Герменевтика

Мрут мертвецы, мрут, несмотря на то, что прытко врут, что ждут Вести Отца и трут
закостеневшее сердце в пыль, дабы по ветру на волю… ложь напрасный труд,
ибо не труд вовсе.

Играй, моя свирель, складывайся в немую песенку на бумаге, “на коленях на снегу”,
вымаливайся, выбивайся на воздух переливной памяткой. О том, как я выстрелил на бегу
поймут запоздало после.

И мне уже совсем не страшно. Ну ни чуточки, ни капелечки. Я теперь примерно отважный
и вполне приличный самоубийца, в смысле попрать смертью смерть, без всякой, как скажут, лажи.
Таков Плутовской маневр.

Не пристало задирать нос, когда он разбит, не постыдно поднять глаза, когда уже слеза,
когда отшумел гром, и выпрямилась гроза. И всё-таки мне милы и трепетны родненькие образа.
Посему я выхожу первым.

Вино крови не взболтать водой, не впитать нагло-внутривенно и не выпытать потом.
В этой бесконечной битве за пламя и не распутываемые узелки клановой возни, я сотым
иду в Вечную Жизнь.

Сотым потому, что на третью девятку не хватает малюсенькой оборванки лопатки
на спине. Кожа моя чернеет на поклоне перед Абсолютом, мои задатки, как взятки,
переливают пустым – Синь.

Пустые тоже чувствуют боль, моль тоже платит за чревоугодие, а немые поют на приходе
о Вышине и Её чудесно-живой погоде. И так славно поют, как настрадавшиеся поют в народе,
надрывно, хрипло и честно.

Художественным остается и вымысел меня самого, и беспрецедентная зачистка крылатых.
Гротескным становится моё воображение и последствия Древне-синего блата. Еще б злата латы,
и я соткался бы мечтой повсеместно…

А пока тут нет дождей, правит бурление безумной страсти и немножко тесно.

                2 марта 2012