Поиск прекрасного

ПОИСК ПРЕКРАСНОГО


     Однажды мне пришлось разговаривать с товарищем о наших поэтических делах. В чём-то мы сходились, в чём-то расходились. Когда я сказал, что поэзия — поиск прекрасного, он поначалу не согласился. Нужно было доказывать. Пришлось уйти вглубь веков и сослаться на Данте, который прошёл через все ужасы «ада» и «чистилища», чтобы встретиться с той, что олицетворяла для него красоту и правду жизни, — с Беатриче.

     Почему же мой собеседник не согласился с этим сразу? Очевидно, потому, что за моей формулой он усмотрел лишь гимн во славу добра и не услышал проклятий злу. Данте, боровшийся за красоту жизни, спустился в «ад», чтобы и там ещё раз «осудить» зло. На этом истинные поэты всех времён сходятся.

     Средневековый поэт защищал красоту от религиозного аскетизма; Маяковский защищал её от буржуазной распущенности. У Маяковского, как и у Данте, есть свой «ад», своё «чистилище». Оба искали пути в будущее. Один отдал жизнь идее объединения Италии, ибо верил, что при этом его сограждане будут счастливей.
Второй всю жизнь отдал утверждению революции, утверждению коммунистических идеалов.

     Всё это ясно. Вот почему две-три ссылки на авторитеты прошлого убедили моего товарища. Труднее доказывать, когда речь заходит о практической стороне нашего дела. Собеседник спрашивает: «Если ты исповедуешь высокие принципы Маяковского, то почему не берёшь на вооружение его поэтику? Почему ты строишь своё стихотворение или поэму не так, как строил он?»

     Можно было бы объяснить это свойством характера, даже тем, что мы, как говорится, рождены с ямбом в душе. Можно бы напомнить, что Маяковскому его поэтика не мешала высоко оценивать бесхитростную песню «Мы на лодочке катались, золотистой, золотой». Он, Маяковский, тоже родился с ямбом в душе, а потом поломал его и начал строить своё. Время было иным. Поэту, выступающему на площадях, нужно было всё брать на голос. «Буря мглою небо кроет» для этого не подходило. Сейчас же, в наши дни, не повышая голоса, можно разговаривать с миллионами сразу. Разговор происходит как бы один на один. И теперь те чтецы, которые читают Маяковского с криком, проигрывают. Это не могло не сказаться и на современном стихосложении.

     Но главное ещё не в этом. Главное в том, что после Маяковского изменились идеалы красоты, изменились герои нашей поэзии. У Маяковского рабочий говорит:

Я,
   товарищи,
            из военной бюры.
 Кончили заседание —
                тока-тока.

     Наш рабочий так уже не скажет. Днём он работает, а вечером идёт в институт. Его голым лозунгом не возьмёшь.
     Маяковский призывал пить «из реки по имени «факт». Хорошо, правильно призывал. Но тогда фактов, утверждающих социалистическую действительность, было в тысячу раз меньше, чем теперь. Тогда переселение рабочего в новую квартиру с ванной было событием, а сейчас нет. И не потому, что все наши рабочие живут хорошо, в благоустроенных квартирах, а потому, что их идеалы стали выше. Сейчас от поэта требуется систематизация фактов в логике развития нового  характера, в логике развития новой личности. Из этой потребности появился новый подход к стихотворению, к поэме, в которых действуют не «рупоры идей и тенденций», а живые люди с плотью и кровью, со всей изменчивостью души. Уточнился адрес поиска красоты: новый человек — через него, к нему. В этом смысле современная поэма в моём понимании близка к пушкинской, в которой очень высок интерес к личности, представляющей народ, победившей Наполеона.

     Не то ли переживаем и мы, победившие Гитлера. За всю нашу короткую советскую историю враги были полны надежд: не выдержат, не устоят. Устояли, выдержали, да ещё рванулись вперёд. Что это за люди, что они думают, чувствуют, как поступают в трудные минуты, в чём черпают свои нравственные силы? И ответом на эти вопросы стал «Василий Тёркин» А. Твардовского; вслед за ним появились поэмы «Флаг над сельсоветом» А. Недогонова, «Весна в «Победе» Н. Грибачёва, «Строгая любовь» Я. Смелякова.

     В сюжетную основу этих поэм легли судьбы героев, не отмеченных знаком исключительности. Всё реже встречаешь лирическую поэму с неким условным, так называемым обобщающим лирическим героем. Точный психологический рисунок исключил громоздкие построения. Снова зазвучал ямб. Но ямб отнюдь не «чисто» пушкинский, на нём сказалась поэтика Маяковского. Пушкинский ямб не требует ни интонационной, ни смысловой разбивки, а в современном ямбе без этого не обойтись...
     Чем ближе мы будем к коммунизму, тем больше будет расти интерес к человеку. Если политические и экономические идеалы будущего общества нами уже сформулированы, то идеалы красоты, идеалы нравственные, морально-этические ещё требуют разработки. Поэтому-то теперь особенно важен анализ человеческих отношений.

     У нас печатается много стихов о самом прекрасном, что в муках и крови выстрадало человечество, — о коммунизме. Мне кажется, иные поэты ставят перед собой слишком лёгкую задачу: отыскать новый эпитет, новую рифму к слову «коммунизм». При такой малой задаче даже самый удачливый быстро исчерпывает свои возможности. Но для поэта, занятого людьми, идущими в коммунизм, тема эта безгранична. Для этого нужно только знать людей. Столкновения чувств, мыслей, устремлений неисчислимы. Личный опыт поэта, его пристрастия, уровень его духовного развития определяют границы его деятельности. Герой Леонида Леонова Вихров пришёл к коммунистическим идеалам через русский лес, через его защиту от Грацианских. У каждого поэта должен быть свой «русский лес», свой путь к коммунизму.
     Читатель должен знать, какие идеалы красоты хочет видеть  поэт в коммунизме, что он бережно отыскивает в нашей жизни, что утверждает, защищает, против чего борется. Если ты утверждаешь в человеке активное начало, то не можешь не бороться с пассивностью, с равнодушием.

     Нелегко найти свой путь, но без своего пути нет поэта. Не призываю к пограничным колышкам «это-де моё, это твоё!» — от них могут происходить лишь пограничные инциденты. Но без личной, вихровской, ответственности за свой «лес» поэту не обойтись. Тогда в нашей поэзии исчезнут беспредметные эмоции и маленькие трагедии, высосанные из пальца:

Где та берёза, которую я не посадил?
Где та ветка, которую я не спас от надлома?

     Критики часто делят нас на две категории. Про одного говорят: «это поэт мысли», а про другого: «он поэт эмоциональный».  Право же, такое деление искусственное. Если мысль выработана самим поэтом, если она сформировалась в горниле чувств, она несёт наивысшую эмоциональную нагрузку. В таких случаях мысль — концентрированная эмоция. Отсюда ёмкость слова, краткость стиха, выразительность.

Сотри случайные черты —
И ты увидишь:  мир прекрасен...

     Нужно было прожить целую жизнь, чтобы родились эти две строки. Их нужно было выстрадать — не за письменным столом, а в жизни. Муки творчества, муки поиска самой строки ничтожны в сравнении с муками поиска смысла жизни, с поисками прекрасного в ней.
     В стихах мы равнодушны лишь к тем мыслям, которые поэт где-то занял, а иногда хоть и выработал сам, но передержал их в себе и уже не способен был изумиться ими.

     Способность изумляться — первостепенное качество поэта. Кто-то сказал, что поэзия — это желание юной души быть мудрой. Но для тех, кто вышел за пределы юности, можно найти другую формулу: поэзия — это способность мудрой души оставаться юной, способность изумляться в жизни. Это не значит всплескивать руками, закатывать глаза и шептать «ах». Этих «ахов» и «охов»  в нашей поэзии много. Мы привыкли к самим себе, к своим соседям, к людям, толкающим нас в троллейбусе. А ведь это они запустили космическую ракету.

     Мне вспоминается киножурнал, показывающей приезд Черчилля в нашу страну. Низенький, грузный, он шёл вдоль почётного караула и буквально тянулся к лицу каждого солдата, заглядывая ему в глаза. Старушка, сидевшая в зале рядом со мной, сказала: «Ишь ты, хочет распознать, откуда в нас что». Что же, не будем делать из этого секрета!

     Мы много говорим о воспитании молодого поколения, о воспитании народа и очень редко о воспитании самих поэтов. В стихах нельзя солгать. Если ты не любишь, не чувствуешь своего героя, как себя, не страдаешь его страданиями, не радуешься его радостями, то ничего не получится. Если ты сел за письменный стол в желании славы, а не добра  — дело плохо. Поэту нельзя прикинуться ни мудрым, ни благородным, ни влюблённым. Особенно заметна ложь в стихах о любви. Здесь на каждом шагу поэта подстерегает цинизм. Все добрые качества нужно иметь в себе. Имея их, можно смело садиться за стол.

     Приведу такой пример. В Великом Устюге работают мастера чернения по серебру. Сложный химический состав  — так называемая «чернь» — накладывается на рисунок, выгравированный на серебре, обжигается в горне, опиливается, шлифуется, после чего рисунок можно ковать — чернь уже не выкрошится.

     Мне рассказывали о старом дореволюционном мастере этого дела. Прежде чем приступить к работе, он готовил себя духовно и физически — молился, постился, ходил в баню. Наша же работа во много раз ответственнее. Мы накладываем свой  рисунок на человеческую душу. Достоин ли поэт этой души? Делает ли он её красивей? Если да, то нужно работать так, чтобы красота, положенная вами на душу, не сходила с неё при любой ковке и ломке.

     Прекрасное не может родиться без трагических и драматических конфликтов. Трагедии удостаивались всегда самые передовые. Отсталый человек трагедии не переживает. Ему это не дано. Мы живём в трагедийное время, в самый разгар борьбы нового со старым, передового с отсталым. Сошлёмся на Отечественную войну. Переживал ли трагедию гитлеровский солдат, напичканный расистской ненавистью, звериной жаждой убивать и насиловать? Нет. Для трагедии нужно высокое сознание, а его у гитлеровского солдата не было. Переживал ли трагедию советский солдат? Да. Воспитанный на высоких принципах гуманизма, понимая всю бессмысленность фашистских притязаний, бессмысленность человеческих жертв, он вынужден был убивать. Эта трагедия схожа с трагедией Бунчука из «Тихого Дона», когда при подавлении контрреволюции Бунчуку приходилось расстреливать заблуждавшихся мужиков с ладонями жёсткими, как подошва.

     Сознание трагедии не унижает, а возвышает человека. Наши драмы и трагедии лишь отголоски великой трагедии, которая разыгрывается в борьбе нового мира со старым. Мы долго не признавались, что они есть, будто надеялись, что настанет какое-то особое время тепличного формирования  человека.

     Идея красоты — это идея правды.  Ложное не может быть красивым. Но идеалы прекрасного менялись. Возьмём образ женщины в русской поэзии. Жеманную красоту аристократок  затмила красота женщины из  народа, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». Октябрьская революция утвердила этот образ. Почти все женщины в советской  литературе — некрасовского типа. Это закономерно. Наши героини — трудящиеся  женщины. В деревенской красавице ценили крепость кости, её способность наравне с мужчиной таскать мешки, метать стога, от зари до зари пластаться по земле — жать серпом.

     Труд в деревне и сейчас ещё тяжёл, но основные полевые работы уже механизированы. Облегчается труд в животноводстве. Со временем механизация проникнет во все  отрасли сельского труда, что не может не отразиться на облике деревенской женщины. Уже сейчас формируется новый её тип  — более нежный, душевно более тонкий. Нынешняя деревенская девушка, пожалуй, ничем не уступит Татьяне Лариной. Она грамотна не менее той, она много читает. Если перечислить круг её любимых авторов, то он не меньший, чем у любимицы Александра Сергеевича. И конечно же, как девушки всех времён, она прежде всего ищет «про любовь». Почитывает она и нас, пишущих о ней, читает и не узнаёт себя. Про Татьяну написано так красиво, а про неё:

К великой радости родни
Ей начисляли трудодни.

     Дальше этого поэт не идёт. А она столько писем сочинила своему любимому, придумала для него столько нежных слов. Попадись они, эти слова, бойкому переводчику, привыкшему к подстрочникам, и появятся стихи, полные страсти. Если её нарисовать только такой, какая она уже есть, то она будет хороша. Если же её  изобразить по всем законам поэтического творчества — такой, какою она себя хочет видеть, она будет прекрасной. Почему же мы не делаем этого? Потому, что мы не  замечаем переменчивости  жизни и  по старинке  думаем, что рабочий или крестьянский класс не поймёт красоты. А пора бы сказать:

Довольно нам перед будущим
Трясти пролетарским рубищем!

     Время поэтических обещаний прошло. Слишком много взято авансов. Пора расплачиваться. Наступает время поэтической конкретизации образа, время нового героя, который уже не хочет жить в наших поэтических бараках с фанерной перегородкой и печкой-времянкой, с общими нарами, где трудно  разобрать, чья  нога — твоя, чья — моя.  Пора и  нам, поэтам, решать жилищный вопрос — строить добротные дома, а мерку брать с человеческой души.

     Несколько слов о «строительном материале».
     После  завоевания огня  вторым  завоеванием  человека было слово. Оно сделало его могущественным. Оно соединило людей, объединило племена, сформировало нации, оно объединит весь мир. Потеряй человек слово, и на земле наступит первобытная дикость. А мы его теряем. В море уровень воды падает медленно. Каспийское море ещё существует, но его обмеление уже тревожит ученых. То же самое происходит и с русским языком. Нужно отдать должное писателю А. Югову и другим, выступившим с интересными
статьями на эту тему. Если не употребляются какие-то слова — значит, не выражаются какие-то чувства и мысли. Как-то Михаил Светлов признался, что одно из лучших его стихотворений «Итальянец» зачалось со звучного притягательного слова. Оно призвало другие слова, такие же ёмкие, звучные. Они пришли, как равные, и встали в строй. И уже не узнать, какое среди них пришло первым:

Молодой уроженец Неаполя,
Что оставил в России ты на поле?

Почему ты не мог быть счастливым
Над  родным знаменитым заливом?

     Итак, объявлена тревога: идёт оскудение русского языка. Огромная масса слов не оборачивается в литературном процессе — лежит мёртвым капиталом. Даже хуже того. Вместе со словами забыты какие-то сокровенные уголки русской души. Казалось бы, всё ясно. И кому, как не критику, ратовать за обогащение нашего поэтического языка.
Ан  нет! Однажды в Литературном институте шла защита дипломов. Обсуждалась работа молодого поэта, казаха, пишущего на русском языке. Большинство его стихов посвящены Казахстану, его природе. И это дало основание критику заявить, что вот и без знания родного языка можно стать национальным поэтом. Нет ничего ошибочней и вредней такого утверждения. Если поэт пишет по-русски — значит, он и мыслит по-русски. Точность описания казахстанской природы ещё не даёт оснований назвать его национальным поэтом. Русский художник Верещагин прекрасно изображал Восток, но там никто не называет его своим национальным художником.

     Верить в то, что без знания родного языка и народной жизни можно стать национальным поэтом, всё равно что верить в непорочное зачатие.

     Язык нельзя изучить только по словарям и книгам. В словарях слово неподвижно, тогда как в жизни оно имеет множество поворотов и в каждом повороте свой оттенок. Точно так же можно сказать и о литературе. Чтение художественной литературы обогащает язык, но возлагать на него слишком большие надежды для поэта было бы опрометчиво. Здесь слово уже отработало в нужном повороте, повторять который бессмысленно. Вы можете отыскать в книгах красивое слово, но вы никогда не извлечёте из него красоты, пока не узнаете, как оно работает в жизни. Знание языка — это знание жизни, знание её оттенков.

     Однажды в нашей печати произошёл спор поэтов И. Сельвинского и А. Коваленкова о так называемом «тактовике». Спор слишком специальный, чтоб вмешиваться в него походя. Но он имеет касательство к разговору о языке. Читая  И. Сельвинского, делаешь вывод, что в угоду тактовику можно допустить языковые погрешности, которые он и допустил в своих строчках:

И жёлтой холке,
               в золотой гриве,
В золотой гриве,
               лазоревый конь.

     Лошадь «в гриве» сказать можно, ибо в русском языке много форм, приближающихся к этой: «в шапке волос», «в шапке кудрей». Это выражение применимо лишь к тому, что можно снять. А снять можно и шапку и гриву. С холкой же  дело обстоит хуже. Лошадь «в холке» сказать нельзя, потому что холка — это не только пучок гривы, но и холмик. Одним словом — уже анатомия. В народе говорят «натереть холку», «набить холку». Об этом, конечно, знал и сам Илья Львович, но он поступился смыслом в малом якобы для выигрыша в большом. Это поэтическая ворожба, при которой стирается истинное значение слов. Красота, выраженная таким методом, всегда будет призрачной.

     Незнание жизни заметно сказывается на словаре самых молодых, только вступающих в наши ряды. У них есть ритмические поиски — это хорошо. Но плохо, что в их стихах замечается неоправданное изобилие гастрономических и мелкобытовых сравнений. Маяковский от малого — от блюда студня — шёл к большому: к косым скулам океана, а молодые поэты идут обратно — от большого к малому: от молний  к трещинам на стене. Это приводит и к снижению идеала красоты:

Долой Рафаэля,
Да здравствует Рубенс!

     Чем же помешал молодому поэту поэтически!! образ мадонны с младенцем? Не своей ли возвышенностью и одухотворённостью? Но кому, как не поэту, приветствовать её. Я не против Рубенса с его тяжеловесной приземлённостью, но зачем же свергать Рафаэля, с его великой идеей служения человечеству? Быть женщиной Рубенса легко, быть мадонной Рафаэля трудно, не только трудно, даже трагично.
     Разговор о старых художниках не праздный, он сегодня злободневен. Речь идёт о том, по какому пути пойдёт молодая поэзия — по лёгкому, внешне эффективному или по трудному, но благородному, выбранному не из прихоти сердца, а из долга перед людьми.

     Хочется сделать ещё одно замечание. Мы не довольны состоянием своей поэзии, и это справедливо. Нельзя двигаться вперёд, не осознав её недостатков. Но нельзя двигаться вперёд,  не оценив её достоинств. Классическая литература формировалась веками. В Пушкине, Лермонтове, Некрасове она достигла вершин. Мы создали литературу за короткий исторический срок — литературу с принципиально новыми героями как в прозе, так и в поэзии, мы выдвинули имена, которые не стыдно поставить рядом с классиками. Это Маяковский, Есенин, Твардовский, Прокофьев, Смеляков.
Поэтическая эстафета продолжается.


Из Книги "НАШЕ ВРЕМЯ ТАКОЕ...". 1973.

***

ПОИСК ПРЕКРАСНОГО. "Литературная газета". - 1959. - 9 мая. - с.2-3

Книга *ПОИСК ПРЕКРАСНОГО*
Москва. "Советская Россия", 1970. 191 с. (Писатели о творчестве)