Шестая глава романа Письмо - Слава знамён

               Глава шестая.

               Слава знамён
                1
Прости, читатель! Снова вольность.
Повёл иною стороной,
Представив лишь другую плоскость
О нашей жизни непростой,
Чтоб отдохнули вы немного
И не судили меня строго,
Остановив своё вниманье,
На постороннее дыханье.
Вниманья яркие лучи
Легко пройдутся по страницам,
Вернутся вновь к знакомым лицам,
И я вверяю вам ключи.
Итак, знакомою тропою
Вернёмся к нашему герою.
                2
Герой наш сдержан и тактичен,
И, если чем-то мог помочь,
Он помогал, но не практичен:
Любую плату гонит прочь.
Улыбку вызывала робость,
Он людям не прощал их подлость,
А неумение терпел,
И не искал тому предел.
Учил уменью, повторяя,
До той поры, как руки сами      
Ходили нужными путями,
Конечной цели достигая.
В беседах истины держался.
До спора же не увлекался.
                3
Он к оживлённому металлу
Свой интерес не обронил –
В руках моторы оживали,
Как бы, живой водой поил.
Любил он паруса крыло –
За горизонт его влекло….
И не таил свои две страсти:
К великой мудрости и власти
Законов шахматной доски;
И кий учил он совершенству,
Перенимая по наследству,
Те золотые колоски,
Созревшие ещё до нас,
Что поднимают выше класс….
                4
Всё так весомо в первый раз –
Для сердца нашего нетленно –
И первый друг, и первый класс,
И первая любовь, конечно.
Так для Григория прыжок –
Пустяк – коротенький шажок,
Ногою, наступив на воздух.
Но первый раз! А это подвиг!
Два парашюта, по науке,
Упаковал под строгим взором,
И в ожидании нескором,
Погоду торопил от скуки….
Ах, небо – бледно-синий шёлк.
И с песней – на прыжки артполк.
                5
Аэростат. И высота
Четыреста (не к месту вздохи).
В корзине малой теснота:
Григорий – на порожке ноги,
Сам – на коленях четверых.
Возносит в небо пятерых.
В начале даже интересно,
Но оказалось, это место
Для испытания на смелость.
Как трудно удержаться духом,
Когда не почесать за ухом
Без риска соскользнуть. Не прелесть –
Сидеть над бездной без ограды,
Но новичок не из плеяды
                6
Десантников, обживших небо,
Объект удобный для подвохов
И шуток злых. Порой нелепо
Всё выглядит, и даже кроха
Растерянности или страха
Для испытуемого – плаха.
Григорий, понял, как везде,
И снова чувства все в узде:
«Орлята учатся летать…» – 
И песня, словно верный друг,
Повергла гаденький испуг
И дала силы побеждать.
И одобрительное: «Наш!» –
Коснулось слуха. Вот багаж
                7
Тех ценностей в среде мужской,
Что вызывают уваженье,
Доверие и дружбы той,
Что не подвластны дуновенью
Капризов, мелочных уколов,
Но верность, мужество ей школа!...
Не различить людей, лишь точки,
А на снегу машины-блошки.
Пора. Короткое: «Пошёл!»
Григорий оттолкнулся сильно,
Но провалился, так обидно.
Он от корзины не ушёл.
Она, как лодка, – из-под ног,
Но он иначе и не мог.
                8
Ведь это только первый раз!
Короткое падение,
Рывок, небесный дилижанс
Вдруг дарит ощущение
Покоя, полной тишины
И счастье чудной новизны.
И он запел, что было мочи,
Как пел ямщик, про ясны очи.
Земля, как лебединым пухом,
Его встречала нежно, мягко.
Восторгов более, чем страхов.
А рядом, приземлившись цугом,
Наваливались на него,
С почином чествовать его.
                9
Взвалив свой парашют на плечи,
Пробился на командный пункт.
Замком полка,  без пышной речи,
Вручил значок, где парашют.
Григорий снова к парашюту
(Уж не сочтите за причуду),
Приладив, зашагал туда,
Где ожидающих чреда,
Жевала горькие окурки,
Взрываясь часто хохотом,
Задорной шуткой взорванном.
Ни озабоченных, ни скуки.
Он тоже с ними, духом зрелый,
Но то – второй. Второй – не первый.
                10
Любил призвание своё
И отдавался службе весь.
Гордился славою знамён
Полка, дивизии, и честь
Хранил. А совести мерило
(От школьных лет его вспоило)
Опорой было для него,
Когда в судьбе ни одного
Солдата был он, как закон,
Как повелитель, строгий глаз,
Учитель мудрый, а подчас,
Когда солдату почтальон
Изранит сердце ненароком – 
Товарищ чуткий с чистым оком.
                11
У взводного всегда дела.
Весь день старается во взводе.
Солдат не робот, ждёт тепла,
Душевного тепла в заботе.
Григорий твёрдо знал одно,
Что если богом не дано
Любить солдата каждого
И труса, и отважного,
То никогда расчёт и взвод
Не станут цельным и послушным,
Как организм хромой, недужный
За бесполезностью забот.
И видеть человека в каждом
Считал Григорий очень важным.
                12
Уж он направился домой,
Но неожиданно, как тать,
Его остановил  чужой.
Своих умел он различать.
Тот старший лейтенант – загадка:
В глухих словах  лукавства ласка.
Ведёт по тёмным коридорам,
Что недоступны праздным взорам.
Там тесный мрачный кабинет,
Настольный свет под колпаком,
И в полусумраке таком
Григорий требует ответ:
- Обязан чем? И кто вы есть?
Мне отчего такая честь?
                13
- Я, старший лейтенант Хрунов, 
Особого отдела части.
Я, в общем, знаю вы каков
И вас не зря, замечу кстати,
Остановил. Нужны вы нам.
Быть с нами предлагаю вам,
На благо Родины. На вас
Давно уж положил я глаз.
Вы нам подходите…. – Не понял.
Вы метите меня в отдел?
- По совместительству хотел
Вам предложить. У вас есть поле,
Где вы вращаетесь с друзьями,
И я хотел, чтоб вместе с нами
                14
Вы открывали не надёжных.
Кто будет что-то говорить
Об отношениях возможных…, –
Григорий уж постиг ту нить.
Ему в мгновенье стало жарко,
Как крепким паром, да из шланга.   
В лицо дохнули смрадом грязи.
- Я не холуй вам. Вы не князи –   
Держать сексотом . Я скорей
Ослепну даже. Не по мне
В паскудном пачкаться дерьме.
Шептать в потёмках на друзей….
- Не горячитесь. Ни к чему….
О нашей встрече – ни кому…, –
                15
Григорий, укрощая гнев,
Покинул тёмный кабинет.
В его душе метался лев,
На неожиданный привет.
Конечно же, не одному
Такую подлость, как ему,
Отдел особый предлагал
И атмосферу создавал
Тотальной слежки друг за другом
Коварной тактикой, методой
Иль так – болезненной заботой,
Коль прибегал к таким услугам.
Презрел Григорий подлость их,
Не думал о тылах своих…
                16
Он в детстве, собирая марки,
Был в артиллерию влюблён,
И «бог войны» в его тетрадки
Спешил тогда со всех сторон.
Потом страсть эта улеглась,
Но искорка, что в нём зажглась,
Его вела своим путём
И, как мы видели, потом
Стал предан он тому же «богу»,
И громыхал на полигонах.
А жизнь в палатках и окопах,
Привычной стала понемногу.
Уж вдоволь пороху понюхал,
Стал глуховат на оба уха….
                17
Из-под пера на гладь листа
Слетают буковки рядами.
Соцветье букв – слова шута.
Их спица мысли вьёт узлами:
Любую ткань на вкус и цвет,
Каких не видел раньше свет.
Из тканей – вещи и одёжки,
И зазывалы – их обложки.
Нас одевают – ах, умельцы –
В наряды глупостей, по моде
(Как нагишом король в народе
Нёс коронованное тельце).
Скажите. Знаете ли сами
Вы чьими машете крылами?...
                18
Всю жизнь чего-то ожидаем:
Трамвая, зрелости, всего,
А на вершине увяданья
Мы ждём бессмертья своего!
И лишь, навек закрыв глаза,
Узрим и Землю, Небеса,
Смысл нашей жизни на Земле
Прозрачно, словно в хрустале,
И с озарением всего,
Мы обнажённою душой
Представим жизни груз земной.
Не скрыть нам больше ничего.
Уж если вечно длится повесть, –
Оценим, друг, что значит Совесть!...
                19
ЧП.  Во взводе самоволка.
Бобров оставил свою часть.
Солдат, конечно, не иголка,
Чтоб можно было потерять.
Виновник ждёт жестокой кары
И собирается на нары,
Но лейтенант лишь расспросил
И без намёков отпустил.
Григорий в этот чёрный день
Задумчив был, весь день в казарме,
Придирчив, строг, не брал гитары,
Маячил призраком, как тень.
Отбой проверил и прилёг,
Как был, не сняв ремня, сапог.
                20
Солдат дотронулся подушки
И нет его – во власти сна.
ЧП совсем не безделушка,
Григорий видит в чём вина.
Чрез треть часа, как гром: «Подъём!»
И взвод, подхваченный огнём
Команды, – спущенный курок.
Задача взводу: марш-бросок
На высоту с отметкой «100».
И с полной выкладкою в ночь
Солдатским сапогом толочь
Солдатский сон…. И торжество.
Атакой взяли бугорок!
Там, рядом, реденький лесок.
                21
Комвзвод  велел зажечь костёр,
И комсомольское собранье
С вопросом…. А вопрос остёр… 
Боброву взводом – порицанье.
Прочувствовав Боброва драму,
Взвод возвращается в казарму.
Стволы почистив, – под замок.
К подушке – только на часок.
«Подъём!» – и всё по распорядку –
Солдатский заурядный день.
Собрания, ночного, тень
Взвод пристегнула, как лошадку.
И, если что кому не впрок,
Ему напомнят «бугорок»….
                22
Неуловимые мгновенья
Ткут час, день, год, слагают жизнь,
Но есть мгновенья откровенья,
Возносят ли, свергают вниз.
Мгновенья те терзают память.
Они находят свою заводь
На нелинованном листе,
На драгоценнейшем холсте.
Напоминают, утверждают:
Рожденье, жизнь и даже смерть,
Былого  времени дух, твердь.
Мгновенья эти оживают,
Чтоб им потом, потом, потом
Стать откровения ключом!...
                23
На сердце разные цветы:
Любовь и скромность, милосердье….
Есть и презренные кусты:
Коварство, ложь, высокомерье….
Садовник, для своей души
Росток любви не заглуши.
Не позволяй взрасти кустам
И зеленеть дурным листам
На грядках сердца своего.
А благодатные цветы,
Как чудо – Божие персты – 
Коснутся сердца самого,
И козни всякой суеты
Окажутся за три версты….
               24
Зимой и летом ежегодно
Полк выезжал на полигон.
Не потому, что было модно,
В их жизни было, как закон:
Итогов подведение,
Проверка на владение
Тем, что доверил им народ;
Отчёт за ратный, трудный год.
И эшелоном двое суток
В теплушках: нары, печь зимой,
И свечи в ночь, бачок с водой.
Но только тронулись и пулька
Заговорила: «Пас» и «Вист», –
Под мерный стук и лязг, и визг.
                25
За пулькою – бывалые,
А молодёжь – вокруг, кольцом,
Стремясь познать кудрявые
Законы виста. На крыльцо
Его ступить и встать без гроша –
Обременительная ноша….
Так двое суток, и без сна.
«Гороховец!» И без вина
Земля качается под ними,
Но начинается разгрузка,
И эта свежая нагрузка
Теперь царит, владеет ими.
Команды чёткие и полк
Колонной делает рывок.
                26
И лагерь встал. Дымится кухня.
Палатки – стройными рядами.
А жизнь солдата – солнце ль вьюга –
Течёт обычными путями.
Особенности всё же были,
Но воины уж к ним привыкли.
Там нет земли – кругом песок,
Деревьев нет, лишь соснячок,
Там нет людей, везде солдаты,
Лишь солнце то же, небеса
И певчих пташек голоса.
Без грома, в ясный день, раскаты.
Там говор пушек громовой,
Там сладкий дым пороховой….
                27
Солдата учат, учат делу
Порой, простому, как дрова,
Чтоб им сноровка завертела,
И отдыхала голова.
Усвоив сразу, нет охоты
Одно и то же (до зевоты):
Болванку – в ствол, назад таскать,
И офицера проклинать
За бесполезную науку.
Когда же боевые стрельбы –
Солдаты те же, что и прежде –
Намёка не найти на скуку.
Друг другу, в деле помогая,
Порою, даже подгоняя,
                28
Взрываясь дерзкою смекалкой,
Сгорая в пламени задач.
Уж тут не скажете: «вояка»,
А Воин! Виртуоз! Скрипач!
Дерзанье ратного труда!
Расхлябанности нет следа,
И каждый – мастер в ратном деле.
И, как в стихах – звучанье трели,
Расчёт – оркестр, и дирижёр
Повелевает словом, жестом,
Как бог войны! Вполне уместно.
В его руках «войны» задор.
Сосредоточенные лица,
Вокруг орудий пыль клубится….
                29
На полигоне гром орудий.
Кипит солдатская страда.
Отчёт солдатских мирных будней
Ведёт секундами всегда.
На марше жмут «на всю железку»,
Мотор дорогу рвёт, как сетку,
Песка фонтаны от колёс,
Скрип на зубах, не дышит нос;
Расчёт цепляется за кузов,
С боекомплектом, в пляске марша,
А поверяющая стража
Висит навязанной обузой.
У цели, развернув машины,
Моторы глушат, и вершины
                30
Деревьев слушают команды,
Как будто ждут, чего-то ждут.
На местности сверяют карты….
Пристрелка кончена и тут
Сержант находит под кустом
Гнездо, прикрытое листом,
С птенцами желторотыми.
«Струёй огня, эР эСами
Все будут залпом сметены».
Менять позицию уж поздно,
Но надо сделать, что возможно,
Секунды все уж сочтены.
Командует: «Расчёт! Ко мне!» –
Не забывая о «войне».
                31
Солдаты обложили дёрном
Гнездо, а сверху плащ-палаткой
Укрыли птенчиков проворно,
С надеждой, но надеждой шаткой.
«Расчёт! К орудию!.. Огонь!»
«Огонь, птенцов только не тронь», –
В солдатском сердце, как мольба,
Пока не кончилась пальба.
«Отбой!» – солдаты до гнезда.
Убрали быстро плащ-палатку.
Птенцы все живы, кличут матку.
У обгорелого куста
Металась птаха недалече,
Напуганная «грозной сечей»….
                32
Когда откроете глаза
На то, что вроде очевидно,
Вдруг удивления гроза
Нас потрясает, нам обидно
За легковесное мышленье,
Как бы зефира дуновенье,
Всего касаться по верхам,
Скользя по мудрости стопам,
Не утруждая себя мыслью,
Но полагаясь лишь на чувства,
Потворствуя игре безумства.
Порхая весело по жизни,
Спешим, не ведая труда,
Как беззаботная вода….
                33
Невольник рифмы, жажду мысли,
Чтоб окропить живой водой,
И поэтические искры
Извлечь гармонии волной.
Но только шёпот дуновенья
Божественного вдохновенья,
Бросает нас на штурм твердынь   
Огнём чарующих святынь.
И открывает небеса,
Несёт в неведомые дали,
Покров, срывая и вуали,
И ослепление глазам,
Где власть гармонии миров –
Души волнующейся зов….
                34
На стрельбище, комбат  Орлов,
Довольный результатами,
Уж в лагерь двинуться готов.               
Сержант, с двумя солдатами,
Преподнесли ему по чину
Не разорвавшуюся мину –
Пустяк – калибром пятьдесят;
Взрыватель, пёрышки блестят.
Он посадил солдатский строй
На косогоре у дороги.
Решился расстрелять (О, боги!),
И на пенёк, совсем седой,
Он ставит мину на попа,
Как очень вредного клопа.
                35
Орлов пошарил автоматом
(Григорий рядом, в полный рост), 
Чтоб показать своим солдатам:
Комбат их вовсе не прохвост.
Шагов пятнадцать, вдалеке,
Стояла мина на пеньке.
Стояла смирно под расстрелом,
Блестя на солнце тощим телом.
Взрыв, выстрел, как единый гром!
С Григория снесло фуражку.
Семь дырок в тулье у бедняжки.
Комбат, взглянув на всех орлом:
«Когда б ты был чуть-чуть повыше,
Мы б горько плакали по Грише».
                36
Со смехом строятся к походу.
В строю солдаты, но один
Сидит, как был, на гребне склона,
Как расколовшийся кувшин.
Лик бледный. И Орлов рванул,
Вмиг гимнастёрку распахнул:
Под левым розовым соском
Чернеет ранка и, притом,
Ни малой капельки крови.               
«Белов! Ведите батарею!» –
И, напрягая свою шею,
Взял в руки геркулесовы.
Солдат не малое дитя,
Но через полчаса спустя
                37
(Нёс километр, а может больше)
Орлов приходит к автостраде.
Нёс на руках, и эту ношу
Нёс бережно, нёс как награду
Безумной выходке своей.
Поймал машину и быстрей –
Солдата в медсанбат,  и сам,
Как нянька, оставался там,
Пока осколок не достали,
И жизни не было угрозы.
Кругом шипы, кругом вопросы…
Солдатика комиссовали,
Орлова вывели за штат,
А это лучший был комбат.
                38
Орлова все в полку любили.
Во всём отличный офицер.
Что делал, – то в Орлова стиле.
Был прост, без чопорных манер.
Но вот, ребяческая шалость,
Всё сразу рухнуло, распалось….
Не говорлив, с улыбкой милой,
Он выделялся своей силой:
Крестился двухпудовою
И прут мог завязать узлом.
Предельно честен, и, притом,
Ходил прямою тропкою.
Прошли два месяца за штатом
И в положении чреватом:
                39
Решенья нет, он не у дел,
Сам напросился, так, от скуки
(Всему обязан быть предел),
Дежурным в штаб. Всего на сутки.
Комдив  был крепкий генерал.
Дежурным руки пожимал
До хруста в косточках, и страх
Чернел зловеще, как овраг.
Как избежать рукопожатий?
Рапортовали издали
И сторонились, как могли.
Орлов знал эту странность, кстати.
Он утром рапорт доложил
И генералу услужил.
               40
На измывательскую лапу
Свою лапищу наложив,
Прижал беззлобно и без храпу,
А генерал ни мёртв, ни жив;
По силе, явно уступая, –
Не вырваться – и, приседая: 
- Пусти, медведь! – а капитан,
Не отпуская свой капкан:
- Что держите меня за штатом?
- Пусти! – Орлову нет нужды.               
Он знал. Его руки следы
Последним выплеснут приказом.
Но с той поры тот генерал
Дежурным руку не совал….
                41
Я к берегам твоим спешу,
Горю услышать твои звуки.
Лицо я в волны опущу,
Забытые тобою руки.
И тот ожог, как поцелуй,
Твоих с Эльбруса хладных струй,
Я встречу радости слезой,
Которую возьми с собой,
Как сердца юности признанье,
Как верность, преданность в любви –
Как хочешь, это назови –
Души чистейшее дыханье.
Вглядись внимательно, Баксан, –
Тобой воспитанный пацан,
                42
Уж весь покрытый сединой,
Уж отошла былая резвость,
Но с той же юною душой,
Я созерцаю детства местность.
Родные берега и горы
Ласкают снова мои взоры,
И наполняют душу силой,
И радостью невыразимой,
И к горлу подступает ком.
И эта счастья, грусти глыба,
Когда ступил на край обрыва,
Обдаст блаженства ветерком!
Ты мой, Баксан, – души частица –
Из детства трепетная птица!