Комната духов

                «Пегий Пёс, бегущий краем моря!
                Я к тебе возвращаюсь один.
                Без отца Эмрайина,
                Без деда Органа,
                Без дяди аки-Мылгуна…
                Где они, ты спроси у меня,
                Но сначала дай мне напиться воды»
                Чингиз Айтматов
***
Случилось это много лет назад,
Мы были дети каменной деревни
И, раз толпою шли по лесу наугад,
Как нам попался странный дед с улыбкой древней.
Среди заросших, брошенных путей,
Он шёл один, задумавшись в печали.
А мы с друзьями весело кричали:
«Поймаем старого! Окружим, э-ге-гей!»
Он улыбался, выбившись из сил…
Достав из сумки в красочных отбросах
Чуть-чуть конфет, их нами угостил,
А сам присел, скрутивши папиросу.
«Ну, что, шпана… Как вы живёте тут?
А что за город это за садами?»
Мы сели вкруг и за его словами
Следили долго. Как заросший пруд
Его сознание тогда нам показалось.
Бездомный нищий, пьяный дурачок…
И за его спиною мы «чок-чок»
Крутили у виска, - такая шалость…
Он говорил. Смотря поверх осин,
Он был не с нами – но в далёком крае,
Откуда он ушёл и не спросил
У Бога, что отыщет ли он рая?
Потом, забыв его тяжелый сон,
Рассказ о том, как в жизни всё бывает,
Мы позабыли через полчаса о нём,
Но сердце чуткое чудес не забывает…

И вот прошли все разные года,
Кого уж нет, а кто из нас в неволе.
Жизнь, каждому свою отмерив долю,
Нас тихо разлучила навсегда.
Лишь по ночам за каждым из тех нас,
Которые «чок-чок» тогда кричали,
Приходит старый, безнадёжный спас,
И будит снова странный свой рассказ.

«Случилось так, я сторожем работал
На старой даче у одной семьи.
Мне не хотелось жить в отрыве от земли,
Садовнику милей  в её заботах…
Среди сирени выцветшей кустов,
Гниющих яблонь и забытой сливы
Я знал покоя нежные приливы,
Я говорил с деревьями без слов.
Огромный дом, пустое эхо комнат
В тиши ночной скрипит дощатый пол,
И снова двигается молчаливый сон мой,
Ночами сберегающий от зол
Очаг семьи. Они мне ею были,
Сердитый врач, красивая жена,
Два шалопая старших пацана
И девочка, которую любили
Все без души, как младшую сестру.
Отец и мать с улыбкою держали
(Так робко держат свечку на ветру)
Её не в строгости, но в тёплой белой шали…

А звали Олей это волшебство,
Любовь была мне вовсе не знакома,
И как любить? Кого? Один, без дома
Я к ним ко всем испытывал родство.
Я был пацан, не образован, нет.
Учёбу долгую сменял я на свободу,
И не жалел – найдя свою природу
Мы и без знаний спасены от бед.
А этот доктор, строгий господин,
Меня довольно просто обработал,
Конечно, говорит, ты мне не сын,
Но будешь сыт, одет, и не в заботах.
Ей было десять, мне – пятнадцать лет,
Конечно, я не мог к ней прикоснуться,
А мог лишь виновато улыбнуться
Во сне лаская её тихий свет…
Я рос шпаной, до времени, до срока,
А рядом с ней мечтал себя другим.
Так рядом с попугаем дорогим
Нелепо скачет грязная сорока.
Но в том доверии, в котором жили мы,
Никто меня укором не принизил,
Наоборот, тот срок меня возвысил
До осознанья смысла слов «нужны».
Я там не чувствовал себя слугой,
Конечно, я и не был им в помине,
Но мы, бывает, терпим что-то с ними,
С которыми живём одной семьёй.
С парнями мне не нравилось водиться,
Чуть что - и в бой (а я был их сильней).
То подавай им сабли, то коней,
То прыгай с крыши! (Бог не дал разбиться).
Другое дело добрая мадам,
Всё порасспросит, приголубит даже.
Я женщин не видал умней и краше,
Хотя и женщин толком не видал.
Они с врачом любили, как дышали,
Пример достойный для моих кудрей,
Я был мальчишка, но я стал мудрей,
Глядя на них, когда они гуляли…
И дни текли, я утром подметал,
Топил везде, таскал по бочкам воду.
И даже в нехорошую погоду
Всё было чистенько, и домик наш блистал.
Сначала жил я с бабушкой в деревне,
Потом моя старушка отошла
И я один остался – с ней ушла
Вся жизнь до дачников. И дом мой низкий, древний
Уж я заколотил тогда на век.
И сам всё перебрался к этим людям,
Что ж,  видно так устроен человек –
- И мы за это уж его не судим.
Хозяйка дома – добрая душа,
Меня, пожалуй, больше всех любила,
Она же в память мне всё то и заложила,
Что я хранил, ночами не дыша.
Читать умел, но плохо, с перескоком,
Она, терпенья гору запася,
И понимая, что иначе здесь нельзя,
Меня учила Чеховым и Блоком.
И я ушёл, как в воду с головой
В волшебный мир далёких прежде истин.
Мы вскачь живём, души своей не чистим,
И тут я понял, что дышу, и что живой.
Что книг волшебных сила неземная
Лишь тем уже притягивает нас,
Что мы кружение вселенной понимаем,
И после уж его не оставляем,
И с ним живём – оно кружится в нас.
И мы уже на подлость не способны,
И хочется лишь строить и любить,
В тиши лесной спокойно, просто жить,
Растить детей, их доброму учить
И этой доброте давать подробный
И ежедневный трудовой пример.
Она всё это видела. Замер
Чинила знаний мне она порою,
И, вроде видя, что я здорово запал,
И что мне книги перестали быть игрою,
Она уж волновалась надо мною.
Но я молчал, я всё прекрасно знал –
Что дом и сад меня не отпускал.

Их жизнь на даче выстроилась просто –
Вот летом на три месяца жарой,
Один раз осенью, два месяца зимой.
Их не было здесь грязною весной,
Когда проехать было сложно и порой
Тягали трактором застрявшего до моста.
А я их ждал, ухаживал везде,
Они приедут – в комнатах, как в бане
(Когда зимой). Ещё намажу сани,
Схожу за лошадью к колхозу напрямой,
Сам запрягу, на сено брошу шкуры,
И в поле! – Следом рисовать фигуры,
И покачу! А ветер всё свистит!
Уж я стою, от ветра как шальной,
И голос слышу будто бы не мой:
«Давай, родная!» Сердце так стучит,
Как будто выпрыгнет вот-вот и из орбит
Глаза от снега на макушку тянет.
Они кричат, смеются надо мной…
Подъедем к дому, я уж сам не свой,
Они и вытащат, и в двор закатят сани,
И лошадь распрягут со смехом сами,
Я в дом шагаю еле, чуть живой,
Хвать! А они уже сидят -
Накрыли стол, достали всё что надо:
«Да отдохни ты!» - старшие два брата
Уже тарелки с ложками несут,
Тут и вино, картошка с мясом, суп. 
А Оля всё с улыбкою смотрела,
Ах, Боже мой! Зачем ты повзрослела?…

Потом случились страшные дела,
Вокруг искать врагов народа стали,
Врача сердитого за что-то задержали,
Недолгий суд, и быстро расстреляли.
Вот так вот жизнь счастливая ушла.

Уже ночами не читал я книжек,
И ей уже поэмы не читал,
Да что читал, уже почти не спал…
А только караулил ребятишек.
И в доме рухнуло всё то, чем он стоял,
Молчанье, грусть, всё реже силуэты
В окне мелькают.  А когда-то это
Так было просто, и не замечал
Я этой радости. Вот так мы стали старше.
Хозяйка бедная, о детях забесясь
Открыто говорила, не стеснясь,
Что надо всё же как-то жить и дальше,
И что без мужа, без мужчины ей
Их не поднять – и, что всего больней,
Пожалуй, дом придётся ей продать.
Но не пришлось – господь забрал к себе,
От горя бедная в вине себя сгубила.
И вместе с ней ушло совсем, что было мило,
Оставив нас сиротами во мгле.

Эх, сколько же мне было лет?…
Тогда сознание померкло,
И предо мной скупой сюжет,
Тупою целью стал в ответ –
Единственный и сложно-верный:
Работать, не жалея сил,
Чтоб прокормить своих помладше.
И быстро плуг меня сроднил
С колхозом и зелёной пашней.
Пахали трактором, но всё ж
И лошадей навалом было,
А, помню, били: «Куды прёшь!?…»
Когда усталость или дрожь
Мой плуг от бровки уводили.
Но, как ни тяжко было мне,
То время, с болью вспоминая,
Я всё же счастлив был, я знаю –
Коль счастье есть на всей Земле.
Домой, с усталости шатаясь,
Я приходил к закату дня,
Хоть денег не было с меня,
Но всё ж, паёвкою питаясь,
Мы как-то жили… Время шло,
Я только Олею был счастлив,
И за простое ремесло
Менял остатки безучастья.
Она училась в школе там,
Коль это можно звать учёбой –
Я мало спал, точимый злобой,
Что не учёный, твердолобый
Я лучше всех из них читал.
Дадут задачу иль сонет –
Долбит, зубрит, такая скука…
Вот Лермонтов: «Погиб поэт!…»
Вот то действительно наука.
А школы были - хоть убей,
Спасибо, денег не просили,
И грамотеев по России
Не стало больше, вот ей-ей!…

Прошло, наверно, года два,
Когда приехал ихний дядя.
Спокойный, вежливый, седой,
В саду укрывшись, он со мной
Вёл разговор. Его слова
Мне в сердце камнями остались,
И с ними мы тогда расстались.
Он в город всех тогда забрал,
Я, провожая, тихо плакал,
Лишь после только понимал,
Что дядя этот не искал
Судьбы попроще и забрал
Их для того, что долг по крови
Его никак не отпускал…
Жизнь кончилась. И я «закапал»…
Я пил без просыху не год,
Уже не помню, как случилось,
Что жизнь во мне сама скрутилась
В досады горький хоровод.
Как будто Богом понимать
Я начал бесовские страсти,
Что натолкнули на напасти
Меня, когда я так «лакал».
В саду всё заросло быльём,
Была разбита вся посуда,
И только в зеркале моём
С утра глядел в меня зверьём
Худой, голодный Пересуда.
«Ну, что… Сегодня будем пить…» -
Он обещал опять и снова,
И я в желании не жить,
Не помнить боли, всё забыть
Ему давал покорно слово.
Хотя, пожалуй, что и труд
Сыграл какое-то значенье –
Взять тот же трактор, к сожаленью 
(Иль к счастью) я на нём был крут.
И молотили мы с рассвета
Не полных, может, норм с пяток.
К ручью подъеду, кипяток
Солью дымящийся к обеду,
Залью студёную и еду,
В полполя расплескав гудок.

Так и прозвали все «Гудком»,
Со злобы, или так, для смеха?
Им навсегда во всём потеха,
Никто не знал, который ком
Несу я в сердце год за годом…
Найти? Помочь? - Кому?! Куда?!
Без паспорта и денег? Да…
России тёмная беда
Коснулась всех вокруг тогда –
Но без особого труда
Росли бутылки над комодом.
И лет тяжелая трава
Во мне бурьяном поросла.
И перестала голова,
И лишь ОНА во мне жила…

Прошло… - не знаю сколько лет.
И сколько было мне – не важно.
На все вопросы я ответ
Один составил на сто бед,
Холодной памяти сюжет
В себе держал я, как секрет,
Как ветра золотую жажду…
Вокруг кого-то в лагеря
Врагами странными ссылали,
А я пахал – в меня плевали,
Но приставать – не приставали».

Я оглянулся – странный дед
Пленил нас памяти рассказом,
Курили в ряд, косили глазом,
Шептались тихо, не во вред…
«Что было дальше?»
«Как ты жил?» «Она к тебе вернулась всё же?»
«Ты её видел?» – что ж, похоже,
За сердце дед нас зацепил.
«Вернуться? – Э-э… Такая малость.
Вернулась, да… Спустя года…
Как это, помню, было, да…
Ах, лучше бы не возвращалась!

С крыльца спустился – бах! – Она…
Другая, но сменилась мало,
Всё тот же взгляд – прямой, усталый,
Улыбка только не видна…
А так красива, но бедна,
Платок простой, уже не пава.
Ссутулилась, моя Забава…
Тряпичный свёрток у груди
Она так крепко прижимала –
Рука её держать устала…
Ах, сердце-сердце! Бередит…»

Заплакал дед. А мы молчали.
Видать, так было суждено,
Чтобы его мы повстречали,
Чтоб мы узнали, что давно
Другие люди испытали –
Чего уже мы не догнали,
Что ввек прожить нам не дано…

«Младенца мертвого она
В руках слабеющих держала…
Какого горя глубина
Её сюда, ко мне толкала?!
Его я вскоре закопал
В её саду под старой сливой,
И вышли в поле с ней, над нивой,
И только колокол стонал…
Из судеб злых простых людей
Россия толстою косою
Сплела свою судьбу. Закрою
Глаза и вижу этих дней
Гореточащее течение…
Другого нету, к сожаленью…
Как нет во мне движенья к ней.
- Зачем приехала? – так просто,
Как будто не было всех лет…
- Мне больше не к кому… - ответ,
Не дамы светской, а подростка.
И ведь не «не куда», скажи?!
А важно «не к кому» сказала,
Эх, мальчики, что значит жизнь?
То значит ждать, а счастья мало…

И мы остались с ней вдвоём.
Уже всё проще, день за днём
Друг к другу тихо привыкали.
И в этом доме с ней пустом
С опаской роли примеряли…
Ну, что молчишь? Всё об одном
Меня спросить вы все хотите?
Конечно… было… но потом
Уже меня вы не просите!
Когда ты любишь, но не знал,
То ты один. Но если время
Тебя сольёт с той, что мечтал…
Вот тут я, мальчики, пропал.

Никто не жил, как я, никто не верил…
В холодном доме, вопреки всему и всем
Мы с ней вдвоём стояли возле двери
И ночью слушали созвездья звёздных тем.
Уже тогда я болью был ославлен.
Всё видел разное, но, сердце затая,
Её любовью я смертельно был отравлен
И чётко видел, что закат, а не заря.
Что её рук уже растрачен ветер,
Что сердце камнем только теплится в груди.
И,  хотя каждый день мой был с ней светел,
Я знал пронзительно – утрата впереди.
Когда вы любите, когда вы долго ждёте,
То время в вас становится сильней,
Но, раз дождались, то уже вы не живёте,
И как сознаться, что разлука всех больней?!
Нет, то не жизнь, а лишь пустая мука…
Терпенье медленного, тягостного сна.
То осень памяти и с памятью разлука…
Я рядом с ней… Но где сейчас она?!
И в этом доме, среди шатких, пыльных комнат,
Где редко-редко пробивался в окна свет,
Она, как осень, всё пыталась мне напомнить,
Что я  - лишь тень, что нет меня, как нет.

Была там комната, холодная, пустая,
Где раньше жили мать её с отцом,
И она часто, в доме двери запирая,
Меня влекла туда, дрожа красивым ртом.
И я любил её, как будто догоняя,
Немного мстя за все свои года.
Потом уставшие, одежды собирая,
Стеснялись странные, хотя чего уж, да?!
Она шептала: «Комнат такая…
Как будто я, как много лет назад,
Проснулась девочкой, и сердце, замирая,
Опять стучит, опять блестят глаза!
Зачем всё кончилось и где мои родные?
Где мои братики? Где мама и отец?
Прости меня, ведь нет твоей вины,
Что время выбрало суровый им конец…
Тебе спасибо, мой хранитель комнат,
Хранитель памяти и детских теплых снов.
Мне эта комната в который раз напомнит,
Что нет Любовей, есть одна Любовь».

Я плакал ночью, в памяти листая
Всю свою жизнь, и трактор, и поля.
Она вернулась, чтобы я, страдая,
Ей мог напомнить, как жила её семья.
И в этой боли, рядом с ней, но одинокий,
Я прожил грустное прощание любви.
Усталый пьяница, безжалостный, жестокий,
Всё бросил ветру – На! Держи её! Лови!
Но время мне ответило спокойно,
Раз много лет я ждал её огня
В какой-то день, я понял – мне не больно…
Ведь в жизни было хуже у меня.
Ведь был один, и знал, что снова буду.
Ведь был в труде, забыв про чистоту.
Её люблю, до смерти не забуду,
Но не «её», а ту – другую «ту»!!!

Как будто сон то время я листаю,
Она меня заботой стала брать,
И, может, даже знала, что страдаю,
Но я был глуп, я не сумел сказать…
И сколько мы? Пожалуй, что лет восемь.
Молчали глупые… Хоть и не знали зла.
Всё это кончилось в одну сырую осень,
Она, с болезни не оправившись, слегла.
                ***
Старик заплакал – помню наши лица,
Моих друзей надломленные рты,
Я часто в памяти листаю те страницы –
Предвзятой юности надменные черты.
                ***
Она, больная, бредила, металась
И в этой комнате, на белой простыне
В один из дней, холодная, осталась
В награду смерти – и в безумье мне.
Здесь плохо помню – всё звенит тоскою,
Пришли соседи, медик, справка, гроб,
Могила, кладбище, поминки надо мною,
Чтоб я забыл? Или я верил чтоб?!
Нет смысла вам рассказывать, ребята,
Что в этом доме находиться я не мог,
И эта комната – будь тыщу раз проклята!
Свела меня с ума – пропал Гудок.
Я между кладбищем и винным магазином,
Шатаясь, спал в щетине и грязи,
А после этот дом облил бензином,
Поджог с улыбкой и потопал по Руси.
Ты видишь сны? Я с содроганием вижу
Шестую тысячу ночей всё тот же сон,
Мы в этой комнате, с улыбками, всё ближе,
Проснусь и плачу – снова он, и снова он, и снова он!!!
Любимый образ, близостью изжитый,
Меня преследует, куда бы я ни шёл,
Везде я в эту комнату зашитый,
Она во мне – и мне нехорошо…
Но если спросят: «Если б всё сначала
Тебе судьба досталась пережить?
Что б сделал ты, чтоб этого не стало,
Что б ты хотел такого изменить?!»
Ответа нет… Я думаю над этим.
Никто не знает, что бы было «если»…
А может быть, у нас родились б дети?
И, может быть, мы дольше жили б вместе?
Все мои мысли сходятся к истоку,
Что ничего менять б мне не хотелось.
Река времён глубоко и жестоко
Во мне той комнатой навеки завертелась.
Прожив любовь, я стал как бестелесный,
Ещё при ней всё выпито до дна.
Но надо честно – очень интересно
Что б было, если б не приехала она?
За выбор сердца нужно быть готовым
Суровой тяжестью с лихвою заплатить.
Ну что ж, пускай – суровой, так суровой,
Зато я знал, что «быть любимым» и «любить».
Поймите главное, ведь в жизни человека
Бывает всё – и радость, и беда.
Бывает славное, бывает не до смеха,
Но нужно чтоб Любовь была всегда.
Платить приходится, но это всё от Бога.
Любил, летал, скитался и страдал.
К любви дорога – от любви дорога…
Я так и думал, когда флигель поджигал».
                ***
Случилось это много лет назад,
Я был бандитом (в детстве все бывают).
Распалась банда – случай виноват,
Но сердце чуткое его не забывает…