Поэт в России больше чем?

                Поэт в России больше чем…?

Ха… особенно в нынешней.  В шесть лет примчался  я  к маме с первым стихотворением:  «хлеб, соль и вода - вся солдатская еда».  Это давно написали другие, резюмировала мама. Неправда  это  я… и стал рифмовать все: печку и речку, овечку и гречку.
В пятом классе учительница грозно приказала сочинить стих.  Как ослушаешься,- и  я сочинил стих про « пруд, тишь, малыша и камыш…» Эврика,  сказала тиче и начала взращивать. Я рифмовал   розы и  березы, грозы и морозы, писал свои «Рубаи» из под топора. Надо мной смеялись ребята: «У кого передрал?»  Меня бил старшеклассник –« Нет поэтов в отечестве моем кроме моего брата»- вбивал он.  Маленький, с большой головой и рослые фигуристые сверстницы … - Поет, пиит - головастик. Ах сколько страсти было в головастике…  Ничего, подбадривал друг, их дети еще будут учить твои стихи наизусть. Меня манило море, и я стал моряком.
Ах, Марсель и Мельбурн, Александрия и Канары  семидесятых…  Я был влюблен в Вас. «Первый раз побыл я на Босфоре»-  шутил я, перефразируя,  и меня обвиняли, чуть – ли не в плагиате. «Эмигрант, что кличка - жизнь собачей хуже…»- обвиняли в любви к недобитым белякам; «Оборвались и сердце и струна…» -  обвиняли в любви к опальному  поэту.
 Девяностые - чудные годы. Пишу, что хочу. Печатают. Приглашают. Один малыш по велению его учительницы  читает мне  мои стихи: смех и слезы. Боже, свобода, границы открыты.  Еду в Европу: «Здравствуй старая графиня, заждалась, поди меня…» Русичи,  « вырвавшиеся из плена весной»,  изобретательные мои Кулибины  - пытаются приспосабливаться и надувать иностранцев.
Говорю на ломаном английском (со Ставропольским прононсом) – Покажите газовый котел (кесел).  Дает выварку.  Ах, вашу немецкую мать.  - Сэр,  а вы говорите по-русски? - Еще как! Ах вы немцы, ах Хенды хох .  Внук – деда, хенды хох- это руки вверх.  И смех и грех. Возвращаюсь домой – пишу:   «Я вернулся на Родину - туалет во дворе, ветер стаей уродливой гонит мусор ко мне, и в подъезде загаженном  мужиков пьяный вой - только это неважно – я вернулся домой…»  - обвинили в не патриотизме.  «А я дедушку не бил, а я Родину любил».
У немцев перед кассой нарисована жирная черта. Айн  человек  должен обращаться! Айн!     Любимая Родина встречает змееобразной очередью, головой упирающейся в маленький тамбурок,  набитый до отказа. Я нарочито громко рассказываю о Европе и жирной черте. Тамбурок опустел. Двадцатилетняя девица, занявшая за мной очередь и бегавшая по залу, обрадовалась пустому тамбуру  – Фрау, сейчас моя очередь.
- Я за Вами,- и входит со мной в тамбур. Посмотрела на улыбающуюся толпу – с недоумением и злостью: « Я за ним!»  Точно, сейчас Кондратий обнимет.
- А это кто, Кондратий?  «Встречай немытая Россия…» я  перефразировал, цитируя.
- А Вы поэт?! – Боже, ну наконец! Ну хоть кто-то,  ну хоть кому-то …
Боже, - это «слава»! - Это Вы написали?  - Нет, закричало мое нутро! 
- Нет, сказал я с тихой грустью – М.Ю.Лермонтов… Ну почему мама не поверила,  что  « хлеб соль и вода…» - это я сочинил?..