Литовцы

                "Мы похожи!
                мы, в сущности, Томас, одно..."
                "помесь литеры римской с кириллицей,
                цели со средством..."

                (Иосиф Бродский, Литовский ноктюрн)         

              Литовцев (так звали местные жители переселенцев военного времени из Литвы) было два класса – шестой и седьмой. Все кто были помладше, попадали в шестой, а кто постарше – в седьмой. Моя (тогда еще будущая) мама Лилия Михайловна (можно просто Лиля) работала в школе уже третий год, после окончания учительского института, теперь это было бы педучилище. И за эти два учебных года она заработала себе репутацию самой строгой училки в школе номер пятнадцать, что расположилась своими двумя этажами на окраине  черно-белого Черемхово – города угольщиков.
             Шёл к концу пятьдесят второй год, и бренд-портреты Сталина ещё красовались повсюду, включая школьный фасад и стены коридоров. Отец народов любил русский язык, как в 1935г-м было объявлено всем гражданам СССР. И более того, Иосиф Виссарионович был признан вскоре не просто любителем (русофилом), но и профи - то бишь, главным языковедом страны победившего социализма и побежденного гитлеризма (читай капитализма). И всё, что скрывалось за понятием «русский язык» было сакральным, изучение же его совершенно справедливо почиталось святым делом на территории Союза. Независимо от того, кто как к нему относился.
               Почетное право преподавать русский язык и литературу  ссыльным  литовским детям  выпало Лиле. И спасибо за это судьбе, потому что без этого фрагмента в жизни молодой, но чересчур правильной женщины, великолепно знающей свой предмет, а именно: науку о словах, правила грамматики и тексты произведений классиков,  не стало бы ее сердце почвой для принятия в себя и возрастания впоследствии зерен Слова Божьего... Почвой подготовленной - взрыхленной глубоким состраданием и умягченной искренними слезами.
               
                Литовцы заставляли Лилю горько и неутешно плакать иногда. Но порой и радоваться – чистой, высокой настоящей радостью. Они поражали ее и без того многострадальную сиротскую душу многими вещами: своей хрупкостью и выдержкой, прямотой и смирением, молчаливостью и проницательностью, явно не детской мудростью…  Как известно, прозорливость - дочь страданий.
                Когда Лиля впервые вошла в их класс, волнуясь более обычного, ибо была предупреждена об антисоветских настроениях ссыльных подростков, ее встретили молчаливо, несколько настороженно, но в целом вполне уважительно. Уже хорошо! Правда, сначала она не видела ничего, кроме прозрачно-голубого (или призрачно?) света множества глаз – из-под необыкновенно белых волос – такого цвета ей не доводилось видеть до этого.
Одернув свою полосатую шерстяную китайскую кофточку (принарядилась для встречи), Лиля  поздоровалась с детьми, как обычно. Но…. Что-то остановило ее. Интуиция? А может, вдруг заколотившееся сердце подсказало: это не дети! Это маленькие, много пережившие старички. И разговаривать с ними надо как-то по-другому. Как с равными.
                И, помолчав немного, она просто стала читать им своего любимого Лермонтова:

                «Под небом полУночи ангел летел
                И тихую песню он пел,
                Он душу младую в объятиях нёс
                Для мира печали и слёз…»
               
                Класс замер. Перестал, кажется, дышать...
               
                И Лиля продолжила далее:
               
                "Во глубине сибирских руд
                Храните гордое терпенье..."

                Горло ее перехватило.

                Отношения с литовцами сложились.

                Говорить, как с равными… Это педагогическое ноу-хау, известное всем истинно мудрым учителям, пришло тогда к юной Лиле благодаря  им - литовцам.

                Словом, литовцев было за что благодарить. Хотя, на первый взгляд, они доставляли Лиле массу неприятностей. Например, наотрез отказались вступать в пионеры. За это пришлось не раз краснеть перед директором Пальчиком, который вопреки своей уменьшительно-ласкательной фамилии грозил Лиле большим пальцем: «Плохо ведете идейно-воспитательную работу, уважаемая!» Литовцы же на Лилины увещевания тихо, но твердо ответствовали: «Нам бабушка не велит». И всё тут.
                Надо сказать, у литовцев были в основном только мамы и бабушки. Мужчин – раз-два и обчелся. Молодых сюда не привозили, а старики почти сразу поумирали. Специальное кладбище для литовцев находилось отдельно от городского, и росло оно на глазах… Лиле рассказывали, как страшно было это "переселение народов": ночью к дому подъезжала грузовая машина, на которую впопыхах грузили ревущих малышей и какие-то первые попавшиеся пожитки, а потом под охраной долго-долго везли через всю холодную, закаменевшую от горя страну... Часть литовцев ушла в мир иной еще по дороге. Кого-то из детей отдавали в детдома, счастливые - остались с мамами и бабушками.   
                Лиля бывала в землянках на пустыре за хлебозаводом, где они жили – ей было поручено переписать литовцев – они стояли на учете как неблагонадёжные. Спустившись туда первый раз, она чуть не задохнулась от удушливого запаха: топилась печь, и земляные стены источали влагу – словно плакала земля, глядя на детей своих, в норе живущих… 
               Седая, одетая в штопано-перештопанную, но опрятную кацавейку бабушка школьницы по фамилии Праскавичюте отвечала Лиле вежливо, но немногословно. Не жаловалась. Лишь по поводу отопления не могла не посетовать: 
               - Пока тОплю, тепло, а потом сразу выморозает.
                Лиля меж тем почти с ужасом оглядывала непривычное помещение: грязный холодный пол, кое-где прикрытый тряпьем, коечки с трогательными лоскутным одеялами,сколоченный из неотесанных досок столик, возле печи скамья с посудой… Но как темно!  Тяжело читать здесь, наверное, девочке - окошечки махонькие под самым потолком.  И дышать почти невозможно… У них в бараке и то намного лучше!
               - Ваша внучка хорошо учится, особенно по русскому и литературе, очень старается! Только часто болеет…

                Когда, наконец, выбралась наверх, стало больно глазам и закружилась голова: стояла типичная погода для  зимы в Восточной Сибири – яркое солнце и  тридцатиградусный весёлый морозец.
                Лиля не преувеличила – она вообще не умела врать - литовцы большей частью были серьезны и внимательны, ловили каждое слово учительницы, иногда уточняли кое-что и записывали в тетрадки мелким и четким почерком. Тянулись к искусству. Особенно запомнился школьный вечер, когда высокий красивый мальчик – на русский лад его звали    Витей - читал со сцены стихи, опять же Лермонтова «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна…»  Как же фамилия его была? Вот память дырявая... Что-то похожее на цветок - Жамайтис, что ли...  Две девочки танцевали польку - вместе с русскими детьми. Лиля была счастлива. А спустя две недели проплакала всю ночь, узнав, что у одной из девочек нашли туберкулёз в серьезной стадии…
                В этот же печальный день услышала от математички Ольги Ароновны:
                - И что Вы, Лилечка, с ними носитесь, они же дети наших врагов! Неужели непонятно, кто их отцы?!

                Как это ни странно, но, вопреки всему, что пришлось претерпеть от советской власти,  литовцы прекрасно чувствовали русское слово - рождённое "из пламя и света", а значит – любили его. Поистине, любовь не требует объяснений, так как и причин не имеет. И не делит людей на друзей и врагов. Хочется думать, что есть в этом и заслуга Лили, ведь всё настоящее рождается и вырастает лишь как плод духовной близости людей. И посылаемой по этому случаю  помощи Божьей.
                А близость была... И хоть они никогда не говорили о Боге, Он явно был с ними, и в них. Как сказано в Деяниях: "у множества же уверовавших было одно сердце и одна душа" (Деян. 4,32). И Лиля, и литовцы были безотцовщиной - физически. Но зато им была дана высшая замена - живое присутствие любви Отца Небесного. Правда, осознать это Лилия Михайловна может лишь теперь...
                Они вместе мечтали, что когда-нибудь поедут с любимой учительницей в Иркутск, в дом декабриста Сергея Трубецкого, к его с Екатериной могиле и часовне. Но этому не суждено было осуществиться. Может быть, кто-то и попал туда, позже – уже без Лили. А она, доведя литовцев до 9-го, ушла в… декрет. Расставалась с ними тяжело, зная, что вряд ли еще встретятся в школьных стенах. Да и вообще... После смерти вождя всех народов литовцы стали постепенно возвращаться на родину – кто выжил и кто был в состоянии. Но у Лилии Михайловны на горизонте всей ее долгой жизни осталось светло-золотистое облачко благодарной и нежной памяти - литовцы. И выцветшая открытка с изображением довоенного Каунаса - их дорогой подарок.
                А недавно ей отчего-то пришло в голову: у слов "литовцы" и "литература" - общий корень! А может, это просто уже изыски старческого маразма? Лит - это ведь камень...

                ____________
                Да, кстати. Один из молодых литовцев был влюблен в младшую Лилину сестру и иногда навещал семью Сиводед. Уезжая в 56-м, он  настойчиво звал  симпатичную девушку-студентку с собой, но та, после колебаний, всё же выбрала свою сибирскую родину. И до сих пор проживает в Иркутске, проработав в институте иностранных языков почти полвека. Теперь, будучи на пенсии, учит английскому юных китайцев – но это уже другая история о международных отношениях.