Шурави

(Память Афганистана)

Уазик бодро клюнул грунт
у скособоченной машины.
Сорокатонная махина,
шальной укушенная миной,
забыла долг, подняла бунт.
Топорща порванные пальцы,
дрожала, фыркала, гребла.
Из-под побитого крыла
горька, мучниста и бела
с катков беспомощных страдальца
пыль на обочину текла.

-   504-й? командир!

-   Я командир.
(Упрямый ёжик,
пыль на бровях, в морщинках кожи,
взгляд взбудоражен, насторожен.)

-   Сооружайте капонир.
    Ремонт на марше невозможен.
    Стационар необходим.
    Кишлак держите под прицелом…

В пыли, как выбеленный мелом,
уазик дёрнулся всем телом
и улетучился как дым.

Из-за облупленной скалы
«наливников» тянулась «нитка».
Ходил волнами воздух жидкий.
Пыхтя, армейские пожитки
везли мордатые ЗИЛы,
тряслись конвойные зенитки.
Танк приволакивал, жевал
щебнистую, сухую землю.
Заглох. Ни звука. Горы дремлют.
Прижав к бокам антенны – стебли,
последний БТР промчал.

Исчезли сизые дымки.
Хребты, сомкнувшие вершины
вокруг пораненной машины,
как и положено мужчинам,
склонив седые ледники,
расселись молча, благочинно.

-    Механик, стоп! Студи движок.
Живей. Отставить разговоры.
Вылазьте, горе каскадёры.
В штаны наделали с позором,
пора замаливать грешок.

Танк в маскировочную сеть
упёрся люками-ушами.
В тени, отброшенной горами,
кишлак, обложенный садами.
Картина, любо поглядеть.
Мир света хрупок, осязаем.
Ни тучки в небе, ни души
в полях, иссушенных безводьем.
Беда, жара тоску наводит.
Но в битом танковом народе
не меломаны, крепыши.

Последний гравия кусок
упал на бруствер капонира.

-   Ух, благодать. Тепло, не сыро.
    Сержант, гляди какие дыры.
    Потеть и не один часок.

-   Братан, не трогай командира.
    Мамедов, что у нас с пайком?

-   Якши. Сегодня мы с дровами.

Дымок пульсирует клубами.
По отработанной программе
«братан» колдует с костерком.

Муки две трети котелка.
Воды до жидкого замеса.
(В век просвещенья и прогресса
вам будет не без интереса.)
На самый кончик огонька
лопатки плоский штык навесил.
И…
зашипело гусаком,
шкварчит пузыристое тесто.
В желудках грянули оркестры.
И там уже готово место
принять и блин, и даже ком.

Покушать? Кто же запретит,
когда усталость гнёт колени.
К тому же пухнущие тени
уже ветвятся. В отдаленьи
как будто жук какой зудит.
Грядёт лоскутный караван,
«барабухайки» на подходе.
Как вызов бедненькой природе,
согласно петушиной моде
и вкусам здешних мусульман
расписан каждый балаган.

На радиаторе цветы
из толстой, крашеной бумаги,
наклейки, побрякушки, флаги.
Фургон у каждой колымаги
непостижимой пестроты.
На танк и чёрных «шурави»
косились смуглые шофёры.
И перегретые моторы
кряхтели, затевали ссоры.
Волной долину окатив,
на магистрали бухнул взрыв,
за шиворот встряхнуло горы.

Смотрели молча «шурави»,
как на облупленные скалы
густое зарево вползало.
А на дороге места мало,
укрыться каждый норовил.
Всё суетилось и орало.

-   Вот сучьи духи, с высоты
    долбят в упор из безоткатных…

-   Откуда взялись? Не понятно.

-   Нас им не видно…

-   Вероятно.

-   Ну как…? Накрутим им хвосты?

-   Машину к бою! …

Внешний мир
Исчез. Под куполами люков
мир полусвета, полузвука.
В наушниках эфир баюкал,
интимный, танковый эфир.

-   Они в прицеле, командир.

-   Молитесь богу, куобаши…

Краплёный крестиком прицела,
расчет в тюрбанах, озверело,
угодное Аллаху дело
с восточной ревностью вершил.

Реалии больших страстей
в бесстрастной оптике приборов
реальней. В секторе обзора
под плотным пристальным надзором
творцы погромов и смертей
с запасом прочности фарфора.
Приметный силуэт торчал
среди поношенных халатов.
Месье галантный, бородатый,
меняя фотоаппараты,
взводил, нацеливал, снимал.

Казённик бросило в откат.

-   Мамедов, что на панораме?...

За сизоватыми клубами
наводчик просиял зубами:

-   Якши… уделали, сержант.

-   Смотри. В распадке за скалой,
    там их пехота…

-   Есть, пехота.

-   Под самый козырёк работай.

-   За Сашку из четвёртой роты.
    За Димку с 042-й…

Не торопилась оседать
пыль на наветренные склоны.
Густая цепь в серо-зелёном
ползла, расходуя патроны.
Весьма внушительная рать
спешила «духов изгонять».
Нырнул в кювет горящий Форд.
Под колесом у неотложки
стекло хрустело битой крошкой.
Колонна трогалась сторожко,
наощупь, набирая ход.

Стояли молча «шурави».
От пряных запахов бензина
дурела знойная долина.
Непокаянная трясина
заката в солнечной крови
вплеталась в память «шурави».
Очередной антракт войны.
Явилась вязкая усталость.
И чувство голода осталось.
Перекусить, хотя бы малость.

-   Братан, тащи свои блины.


P. S. "шурави"(Пушту) - Советские.
               





 









 






.