Дверь - попытка ритмической прозы

Город…
Город – свидетель, город – сообщник. Город – враг и город – товарищ…
Город замерз. Побелели щеки домов, и в пальцах ветвей с легким треском лопаются сосуды.
Звенит под ногами утрамбованный, смерзшийся снег; бледная изморозь оседает в сумерки на стонущих проводах, и гудят, гудят сердито мосты под колесами зябких трамваев. А под мостами жутко воет испуганный ветер, и стелет, и крутит поземку по серому невскому льду.
Сегодня мне город сообщник.
Вместе со мной идет он, озябший и грустный, решившись и не решаясь.
Он идет сквозь пустыни своих площадей, вдоль застывших проспектов и через мертвую тьму переулков.
Он крадется, как зверь, подбираясь к намеченной жертве, чуток шаг его и неуловимо дыханье.
Он идет, огромный и сильный, мой закон и защита, моя совесть, мой долг, мой товарищ.
Тает день.
В полумраке мой город становится синим, он внимательно смотрит вперед золотыми глазами золотых фонарей, и на белых от снега ресницах – многоцветные радуги ласки, любви и страданья.
Вот и мост.
А за ним необъятно раскинулась площадь, а за ней – сине-белый, помертвевший до первого солнца, осиянный мерцаньем снежинок, задумчивый парк; а еще через сотню шагов – старый дом.
О, как холодно стало!
Старый дом, просто дом, побелевший от страха одиночества.
И вокруг – никого.
Где ты, город?
Где ты, синий с золотыми глазами?
Мой закон и защита, мой брат, мой товарищ, ты покинул меня?
Я одна в морозной пустоте, я – и дом передо мною, старинный каменный дом.

За тяжелой дубовою дверью, что под каменным злым барельефом, виден свет, и чуть слышная музыка льется, и обрывки речей, мелодичные, теплые ноты детских ласковых голосов.
Это цель моя.
Это сюда шла я долго через промерзший город, и город, еще меня не предавший, шел со мною сюда сквозь себя.
Вот я здесь, перед тяжелою, гордою дверью; только взяться за ручку, нажать, потянуть на себя, и в уютную, светлую комнату из черного зева дверей войдет пустота и тьма, и морозная тишь этой ночи.
Смолкнет музыка; вздрогнет, обернувшись, темноглазая женщина, и в ужасе дети прижмутся к ней, глядя во мрак изумленно-чужими глазами; и человек с тонким и умным лицом встанет упрямо и гордо, чтоб заслонить их от страшной, немыслимой бесконечности.
А город, холодный и равнодушный, неумолимо будет входить и надвигаться на страстное это лицо, будет вползать автострадами, змеями рельсов;  дымом труб заводских заполнять это жизненное пространство.
Я увижу, как там, где стояли цветы, новый сад пораскинет серебристые голые ветви. Там, откуда звучали аккорды, новый дом подрастет, поражая музыкальностью форм и логичностью красок; тихо стены растают, и над головой замигают огромные и спокойные звезды, а на месте той женщины, что обнимала детей, золотые глаза фонарей сквозь морозную дымку пробьются.
И останется только стоять в объятиях города потрясенный и гневный тот человек и, с губами, сведенными злою победной усмешкой, я – которая принесла ему эту беду.
Что ж, тогда, глядя на горе его и бессилье, я засмеюсь, и эхом зловещим ответит мне город, мой друг и сообщник.
И, скованный холодом, рухнет гордец, рухнет к ногам моим, словно ударом сраженный смехом моим; и мне станет жарко от счастья, да, от счастья исполненной мести, и оттого, что ему очень больно, может быть, даже больнее, чем мне.

Так я стою перед толстой и сильною дверью, стойко она защищает мною давно обреченный мир.
Я стою, но не в силах тронуть ее. Это город покинул меня.
Город – мой враг.
Предатель, покинувший друга.
Трус, заскуливший при первых приметах сраженья.
Вон он стоит на мосту, там, где мост превращается в площадь.
Он стоит и мигает светом своих фонарей.
Важный своей добротой и оттого благодушный, мне говорит: «Возвращайся, все позабудь и прости!»
Город, предавший меня, есть ли предавшим прощенье?
Вот я стою между вами – входом в мечту и тобой.
Вечно теперь мне стоять, я не могу ни уйти, ни вернуться, мне не преодолеть черной немой пустоты, той, что родилась из мрака предательства и разрушенья.
Вечно стою перед запертой тяжкою дверью; слушаю шорох страниц, шепот любви на рассвете, музыку, говор детей, гордый, насмешливый голос – голос, к которому шла я вместе с городом ночью.

Видели вы – средь дороги, против тяжелой, старинной двери раскинула ветви старая синяя пихта?
Грустно сутулясь, она тянется к запертой двери, ветер ломает ей ветки, город ее оглушает звоном трамваев и ревом гудков быстроходных буксиров.
Но по ночам вкруг нее раздвигается снова пространство, снова жестокие руки тянутся к двери, и снова город мигает в туманной дымке пустыми глазами…