Домодедовской ночью

       Все счастливые семьи как капли воды, как капли крови, как капельки слез похожи друг на друга. Но миру не  требуется столько слез и крови. Поэтому оставшееся не похожи ни на что, кроме собственного невезения, несчастья, не умение найти, уступить друг другу, полюбить, простить и стать, наконец, одной крови. Все несчастные несчастны на свой лад.

       У них было двое детей. Мальчик и девочка. Так что несчастными как бы становилась не семейная пара, а мама, папа, дача и сын.

       Геометрическая прогрессия неудачного выбора: то мешала бытовуха ( столько грязного белья руками не перестирать, а стиральная машинка была добытчику не по карману), то нежелание  жены вступать с раздражающим её человеком в близкие отношения, то квартирный вопрос, который шёл на десерт, но не добавлял сладости и изюминки в процесс совместного выживания.

       Гео….метрия. мы в школе часто не любим столь точный и главное абстрактный предмет. И за что его любить? Линии, круги, углы, градусы, циркули, синусы и тангенсы. Полный бред для здравомыслящего человека. Кому оно может пригодиться? Не убивай меня, Иван-царевич: «Я тебе пригожусь». Гео  - это отжившая старушенция, как и всякий приходящий в негодность хлам пытается навязаться молодым, перспективным, а нам такого даром не надо. А за деньги? За очень большие деньги?
 
      Оставьте, мы рассмотрим….

— Ты не разрешаешь мне видеться с детьми? — это эта песенка всех родителей оказавшихся вне зоны доступа.
Она исполняется одинаково понятно для любого континента,  как «Бессаме Мучо»:

  Я прошу, целуй меня жарко,
  Так жарко, как если бы ночь нам осталась одна…

— Моим детям не нужен такой отец?
       О да, нас научили замечательно вживаться в любою роль — божественной женщины, недалекого папочки, хитреца сынишки, дочери, у которой благодаря отцу весь мир у ног. В смысле вас…. Остальные куклы из подручных средств не имеют никакой ценности вне ваших сценариев и драматургии… Поиграем? Повеселимся? Отчего ж нет….

— Я обиженный отец, что бы что-то сказать сыну — нужно писать ему письма?
       На каком языке пишет папа, что сыну нет дела до этих клочков?

Господа офицеры,
По натянутым нервам
Я аккордами веры…

      Что вы, мадам, стонете,  как на паперти? Ваша вера — белогвардейская отрыжка их обедов. Стоит ли начинаться. Да вероятно вы правы. Тем боле песенка длинная и харизматичная. Под неё сам их президент встаёт прослезившись.

Так куда ж вы уходите?
Может прямо на небо.
И откуда-то сверху
Прощаете нас….

      Ты хорошо помнишь это письмо — несостоявшийся отец с пивным стаканом на аватаре? И этот ответ?

      И так. Чтобы мы делали без птиц. Ты знаешь сколько их надо в небесах обетованных? И все черные. В основном. Но черная птица может иметь светлую душу. Мне такие встречались. Они вообще странные. Наши птицы и не наши. То есть те, которые  с тобой одной крови, и те, которые иноки в твоем мире.

      Что-то соображают, с чем-то недовольны, или с кем-то — так, видимо, более правильно сказать по-русски. С какой-то точки своего развития и отношения к миру я перестала интересоваться новостями. Что-то в них вызывает тревогу и чувство обреченности. Все эти картинки угнетают бесчеловечностью, хотя, кто знает, вполне вероятно, что по мере взросления и старения человечества последнему должно видиться в  отражение собственному развитию. Может так оно и требуется по витку ДНК — выглядеть разрывом на богов и недочеловеков, и надвигающаяся сегодня, как грозой фронт жуть, когда-нибудь  наступившее будущее время предъявит как ностальгию — по милому и доброму Чикаго, еще не ставшему криминальной столицей Америки.

— Почему Домодедово? — стая оглушительно режет утренний морозный воздух крыльями и звуками.
      Домодедово…

И команду такую: «Винты на упор!»
Отдавал бы как Бог
Домодедовской ночью…

       Больше ничего на ум не приходит. Откуда мне знать, что около двенадцати  часов назад, взрывная волна накрыла  этот аэропорт. Знать за знать. За незнать. И та, которой знать не знать. Я стою пред этими пикирующим птицами и пытаюсь понять, что собственно происходит в мире, где сегодня утром наступило Римское его Рождество? Камо грядеши?

       Лето. Мы с братом под что-то там вещающий с холодильника телевизор болтаем о жизни. В общем-то это он мне рассказывает какие-то новости, так сказать для профилактики: ты ж совсем ушла в себя, оторвалась от людей, так и расстройство психики получить не долго. Может быть брат и прав. У меня с ним явно одна группа крови.

       И вдруг,  я слышу рефреном к городским историям,  диктор начинает говорить о террористах Домодедовского Рождества. Брат и сестра. Мальчишка и девчонка. Что-то там о неудачно сложившихся с самого вступления в большую жизнь семейных узах. О несовпадении сборников кровей.  И на этом фоне его и её использовали какие-то темные личности. Так часто бывает, неудачники — люди особого несчастливого сорта. Бессортица. Бессаме мучо.

 Я прошу, целуй меня сладко,
 Мне так суждено: отыскав потерять навсегда.

— Nevermore!, — крик  гаврана. Господи, где Эдгар и где зеленеющий за окном тополь, откуда раздаётся этот резкий звук.

       Мы не люди, что горько, что тут можно понять. Мне сложно понять этот момент вочеловечивания, ставший,  как кость в горле — местной знати. А между тем новости на телевизионном экране бегут дальше. И вот уже нам говорят о мусульманах, о верхней и нижней мечети, там на Кавказе, на родине этого брата и сестры, о том, что правоверные  не поддерживают террористическую составляющую в продвижении ислама.

       Три девчушки в нижней мечети на русском вдруг тихо-тихо напоминают мне то мое письмо  «почтой» человеку, который, как оказалось, играл не со мной, а с какой-то очень ценной в иных мирах девушкой на чужую кровь:

Так куда ж вы уходите?
Может прямо на небо.
И откуда-то сверху
Прощаете нас….

        На всех простят за знать, которой знать незнать….

        Под моею рукой чей-то город лежит… В руинах и человеческих останках. А зеркало на полуразрушенной стене отражает птиц, которые теперь стали обстановкой нашего дома.