  в контекст,
и пород их не различить: это ль не унисекс?
Разве березу... а где тут береза?  Тэк-с.

Море! Тебя не хватало мне,- этой сырой воды,
где еще и в апреле держатся мелей - льды,
где штрихуют воду кильватерные следы,
и где вас укачает разом на все лады.

И где линия горизонта, кажется, тоже след
затонувшего галеона;  где этот свет
переходит в тот. Которого больше нет
по прошествии жизни в пару десятков лет.

У берегов торосы, пены и брызг буза,
блещет на солнце широкий залив, а за
дрожит, наворачиваясь на глаза,
золотая исаакьевская слеза.
                   2009


ПЕТЕРБУРГ

Он задуман всерьез, не шутя,     
из материй повышенной носкости,  
и свирепым броском от локтя
черной тушью раскатан по плоскости.

Так стоит, и в глазах не рябит,       
монолитен, в единстве и целости,      
хоть волна, налетев на гранит,         
бьет в причал, как кувалда по челюсти.

Под нахмуренной бровью моста          
блещут слезы воды взбаламученной,
режет воду, как штуку холста,
старый шлюп со скрипучей уключиной.

Лесом свай из мореных дубов
прорастали сто лет острова эти.
Их пеньки, как огрызки зубов,
и теперь вы еще открываете,

когда летом, мелея, встают
реки между быками подмостными,
и зеленую тину жуют
обнаженными желтыми деснами.

Эй, ковчеги, дома-корабли!
Потеснитесь, сомкнитеся, сдвиньтеся!
Все, что есть, горизонты земли
закруглились у вашего плинтуса.

В невском устье на взморьях пустых
тянут шеи,- в тумане, как в саване,-
гуси-лебеди кранов стальных
и поживу таскают из гавани.
                2009


У ВОДЫ

Блещет солнцем вода, заставляя играть с нею в жмурки,
то туда, то сюда сигаретные носит окурки,

убегает под мост, ослепив тебя вспышкою блица,
ты прижмешь ее хвост - хвост отбросит и дальше помчится.

То таскает гнилье, то гранит подмывает и точит.
Наступив на нее, Петербург только ноги замочит.

Ей ведь все ничего, и она проявляет терпенье,
отражая его, отражая его наступленье.

Зданий, грузных на вид, отраженья уносит за боны
и на части дробит: крыши, окна, карнизы, колонны.

Так почти без следа целый город, столицу утопий
поглощает вода, размывает на сто ксерокопий.

У капризной реки, как ни странно, свои есть привычки,
чайки и рыбаки, и буксиров ночных переклички.

Катера, глиссера, и густые подводные травы.
Лишь к причалу "вчера" мне никак не найти переправы.

За водою вослед я прошел уже многие мили.
Здесь теперь меня нет, здесь теперь меня все позабыли.

Лишь случайно, на час, может, нА день сюда я вернулся,
чтоб насытился глаз, с чем я в жизни навек разминулся.

Я стою над рекой, на железном мосту авантажном.
То ли ветер такой, что зрачок наливается влажным,

то ли там, вдалеке, раздаются звоночки трамвая,
по широкой реке навсегда от меня уплывая.
                           2009


В КОЛОМНЕ МОЕЙ... (*)

Мой город, какой ты красивый пешком,
моим стариковским неспешным шажком!
Не всю его площадь огромную
сейчас я конкретно имею в виду,
поскольку я в эту минуту бреду
Коломной, моею Коломною.


Вот здесь, в этом доме, с рожденья я жил.
Тогда еще я ни о чем не тужил.
Одною и той же дорогою
по Лермонтовскому я шел моему,-
сиречь по проспекту, отмеченному
в начале своем Синагогою,-


куда? - в мою школу.
                     На Крюков канал
(который я часто потом вспоминал),
сплошь пестрой октябрьской лиственной
покрытый броней,- 
                  я взирал из окна
сей школы (еще сохранилась она),
куда мы ходили за истиной.


Вот он, наш привычный район, уголок.
Тогда-то нам было еще невдомек,
какие в ближайшей окрестности
тут есть чудеса, и Никольский собор
служил всем нам с наших младенческих пор
лишь ориентиром на местности


в старинной Коломне.
                     Почти вся она
плитой да булыжником вымощена,
лишь площадь вблизи Мариинского
театра  блестела асфальтом. И след,
который оставил мой велосипед
близ зданья его исполинского,


на мокром асфальте доныне блестит
(так кажется мне), 
                   и поставлен на вид
поблизости черный, с атлантами
огромный домище, где в те времена
друзья мои жили, а также одна
красавица с белыми бантами.


Я в те или в эти дворы захожу,
я мало что нового в них нахожу,
я знаю квартал как облупленный,
а правду сказать - то и вовсе без "как":
бездомных котов и бродячих собак
мирок, ареал их излюбленный.


Здесь нет никого из тогдашних друзей,
Коломна моя - что печальный музей,
где вновь узнаю я растроганно,
как будто немного свернувшись с ума,
знакомые с детства - все те же - дома
Вагановой, Конного, Когана...


Всех не перечислю, но помню их всех,
мальчишек, девчонок...
                    из дыр и прорех
быльем зарастающей памяти,
меня перебросившей в те времена,-
вдруг разом посыпались их имена,
как в шапку монетки на паперти.


О наш, Атлантидой исчезнувший, мир
прививок, галош, коммунальных квартир!..
Вон там, на канале Круштеина
Наташа Забавина с мамой жила,
а в доме у Беца - такие дела -
впервой я надрался портвеина.


У всех нас почти  были мамы тогда.
Их юность пришлась на глухие года,
что злою войной перемолоты.
Но в зеркальце памяти мельком взгляни,
чтоб вновь удивиться, насколько они
еще все красивы и молоды


в Коломне моей...
              2009
......................
(*) Историческое название
    одного из питерских районов.



ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ ЭЛЕГИЯ

Явился сюда с повинной. Пускай арест,
пускай солдатик, зевающий на посту
на той крепостной колокольни взирает крест,
чей шпиль проглотил аршин, или нет - версту.

С куста шиповника густо сочится кровь,
и чей-то голос мне говорит: пора,
поскольку сам я, того не заметив, вновь
как нож сквозь масло прошел сквозь мое вчера.

Я б эти камни голой рукой согрел,
я б числил даты зарубками на стене,
и каждый полдень пушка вела б отстрел
тех дней, что здесь еще остаются мне.

В конце июня метет тополиный пух,
и дождь играет с ясеневого листа,
и солнце встает обычно не позже двух
и сонно глядит в Неву сквозь пенсне моста.

Все это было, все было и без меня,
все это будет стоять по своим местам
когда подойдет мой срок, и на склоне дня
душа отлетит в горячий закат, а там...
                         2009


СТАРЫЙ ТРАМВАЙ

Нарвских ворот(*) не откроешь ключом,
Нарвских ворот не взломаешь плечом;
я б их вообще заложил кирпичом.
   Впрочем, они ни при чем.

Просто, как детский гласит анекдот,
очень уж дует из этих ворот.
Здесь совершает трамвай оборот.
   Слышите, вот он идет.

Вот он выныривает, как сом,
неутомимым крутя колесом,
к Нарвским воротам на нерест несом
   памятью хромосом.

О эта скрипка трамвайных колес!
Всех пассажиров он к ночи развез.
Стерлись колеса по самую ось -
   так повертеться пришлось.

Два разноцветные глаза во лбу,
скрип его напоминает арбу,
но он не жалуется на судьбу,
   он подъезжает к столбу.

Старый трамвай, древний единорог,
вол городских беспокойных дорог.
Ходит кругами, промок он, продрог...
   Ясно, он выжить не мог.

Разве волам воздается за труд?
Пусть хоть до паха копыта сотрут.
Как обессилят - на бойню сведут.
   Финиш. Окончен маршрут.

Что ж, попрощаемся, верный трамвай.
Высади публику, дверь закрывай,
да и пошел понемногу, давай,
   Бог тебе в помощь, бывай!

Бедный трамвай, никого не виня,
гасит свои лобовых два огня,
делает круг, проводами звеня,
   и покатил... Без меня.

Долгие проводы - лишние (да?)
слезы.  Так, не оставляя следа,
вниз по теченью уходит вода.
   Я не вернусь. Никогда.
                  2009
     .....................
(*)Нарвские ворота – историческая
   триумфальная арка в Петербурге



ИЗ ПИСЬМА
(беглые заметки о поездке
в Петербург 2009 года)

Семь долгих лет прошло - и вот опять
я посетил родные палестины.
Мне было мало времени вникать
в отдельные моменты, так сказать,-
в детали и подробности картины.

Признаться - чувство странное: войти
в давным-давно оставленные стены,
их ожидая прежними найти,
и все-таки вприглядку, по пути,
невольно отмечая перемены.

Он оживился, город на Неве,
хотя не так-то просто сдвинуть камни:
сограждане в России в большинстве,
в свое закоренелом естестве
как прежде остаются полиХамны.

Но наш родной ХАМО-СОВЕТИКУС
(сколь хочется мне верить сей надежде,
хотя... кто может знать?...  не поручусь)-
когда-нибудь еще войдет во вкус
понятий, коих  не знавал он прежде.

А вот к чему пока я не привык:
в толпе все чаще замечаешь лица
восточные. Узбек или таджик?
Повсюду чуждый слышится язык...
Какого ж государства мы столица?!

Пол-Азии работает на нас.
Пусть за гроши - они и тем довольны.
Одно тревожит: как же их намаз?
Они же в сутки молятся пять раз,
поскольку чрезвычайно богомольны.

Вдруг вспомнилось: родного брата тесть,
его жены, сиречь, почтенный фатер,
служа в ГБ, имел когда-то честь
по долгу службы окормлять мечеть;
еврей - кем был он? - Муфтия куратор!

Такой вот, с позволения сказать,
забавный парадокс времен советских:
еврея с мусульманами связать.
Да что ж, хоть он - еврей ни дать ни взять,
но славный малый, и воззрений - светских.

Теперь евреев редко встретишь здесь,
ибо Россия, словно Кит библейский,
стремясь от них освободиться, днесь
с космополитов гадких сбила спесь,-
срыгнула их, решив вопрос еврейский.

Наш Питер стал почище. Лавок - тьма,
и барахла в них прямо-таки море.
Растут многоэтажные дома
(чья красота сомнительна весьма),
кипит застройка новых территорий.

Машин не счесть. Трамвай почти исчез,
и тем напоминает динозавра,
которого преследует прогресс.
Все это вызывает интерес
и побуждает дотянуть до завтра.

Везде реклама. Что сказать? Она
сгодилась бы нам прежде, как растопка.
Порой она глупа, порой смешна.
Мне, например, запомнилась одна:
"Купите памперсы <сухая попка>!"

Все вертится вокруг купить-продать,
резвей, чем серны, кверху скачут цены,
а власти продолжают заседать
и брать откаты. Это, как пить-дать,
конечно, не благие перемены.

Все импортом сплошным наводнено,
своих товаров нет иль очень мало,
спиртного - хоть залейся: джин, вино,
ликеры, водки... сигарет полно,
и со жратвой, слыхать, проблем не стало.

Где торговали пивом за углом
и пьяные в кустах блевали рожи -
встал супермаркет; в центре - водоем,
а манекены за литым стелом
сдается мне, все на "братков" похожи.

Отчетливей заметны полюса,
кичась, в глаза бросается богатство,
куда ни плюнь, тусуется попса,
и деньги производят чудеса -
любые, кроме "равенства и братства".

Есть множество каналов на TV
(программа "Время", впрочем, сохранилась),
и постная когда-то се-ля-ви,
обогатясь икрой и са-ля-ми,
кой для кого приятно изменилась.

Кой для кого. Но не для стариков,
для бедняков или пенсионеров:
зане у доходяг доход таков,
что не на что порой купить носков,
тому, увы, довольно есть примеров.

Что ж, этот люд терпеть, страдать привык,
не ропщет он, сходя теперь со сцены.
И мой отец, полуслепой старик,
свое болото хвалит, как кулик,
живет один, и держится за стены.
                       2009