Дорога

Озябшую дорогу не грел даже асфальт.
Бугорки льда отражали лунный свет; то тут, то там вспыхивали и убегали мурашки на аккуратно расстеленной и забытой слоновьей коже.
Дорожное полотно отдыхало, оцепенев в бессмысленности своей попытки бежать.

Это была самая обычная дорога – не город, не шоссе, не село.
Старенькая жилка ее теперь нуждалась в привычном уже и всегда своевременном отдыхе, предоставляемом заботливой ночью, подтыкавшей одеяло тумана.

Она не стремилась к артериям.
Только блеск удивленных машин, механическое и мягкое рычание моторов их, вечный задор искрами фар, измождая ее, используя, раня толстую слоновью кожу, должную быть мертвой, порождали интерес в духе асфальта, застывшем сразу после укладки и не имеющем возможности быть пробужденным обильным кровотоком – сердце само решает, куда гнать кровь.

Ей доставались крохи света небольших населенных пунктов, прибившихся кучками воробьев, в коричневой своей убогости ждавших подачки у перил моста… большой город, издалека стреляя в кого-то из миллионов горящих пушек, попадал, по ошибке, и в нее.

Бывало, в минуты усиленной атаки, что случалось утром или вечером, она отрывала полотно свое от задохнувшейся под нею земли, умерщвленная кожа слона извивалась змеею (как не могла и при жизни!)… но не ползла – ей казалось, она летит; ряды машин вцеплялись в нее, прилипали, срастались с нею, не отпускали… они рвали ее, и это была приятная зависимость, счастье динамики движения.

Вращаясь в миксере огней, она не замечала перемалывания себя, скорее – не хотела видеть.
Они рвали ее… и в процессе этого раскроения, оставляла по куску пассивного участия и созерцательного сознания в каждой из, теперь уже, двух своих лент.
Назначение ровного и последовательного ряда аккуратно раздробленных белых полосок на животе ее было в крике: «Резать здесь» (поняв тайну шва своего – сразу осуществила).

В безумии этой пляски, в лицемерии маскарадного многоцветия автомобилей, в разнообразии фасонов глянцевых их платьев (указывающих на социальное положение гостя, как в жизни, так и на этом карнавале непраздничной ее стремительности) она, забываясь, все равно не могла потеряться для мира так, как получалось скрываться от себя.

Она все также разделяла собою два поля, два леса, две разрушенные фабрики; все те же придорожные кафе, желтизна чьего уютного света полировала кружку кофе в руках дальнобойщика, были разбросаны пуговицами по краям ленты, пристегивая к земле; тело ее по-прежнему было распластано; блики солнца сходились в вальсе или убегали из-под автомобильной тени на коже мертвого слона; капли дождя, не способные образовать лужи, усугубляли серость; а ночь по-прежнему играла искусственными огнями случайных фонарей и фар на озябшем асфальте, за обладание которым сочли нецелесообразным бороться звезды… Но иногда в ребяческой резвости или из старческого чувства покинутости, рождающего злость, пуляла камушки в лобовые стекла безвозвратно убегающих машин.

                (15.03.12г)