Рубинола

            На подоконнике в нашей светлой комнатушке на четырнадцатом этаже вот уже который год подряд в небольшом глиняном горшочке стоит маленькое чудо. Какие бы ураганы не проносились по нашим владениям, как бы не путешествовали по ним вещи, как бы не бесились наши мальчишки, наша рубинола стоит на своём месте.
            Рубинола – наш талисман, наш ангел-хранитель. Рубинола – самый красивый живой каменный цветок во всей Вселенной. Так считает моя милая Танюшка. А раз так считает Танюшка, то так считаю и я. Потому что Танюшка – моя жена. А рубинола…
            Послушайте! У вас есть время? Я расскажу вам небольшую историю.

                I
            Наглая луна нахально подглядывала сквозь широкие кроны деревьев, вырывая из тьмы кусочки маленькой укромной скамейки, спрятавшейся в дальнем углу парка. Танюшка сидела, раскинув руки в стороны и закинув ногу за ногу, и молчала. Я тоже молчал. Говорить, в общем-то, было не о чем. Надо было прощаться, а я не знал, как.
            Завтра я должен был лететь на Луну.
            На Луну улетают надолго. На год. Иногда – на два.
            Я плохо переношу перелёты. Поэтому я летел на два.
            А Танюшка оставалась на Земле. Танюшка училась на пятом курсе на радиоинженера. Скоро начинались выпускные экзамены, потом она должна была проходить годичную практику, так что прощаться мы должны были надолго. Она не боялась разлуки. С её характером она, кажется, вообще ничего не боялась. Друзей и защитников у неё хватало.
            Она боялась за меня. Луна – пока малоизученная планета. Да и вообще – это не Земля. За одиннадцать лет существования лунной базы из почти двухсот человек, здесь побывавших, Луна забрала четырнадцать. Мало ли что могло случиться?!
            Я же не беспокоился ни за неё, ни, тем более, за себя…
         – Ну, лунолог, будем молчать? – произнесла, наконец, она. Я вздохнул. Я вообще вздыхал, когда она произносила эти слова.
            Когда она была рядом, я мог только слушать. Слава Богу, говорила обычно она столько, что можно было и помолчать.
         – Эх ты! Герой! – Танюшка засмеялась. – Герой, а молчишь, как рыба!
            И что она привязалась ко мне с этим "героем"? Виноват я, что ли, что в день катастрофы "Прометея" в посёлке я один мог мало-мальски водить лунолёт? И ещё я хотел сказать ей, что в середине прошлого века многие люди становились героями только потому, что молчали. Но я опять промолчал. А она опять рассмеялась и сказала: – Говорят, даже дельфины могут разговаривать!
            Я усмехнулся. Ну о чём я мог говорить? О погоде? О серебряных под светом луны деревьях? О Луне? Об этой чёртовой Луне, на которую я завтра улетал?
         – Ну хоть что-нибудь скажи, а то мы поссоримся! – воскликнула она наконец и снова рассмеялась.
– Танька, хочешь, я тебя поцелую?! – ляпнул я вдруг. Она перестала смеяться и посмотрела на меня исподлобья. Я ещё ни разу не целовал её. Наверное, не знал, как она к этому отнесётся. А может, просто боялся.
            Мы опять замолчали. Через минуту я уже забыл о своём не очень скромном предложении. Танюшка сидела, закусив губу, глядела прямо перед собой и ломала тоненькую хворостинку, неизвестно как попавшую ей в руки. Наконец обломки хворостинки полетели в сторону, она вздохнула и вдруг сказала каким-то странным чужим голосом: – Ты, кажется, что-то хотел сделать?
            Я посмотрел на неё с удивлением. И вдруг…
            У меня перехватило дыхание. Сердце запрыгало так, будто хотело выбраться наружу. Мир поплыл перед глазами. Что-то нежное и мягкое прильнуло ко мне, руки сами сжались в тиски, губы на миг обожгла горячая струя…
            Я чуть не задохнулся, так долог был этот поцелуй. Наконец Танюшка оторвалась от меня. Перед моими глазами блестели две яркие искры – это лучились её глаза.
          – Танюшка! – шептал я, почти касаясь губами её уха, – Я люблю тебя, Танюшка! Ты будешь ждать меня, да? Ведь два года – это так немного! Что бы ни случилось, ты будешь ждать, правда?
             Я шептал что-то ещё, она что-то шептала в ответ, и мы целовались снова и снова…
         –  Ну вот! Дорвался! Под такой пресс попадёшь – раздавит и не заметит! – Танюшка кое-как высвободилась их моих объятий.  Она сидела взлохмаченная и красная. Наверное, взлохмаченная и красная. В такой темнотище видеть я её, конечно, не мог.
          – Медведь! – продолжала она грозно, хотя даже в темноте было понятно, что она улыбается, – Побрился бы сначала, а потом бы лез целоваться!
            Ну что я мог на это возразить? Брился я утром, а щетина у меня росла, как царевич – не по дням, а по часам! Я беспомощно смотрел по сторонам, не зная, что придумать в оправдание и случайно взгляд мой упал на часы.
            Жар поцелуя выскочил у меня из головы. Было пять минут третьего и самолет в Казалинск отправлялся через два часа! Я вскочил и, махнув рукой на прощание, побежал к дороге. Танюшка ошарашенно смотрела на меня и ничего не могла понять. Я же не предупредил её, во сколько улетаю!
         –  Сергей, куда же ты?! – закричала она вослед. Мне некогда было останавливаться, но я всё же успел съязвить: "Бриться! ", и побежал дальше.
            Дурак! Если бы я мог знать…
            На самолёт я успел. Мои хвалённые швейцарские безбожно врали на двадцать минут. Через два часа я был в Казалинске, через три – на Байконуре, а ещё через пять несся к Луне.
            А Танюшка…
            Танюшка ещё долго сидела на скамейке под светом бесстыдной луны и никак не могла понять, на что я обиделся. То есть, она была уверена, что я обиделся на её слова. Она ругала себя, клялась, что всё исправит, что она добьётся направления на Луну, и всё будет хорошо.
            Потом она пришла к убеждению, что я поступил крайне невоспитанно, что если бы я правда любил её, я бы не обиделся на неё, а если бы и обиделся, то не показал бы этого.
            Домой она пришла под утро. Мать смотрела на её заплаканные глаза и только качала головой.

                II
            Лунная база расположена на севере, у самого основания горы Тихо. Она представляет собой  глубоко зарывшийся в грунт городишко из четырёх десятков ферротитановых блоков на три десятка "зимовщиков" с номерами на двух человек, общими столовой, библиотекой и оранжереей и множеством лабораторных помещений, где неустанно отрабатывают оказанное им доверие эти самые три десятка избранных.
            Народ в посёлке меняется всё время, задерживаясь на Луне не больше года. Больше просто не дают "конкуренты", другие исследователи. Только три человека держатся здесь сравнительно давно. Это наш начальник Антон Иваныч, впервые побывавший здесь с первой российской экспедицией, радиоинженер Васька Логинов (это мужик, которому за сорок, а всё Васька!), работающий на станции пятый год, и я, лунный стаж которого перевалил за три года. В этом году в посёлке с вновь прибывшими насчитывалось двадцать девять человек. Прибытие тридцатого – какого-то стажёра – ожидали после выпускных экзаменов.
            Луна встретила меня широко раскрытыми объятиями космодрома и ещё более широкой улыбкой оператора Леночки, самой молодой жительницы Луны из всех, когда-либо здесь побывавших – конечно, если не считать семилетнего пуделя Артемона, родившегося здесь же от собачки Альмы при полном отсутствии на Луне представителей противоположенного пола, собачьего, конечно. Этот поразительный, но неоспоримый факт вызвал в своё время целый поток совершенно антинаучных гипотез, которые с гневом отвергались тогдашним биологом станции Нодаром. Впрочем, вполне научные гипотезы им тоже отвергались.
            Почему я не поэт? Почему не могу я описать радость, с какой встретили меня друзья, с какой они встречают любого, кто после отдыха возвращается на Луну?
            Десятки рук подхватили меня, как только я вошёл в кубрик, подбросили до потолка – благо, сила тяжести здесь позволяет это делать довольно легко – поймали, снова подбросили, и продолжалось это безобразие, пока я не взмолился отпустить меня с миром. Десятки смеющихся лиц разглядывали меня, как будто я вылез из Петровской кунсткамеры, вопросы сыпались, как метеоры в июне, и мне приходилось, отвечая на них, отпускать такие шуточки, что казалось, Луна раскалывается от громового хохота.
            Трое новеньких, прибывшие со мной, только ошарашено озирались на всех и жались по углам, чтобы не попасться в свалку.
            Нас потащили в столовую. Мистер Полли, самый лучший и, наверняка, самый толстый повар в Солнечной системе – он, говорят, и на Луне то оказался, потому что Земля уже не выносила его веса – встречал нас на пороге с поварёшкой в руке. "Крестить", правда, меня было не надо, я прилетал на Луну уже в четвёртый раз, и поварёшка была предназначена для новеньких.
            Крещение заключалось в довольно существенных ударах поварёшкой по лбу, в район пупка и по плечам, после чего окрещённые произносили страшную клятву быть верными Луне по гроб дней своих и не променять её ни на какие земли, марсы, и прочие венеры, окрапывались компотом и допускались к общему столу.
            Стол ломился от обилия блюд, а традиционный "прибывный" пирог наверняка раздавил бы стол, будь это не на Луне, а на Земле, или даже на Марсе.
            Обед проходил в буйном веселье. Охотничьи истории (а  ведь даже здесь случаются такие истории, где девяноста девять отборных, смачных, упитанных процентов выдумки незаметно сливаются с одним хиленьким процентиком общеизвестных фактов) носились над столом и заставляли усиленно вибрировать и без того перетруженные глотки.
            Не знаю, была ли у меня и будет ли ещё когда-нибудь ночь, во время которой я спал бы крепче, чем после этого торжественного приёма.

                III
            А на утро началась работа.
            Трудная, но интересная, работа эта захватывала меня всего, оставляя лишь короткие часы для еды и сна, да и те часы не обходились без постоянных споров за материалами последних съёмок.
            Где только не были мы за это время. Цирк Птолемей встречал нас кручами кольцевых гор. Море Ясности буквально пенилось под гусеницами нашего лунохода. Кавказский хребет (лунный Кавказский хребет) своим ярчайшим отражением слепил нам глаза. Маленькая станция среди Океана Бурь казалась самым ти-хим и спокойным местом во Вселенной.
            Через два месяца Танюшка прислала короткую, но довольно сногсшибательную радиограмму: "Защитила диплом. 04.06. вылетаю на Луну для прохождения практики".
            Но не успел я как следует осознать это потрясающее сообщение – при Танюшкиной-то необыкновенной способности делиться всеми своими новостями и планами с первым встречным, она даже от меня  сумела это сохранить в тайне – как меня в числе группы планетологов отправили в экспедицию на место выхода из строя лунохода-робота "Прометея".
            Море Москвы – а "Прометей" застрял именно там – находится на обратной стороне Луны. За трое суток луноход доставил нас на место. Никаких особых приключений от этой экспедиции не ожидалось. Мы должны были постараться найти и задействовать расставленные экспедицией "Прометея" приборы и оборудование. Схем расстановки после взрыва аккумуляторов не осталось, оборудование не успели включить, то есть сигналов от него не исходило, поэтому задача была довольно трудной и требовала не одного дня.
            Однако в день начала работы, это было седьмого июня, за два дня до прилёта Танюшки, начинался пик метеорного дождя – Земля с Луной проходили через орбиту метеорного потока Леонид. Земля, конечно, требовала, чтобы никакие наружные работы в это время не проводились, но вероятность попасть под крупный метеорит была ничтожной, а только самая плотная часть потока бомбардировала Луну целых четверо суток. Четверо суток – срок немалый, поэтому мы просто не обращали внимания ни на какие требования техники безопасности – мало ли чего эти кабинетные черви на Земле, которые и в космосе-то никогда не бывали, могут понапридумывать – и работали, как обычно. Но к середине дождя, когда ожидался самый пик метеоритной бомбардировки, Володя Михайлов, начальник нашей экспедиции, потребовал, чтобы мы на шесть-семь часов собрались в луноходе. Всё-таки он был надёжнее скафандров и от попадания мелких метеоритов защищал хорошо.
            Когда крупный болид разнес в пух и прах наш луноход, в нём были четверо участников экспедиции. Все, кроме меня.
            Танюшка узнала о пропаже связи с луноходом на подлёте к Луне. А ещё через час все мировые телеканалы показали снимки нашего развороченного лунохода, сделанные с лунного спутника. Так как на базе знали о Володином распоряжении, то надежды на то, что кто-то из членов экспедиции был вне лунохода и спасся, не было никакой. Поэтому снимки погибшего лунохода сопровождались трагическим сообщением о гибели всех членов экспедиции.         
            Танюшка опустошённо смотрела на Луну, занимавшую пол неба в иллюминаторе корабля и сизая пелена слёз застилала ей глаза. Тяжёлый комок стоял в горле и её трясло, как в лихорадке.
            Сразу после посадки Танюшку отправили в медотсек. Тётя Аня, наш чудесный доктор – даже начальнику базы она годилась в тёти – принялась за неё сразу и всерьёз. Прежде всего она убрала из палаты телекомп, лишив Танюшку передаваемых чуть не каждый час новостей с сообщением о нашей гибели и запретила девчонкам временно появляться в медотсеке, чтобы их сочувственные взгляды не теребили лишний раз Танюшку – Антон Иваныч уже сообщил им, что она – невеста Сергея Кравченко, то есть меня.
            Всё это помогало слабо. Танюшка была в трансе, плохо понимала, что происходит вокруг неё, и относительно пришла в себя только после многочасового общения с Антоном Иванычем. До Луны он возглавлял несколько полярных экспедиций и был очень неплохим психологом. Несмотря на протесты тёти Ани он, выждав три дня, заставил Танюшку подняться и загрузил работой. Танюшка стала дежурным радиооператором, помошником Васи Олейнича.
            И хотя до того, чтобы окончательно прийти в себя ей было далеко, работа отвлекала и помогала ей не сходить с ума.

                IV
            А я, между тем, как вы уже поняли, не погиб с остальными.
            Есть у учёных Земли одно гениальное мерзопакостное изобретение – лунный скафандр. В обычных условиях скафандр этот просто невыносим. Все лунологи, работая в нём, поносят на чём свет стоит и бога, и чёрта, и сам скафандр, и его разработчиков, и его создателей, и всех их потомков до седьмого колена, ибо носить такое обмундирование даже на Луне задача не из лёгких.
             Масса скафандра – 350 килограмм. От самых пят до макушки он напичкан приборами, приборчиками, оборудованием, системой жизнеобеспечения, системой радиосвязи с базой, системой связи с прочими обитателями таких же монстров, системой непосредственной связи с Землёй, системой ориентации на местности, портативным компьютером с выводом дисплея прямо на щиток перед глазами и прочее, и прочее, и прочее. В заплечном ранце кроме четырёх баллонов со сжатым под чудовищным давлением до жидкого состояния воздухом с раздельными системами подачи в скафандр, хватавших человеку примерно на сорок часов, установлен агрегат (именно агрегат, а не аппарат, аппарат это что-то несерьёзное, мелкое) по выделению воздуха нужного состава из местной атмосферы (это на Луне-то!) жидкой среды или почвы. Под всем этим сооружением удобно расположена тетраполиэтилсилицентрифтораминовая (по-простому – тетра-пэстовая) надувная палатка, своеобразный воздушно-полимерный пузырь, в котором человек может спокойно провести несколько суток без скафандра, не опасаясь задохнуться.
            Кроме этого в скафандре есть ещё сотни две приборов весьма сомнительного назначения, названия которых мы зазубривали в студенческие времена и после этого ни разу не вспоминали о них и тем более не применяли их в деле.
            Да, немало проклятий извергалось по поводу устройства скафандра в обычных условиях. Но стоило человеку попасть в сложные, по-настоящему сложные условия…
             Гофман в ожидании помощи просидел в скафандре две недели, пока не наладил портативный пеленгатор, разбитый при падении в трещину. С четвертых суток он сел на голодный паёк, а последние пять вообще голодал и почти не пил, так как регенератор воды при падении тоже пострадал. Но остался в живых и под довольное потирание рук тёти Ани был водворён в медотсек на целую неделю.
            Поль Бронье расставил палатку и продержался в ней  сорок дней после поломки лунохода, всё время ожидая, что какой-нибудь шальной метеорит из потока, лившегося на Луну все эти сорок дней, разнесёт в пух и прах его хрупкое убежище. И за это время, выходя периодически наружу, он собрал самую замечательную коллекцию минералов, образованных в местах падения метеоритов, сделал редчайшие фотоснимки и открыл явление свечения лунной поверхности во время метеоритных дождей.
            И вот теперь в такие же условия попал я…

                V
            Как я уже сказал, я не вернулся на луноход к максимуму метеорного дождя и причиной этому было то, что я нашёл не менее, и даже, как стало ясно из дальнейшего, более безопасное убежище. Это была небольшая пещерка, настольно просторная, что в ней можно было установить пузырь-палатку, и настолько интересная, что лунолог в ней не смог бы помереть со скуки.
            Подобные пещерки образовались в незапамятные времена, когда Луна была ещё по настоящему активной, и вырывающиеся из её недр газы раздвигали горные породы и создавали этакие дырки в горных склонах. Конечно, они были очень редкими и такая находка была большой удачей. Дело в том, что пещерки, в отличие от всей Луны, имели весьма заметную атмосферу, примерно как на сорокакилометровой высоте на Земле. Четыре года назад в одной из таких пещерок были обнаружены микроорганизмы, чем-то похожие на земные вирусы, первая внеземная жизнь, обнаруженная человеком. Атмосфера моей  пещерки сильно походила на атмосферу той самой "живой" пещерки. Она состояла из азота, кислорода и углекислого газа и довольно сильно фонила в гамма-диапазоне.
            За полчаса я поставил палатку, вогнав в неё весь воздух пещерки и перемолов кубометров десять лунного грунта, и с удовольствием выбрался из скафандра. Потом подкрепился и попробовал связаться с луноходом, но тот не ответил. Спутников надо мной в это время не пролетало, а прямой связи с базой с обратной стороны Луны, понятно, не было.
            Я лунолог и дела здесь у меня хватало. Прежде всего я обнаружил, что температура пещерки, несмотря на начавшуюся ночь, упала всего до минус трёх градусов. Потом оказалось, что моя пещерка тоже "живая" – её атмосфера буквально кишит микроорганизмами. Пришлось пустить в ход биозащиту, благо – она имелась в скафандре – и переработать воздух в палатке.
            Немного отдохнув, я снова облачился в скафандр и принялся за обстоятельное обследование моей находки. В задней стенке я обнаружил довольно широкую трещину и, расширив её, чтобы скафандр мог в неё пролезть, попытался в неё углубиться. На это ушло несколько часов и довольно много сил и энергии – лазерный резак постоянно перегревался – но я нисколько не пожалел об этом.
            В конце пролома оказался просторный грот и камни в нём были покрыты белёсым налётом настоящей плесени. То есть, сначала я не зная, что это живые организмы, но образцы, естественно, взял.
            Дальше тоже вёл узкий проход, но туда я пока не пошёл – расширять его сил у меня не было.
            Вернувшись в палатку, я первым делом занялся анализом плесени и тут обнаружил, что это живые организмы, настоящая плесень, очень похожая на земную. Безжизненная Луна буквально кишела жизнью! До этого нам были известны только микроорганизмы, подобные вирусам, а тут грибки! Было от чего впасть в эйфорию!
            Занимаясь этими делами, я не забывал пытаться связаться с луноходом, но он по-прежнему молчал. Это меня не на шутку встревожило. С базой связаться пока не получалось – спутники пролетают над каждой точкой поверхности Луны далеко не каждый день, и я ничего не знал.
            Я находился от лунохода в тридцать километрах, добрался сюда на электроцикле, поэтому, как только пик дождя прошёл, направился проверять, почему ребята молчат. Два часа ушло у меня на дорогу и мои невесёлые мысли. Однако, то, что я увидел…
            Как в тумане прошли для меня четверо суток, последовавшие за шоком, буквально ударившим меня, когда я увидел искорёженный луноход с погибшими друзьями. Я никогда бы не смог рассказать, что я делал эти четверо суток, но я никогда не забуду ощущение жуткой пустоты в душе, никогда не забуду, как от охватившего меня отчаяния я принялся собирать камни вокруг, как вытаскивал из лунохода друзей и делал импровизированную могилу-памятник, как пытался установить на вершине собранного мной кургана кусок рамы лунохода, установить вертикально, а он не закреплялся и всё время падал, падал – у лунных камней слишком маленький вес. Помню дикое желание жить, жить во что бы то не стало, победить Луну, снова увидеть горящие глаза моей Танюшки! Помню долгие и нудные поездки от палатки к луноходу и обратно, когда, обнаружив на луноходе остатки воды и пищи, я перевозил это всё в своё убежище. Помню отчаяние, охватившее меня, когда в электроцикле сел аккумулятор, и нечеловеческую усталость от последнего пешего перехода, когда я сбился с дороги и долго блуждал в скалах. Помню, как попал на широкую, ровную площадку среди скал, где неярким алым огнём светились сказочные хрустальные цветы. Я был уверен, что брежу.
            А потом всё провалилось в чёрную яму – я потерял сознание.

                VI
            Очнувшись, я обнаружил, что лежу на полу внутри палатки. Каким-то образом, на автопилоте, я добрался до убежища, снял скафандр – его и в нормальном состоянии снять проблематично – смог вколоть себе глюкодин – использованная ампула валялась рядом – и таким образом спасти себя от неминуемой гибели. 
            На полу в страшном хаосе валялись консервные банки с продуктами, полифторэтиленовые пакеты с образцами минералов и пробами пород, и всё прочее, что я смог перевезти с погибшего лунохода. И среди всего этого хаоса неярким огнём горел цветок, величественный сказочный цветок из моего видения.
            Вы видели гладиолус? Словно изваянный из камня, он стоит гордый, прочный и в то же время нежно-мягкий, окрашенный в переходящие друг в друга оттенки розового цвета.
            Вы видели кувшинку? Белую кувшинку, царицу озёр? Красавицу-кувшинку с объёмными мясистыми лепестками?
            Вы видели хризантему? Пышную хризантему, ощерившуюся во все стороны, как друза хризолита?
            Если камню придать форму игольчатых лепестков хризантемы, объёмность  лепестков кувшинки, окрасить его во все розовые оттенки и придать ему гордость и нежную мягкость гладиолуса, то получится то чудо, которое я увидел перед собой.
            Не знаю, сколько времени я смотрел на него, зачарованный его волшебной красотой, опьянённый его нежным благоуханием. Ибо от него исходил аромат, совершенно не нужный здесь, на Луне, аромат – ведь здесь нет никаких насекомых, которых надо было бы привлекать!
            Но, в конце концов, я вспомнил, что я не ел очень долго, посмотрел на часы и не поверил своим глазам. Было первое июля! Я пролежал без сознания пятнадцать суток! Я не ел девятнадцать суток и не пил примерно столько же!
            Я вскочил с дивана, но дикая боль в голове и во всех суставах заставила меня лечь обратно.
          – Спокойно! – сказал я вслух, и собственный слабый голос успокоил меня, – Спокойно! Попробуй снова! Медленно!
            Но медленно тоже не получилось. Голова кружилась, перед глазами плыли цветные круги, всё тело ломило, как от страшных побоев.
            В таком состоянии я пролежал ещё двое суток, дожидаясь, пока боль в теле отпустит Очень хотелось есть и пить, меня подташнивало, но я сбрасывал это на голод.
            Когда боль затихла, я снова попытался встать. На этот раз я отделался только сильным головокружением. Забыв все предосторожности, я наелся до отвала. И, конечно, это не прошло даром – ко всему в придачу, у меня разболелся живот.
            Но я, превозмогая себя, заставил себя двигаться, работать. Душевная боль от осознания гибели друзей могла немного притупиться только за работой, физическая боль – тем более!
            Каково же было моё удивление, когда я обнаружил, что входя в палатку две недели назад, я не включил биозащиту, не обезвредил воздух от местных бактерий. Кессон, как и атмосфера в пещере, кишел ими. А в палатке бактерий не было!
            Я был поражён. Всё случившееся не укладывалось в моей голове. В палатке было нечто, убившее местную микрофлору. Что-то такое, чего не было в кессоне и в самой пещере.
            Случайно мой взгляд упал на сказочный цветок, который будучи две недели оторванным от грунта, нисколько не изменился. И я подумал, что это, может быть, его работа. Я достал приборы. Радиометр показал, что цветок излучает. И тогда я провёл эксперимент – вынес цветок в кессон. Через два часа воздух там полностью очистился!
            Итак, сказочный цветок спас мне жизнь! Цветок, которых было множество на маленькой полянке в диких лунных скалах…

                VII
            Я не знал, за что взяться – так много мне надо было сделать. Надо было навести порядок в палатке. Хотя бы, чтобы разыскать схему расположения оборудования, расставленного "Прометеем". Да и жить, пока я смогу дать весточку своим, что я жив, в таком бардаке было невозможно. Надо было, наконец,  найти поляну со сказочными цветами. И надо было придумать, как сообщить своим, что я жив. Дело в том, что я при своих походах в полуобморочном состоянии повредил антенну передатчика дальней связи.  А передатчик, снятый с разбитого лунохода был в таком состоянии, что говорить о связи через него не приходилось.
            Порядок я навёл относительно быстро. А потом потекли дни однообразной, в общем-то, жизни. После подъема я уходил на поиски полянки с рубинолами – так я назвал чудесный цветок. Следы на Луне сохраняются на десятки тысяч лет, и где я ходил, найти было можно. Хуже было то, что ходил я очень много.
            Зачем я это делал? Не знаю. Ясно же было, что когда меня обнаружат, поляну найдут. Специально организуют поисковую группу и по моим следам всё отыщут. Главное было – дать о себе весточку. Наверное, я просто боялся сидеть постоянно в палатке один на один с собой и своими невесёлыми мыслями. О погибших ребятах. О своём незавидном положении. О Танюшке, которая, наверное, сходила с ума от горя.
            После обеда я занимался передатчиком. С этим было хуже. Для ремонта нужны были запчасти, да и какие-никакие инструменты, а у меня из всех инструментов был только геологических молоток. Приходилось обходиться подручными средствами и делать всё голыми руками. Мне было нужно соорудить относительно узконаправленную антенну, по имеющимся у меня таблицам определить положение "Селены-овер", стационарного спутника, висящего над обратной стороной Луны почти в зените надо мной, подключить передатчик скафандра к антенне и послать сигнал. Хотя бы обычный "SOS". Всё дело было за антенной, передатчик скафандра был слишком слаб для всенаправленной связи.
            А когда я уставал от этого нудного занятия, я занимался изучением единственного находящегося под руками цветка.
            Странная это была жизнь, совершенно не похожая на всё живое земное. Огромные перепады температур на Луне, сильнейшая солнечная радиация, практическое отсутствие атмосферы должны были сформировать что-то совершенно не биологическое, то есть не основанное на обычных углеводородных природных полимерах. Да и обычная вода в качестве носителя для обмена веществ здесь абсолютно не годилась. И действительно, первый же анализ, проведённый мной с помощью полевого спектроскопа, показал, что в основе его строения лежат многоатомные фторсиликоновые полимеры, а обмен веществ цветка с окружением может осуществляться только через почву. Энергией он питался от солнца, как и обычные земные растения, и видимо, было в нём что-то, заменяющее хлорофилл. Кроме того, в отличие от земных растений от усваивал весь солнечный спектр. И возвращал энергию в пространство в виде мягкого рентгеновского излучения. Совершенно безопасного для меня, но губительного для местных бактерий. Когда начиналась лунная ночь, излучение прекращалось. После того, как я это обнаружил, мне стала понятна причина моей болезни. В пещерке я обосновался уже ночью, и бактерии, попавшие в воздух палатки, успели основательно поработать надо мной, пока не начался день и рубинола не уничтожила их. Кроме того, ткань палатки для этого излучения была абсолютно не прозрачной, потому в кессоне и в самой пещерке с бактериями ничего не случилось.

                VIII
            Время шло, а с антенной ничего не получалось. Я пытался пару раз связаться со спутником, но кроме хрипов ничего в приёмнике не услышал. Сигнальных ракет у меня не было, те, что имелись в луноходе, сдетонировали при взрыве. Но мысль о них навела меня на интересную идею. Если найти достаточно большой и достаточно ровный кусок металла и расположить его так, чтобы отражённый им солнечный свет направлялся в сторону спутника, а потом каким-либо экраном прерывать этот свет и таким образом передать обычный "SOS", была надежда, что в это время кто-нибудь из учёный на спутнике будет наблюдать за луной и увидит сигнал.
            Как только эта идея пришла мне в голову, я тут же придумал, как её осуществить. У погибшего лунохода валялся большой кусок солнечной батареи, он отлично мог подойти в качестве отражателя. В качестве экрана мог послужить я сам – солнце стояло уже достаточно низко и моя тень могла практически полностью накрыть отражатель.
            Путь к луноходу и обратно занял четыре с половиной часа, ещё пару часов заняло сооружение основания под отражатель. Для этого пришлось натаскать довольно серьёзную груду камней и сложить их так, чтобы кусок батареи отражал солнечный луч прямо на спутник. Теперь оставалось надеяться, что я всё сделал правильно и что кто-то из наблюдателей на спутнике заметит мой сигнал.
            Солнце на лунном небе перемещается очень медленно, поэтому направление луча от сооруженного мной прожектора почти не менялось, и я успел передать свой "SOS", накрывая своей тенью отражатель, раз десять. Весь сигнал укладывался в три минуты сорок секунд: три коротких, по десять секунд с перерывами в пять секунд, перерыв двадцать секунд, потом три длинных по тридцать секунд, с перерывами в пять секунд, потом снова перерыв в двадцать секунд, и снова три коротких по десять секунд с перерывами по пять секунд. Три точки, три тире, три точки – "SOS". Потом перерыв с минуту и всё повторяется снова. Надо быть особо тупым, чтобы не отличить такой сигнал от множества обычных вспышек на лунной поверхности от попадающих в неё относительно  крупных метеоритов или других естественных причин.
            Через десять таких циклов я слегка поменял угол отражения и повторил всё снова. Мне повезло в третий раз за последние три недели – мой хороший знакомый Лёша Малахов как раз проводил наблюдения и увидел практически первые вспышки. Сначала он не поверил своим глазам, но сигнал повторялся, и уже через несколько минут все четверо обитателей спутника собрались у иллюминаторов. Ещё час у них ушёл на то, чтобы перестроить один из лазеров, имеющихся на спутнике, в оптическое средство связи, закодировать сигналы и направить их в мою сторону. Я не успел повторить свою серию, как в районе спутника замигала звёздочка: "Приняли, приняли". От избытка чувств я запрыгал на месте, превращая передаваемые мной сигналы в обычный шум, потом взял себя в руки и передал: "Кравченко".
            Через три часа в районе моей палатки приземлился транспортный "Кузнечик", ракета-попрыгунчик, а ещё  через час я попал в объятия друзей и Танюшки. Она стояла передо мной, смешная, неуклюжая в огромном скафандре – усидеть в городе она, конечно же, не могла – и плакала, повторяя лишь два слова: – Ты жив!
            А я опять не мог выдавить из себя ни слова. И лишь только держал в руке подмигивающую рубинолу, которую так собирался торжественно вручить ей при встрече.



            Ташкент, июль-август 1965,
            переработано публикации февраль-март 2012