весна

На столе в фарфоровой чашке киснет проблеск угрюмых дней,
записанный кусочками утонувшего в воде солнца
в виде двух маленьких, даже крохотных солнечных зайчиков.
Ты говорила: "Разбей!
Хватит играться",- но сама доставала из шкатулки супер-клей.
Склеивали неразбившееся.
Ведь так боялись... А вспомни то утро в дыме дешевых сигарет
мы лежали рядом, кажется, тысячу, нет, вру - больше чем тысячу лет
в одной совсем-совсем маленькой, но уютной постели.
Жаль, что тогда небо звезды съели
и мешали мне смотреть на твои звезды,
которые искрились в твоих уютно зеленых глазах.
Но нет, не вспомнишь - это только в снах моих,
и кровать твоя никогда не была моей -
никогда не давала прикоснутся к ней.
Дурак, но засыпаю всегда рядом с тобой
простой, искренней, даже, кажется, родной.
Ты им всем улыбалась, а на меня
кричала, ругалась, матом накрывала,
как добрая мама засыпающего ребенка.
А я смотрел на твои, твои звезды!
В записной книжке было только твое имя,
записанное разным почерком сумасшедшего человека.
Я смотрел, честно, только на твои звезды!
Почему-то они потускнели.
Наверное, это дно граненого стакана души помутнело.
Всем известны Бармен, наверное, не хотел, чтобы я их видел. Но зачем?
Почему в строке не хватает места всем этим, наверное, глупым словам,
которые уже много-много раз повторяли какие-то глупци в серых
потертых джинсах.
Все они глупо льстят
своему высокомерию под названием любовь.
Почему ты никогда не держала меня за голую руку?
Холодно, да?
Что поделать, бумага высасывает все тепло.
А я тебе его отсылал. Тебе!
Неужели не доходили письма? Неужели?
Ладно, в следующий раз буду я их сам приносить.
А между тонкими линиями потерялась тонка сути нить,
уползла, спряталась, схватила меня за руку и я исчез.
Ты даже не вспомнишь, кто я, когда через много лет увидишь меня среди толпы,
а у меня пустой голове возле пролетающей пули только ты. Ты!
Посмотри,
как меня запорошило снегом,
а одиночество почему-то увязалось следом.
Да и пусть. Ухожу!
И кстати - я тебя... люблю.