Achtung whiskas! все кошки умрут... 11 декабря

http://www.proza.ru/2012/02/18/1356

Achtung whiskas! все кошки умрут... 11 декабря
Спасите Ваших Кошек
11 декабря. Прощание с королем

Часа в три ночи, Лора вскрикнула и разбила мой зыбкий сон, где в багровых видениях я все никак не мог расстаться со Степой. Она схватила мою руку и прижалась ко мне всем своим вздрагивающим телом:

- Ой, страшно, мне страшно Миша! Такой страшный сон! – шептала она сквозь совершенно не сдерживаемые рыдания.

- Что такое, дорогая? Успокойся, ведь это только сон. Я рядом с тобой – ничего не бойся!

- Мне Степочка наш снился. Ой, страшно, страшно!..

- И мне Степа все время снится, так что тут страшного? Мы его еще долго не забудем, мне так кажется, что – никогда...

- Мне снилось, будто я встала и пошла на кухню. В квартире темно, ночь, и мне казалось, что это все происходит наяву, будто я на самом деле только что встала и иду. И, вот, я прохожу мимо твоего кабинета и посмотрела на Степино кресло и вдруг вижу на нем какую-то темную тень. Остановилась, смотрю, а тень эта как бы уплотняется, становится Степой, он спрыгивает с кресла, шагнул ко мне и смотрит на меня так трогательно, так любяще и спинку свою подставляет – мол, нате меня, гладьте! Я прохожу в комнату, сажусь в кресло и начинаю гладить нашего мальчика. Потом, смотрю, заходишь в кабинет и ты, склонился над Степочкой и тоже его гладишь, гладишь, а он ластится к нам – то к тебе, то ко мне. Мне так стало страшно, и я проснулась…

Я обнял Лору и крепко прижал ее к себе:

- Успокойся, дорогая! Что ж тут страшного? Это Степа приходил с нами прощаться - сегодня его душа отлетит на небеса. Все души умерших покидают тела на третий день, даже у животных.

- А он попадет в рай?

- Я думаю - да, он же не грешник. Животные ведь не умеют грешить, не умеют врать, они до наивности естественны.

-  Ах, дай-то бог, дай-то бог! У нас-то Степочке было хорошо, не знаю, будет ли ему на небесах лучше. Что ж, поедем, похороним его сегодня, бедненького.

- Да, дорогая…

Лора перестала всхлипывать, дыхание ее постепенно выровнялось, и она вскоре снова забылась в тревожном сне. Зато я теперь заснуть не мог. Мне казалось, что сейчас Степа по-прежнему где-то здесь, с нами, стоит мне выпростать руку из-под одеяла и свесить ее с кровати, как он тут же подойдет и начнет тереться о нее щеками.

Вообще, эти прошедшие два дня, когда я, словно сомнамбула, ходил по квартире и набредал на те места, где лежала Степина постелька, или стояли его кормушки или лотки, мое сердце сжималось при виде этих пустых, осиротевших мест и наворачивались на глаза слезы. Я невольно бросал взгляды на его любимые места отдыха – кресло, нашу кровать или коридорную стенку и мне казалось, что я сейчас увижу его – здорового, сильного и очень любимого.

Но тщетно, эти места пугали меня мертвой пустотой. Иногда же, брошенная Лорой где-нибудь на диван шаль, или иной темный предмет, улавливаемый мною боковым зрением, чудились мне спящим нашим малышом и невольно заставляли поворачивать голову в ее сторону. И снова пустота казнила меня. Лора видела мои страдания и когда смотрела на меня в такие минуты, то ее покрасневшие глаза выглядели, как две свежие раны - она переживала не меньше чем и я, да еще и за меня самого…

Около восьми утра, когда Лора, молча готовила завтрак, раздался телефонный звонок. Безучастная ко всему, ставшая за эти два дня похожей на серую тень, с синими, залегшими под глазами, кругами, Лора не обратила на телефон никакого внимания, будто его и не было вовсе. Трубку взял я. Это звонила Яна. Она сказала, что Поля случайно обварила кипятком руку, в школу не пойдет, и спросила, не могла бы Лора с ней посидеть дня три – до выходных, поскольку ни у нее и ни у моего сына не было возможности отпроситься с работы.

Естественно, Лора не могла отказать и стала собираться, чтобы уехать. Это значило, что Степу придется хоронить одному мне, но я это воспринял к лучшему – все жене меньше переживать, последнее расставание с нашим мальчиком еще больше бы изранили ей и так истерзанное сердце.

- Может, мне придется просидеть с Поленькой несколько дней, может, до субботы, - сказала мне жена, стоя перед зеркалом и запудривая появившуюся на лице черноту. – Так ты не забудь поливать цветочки. Кстати, я сегодня не успела полить. Особенно пригляди за Степиной бегонией, что-то не нравится мне она…

- Ладно, - безучастно буркнул я.

- И будь умницей, а то я тебя знаю – напоминаешься тут без меня, - напутствовала она меня уже перед самым уходом.
 
Я вышел из дома в десять утра – почти следом за Лорой. С собой у меня был аккумулятор, который я тащил в гараж. Он был очень тяжелый, наверное, с пуд весом, но, удивительно, он казался мне намного легче, чем та ноша, когда позавчера я уносил из дома Степу.

Открыв машину, я переложил одеяльце с телом Степы на заднее сиденье, чтобы не отвлекаться на него дорогой, когда буду вести машину – не хватало еще, чтобы попасть в аварию, и тогда Лоре пришлось бы хоронить еще и меня. Потом мы тронулись, но сначала я завернул в «Прощальный магазин», потом выехал из города и, наконец, машина вырвалась на загородную трассу.

И я повез моего малыша в последний путь…

Крепчайшие морозы, стоявшие все эти дни, сегодня спали, на улице было что-то около двадцати градусов, но зато густо валил снег и дул сильнейший ветер, разнося окрест плотную пургу. Снег нещадно бил в ветровое стекло и свивался косматыми косицами, делая дорогу невидимой уже в нескольких десятках метров. Дворники работали непрерывно, словно взлетали резиновые руки – помогите, помогите! Машины шли с зажженными фарами и довольно медленно.

Наконец мы въехали в лес, словно в темный коридор, сквозь который пробираться оказалось еще труднее, поскольку проезжавшие мимо машины, особенно грузовики, тащили за собой шлейф снежных вихрей, делая дорогу совершенно непроглядной, из-за чего я еле-еле тащился вперед, да еще и притормаживал время от времени, чтобы не столкнуться еще с кем-нибудь. Казалось, что это кто-то незримый управляет этой непогодой, не отпускает меня от Степы или хочет продлить расставание, чтобы мы подольше оставались вместе.

Ехать было и без того нелегко, глаза застилала не только пурга, но и, непрестанно менявшиеся в глазах, картинки из нашей прошлой счастливой жизни с Королем, которая уже не вернется никогда. Для нас Степа был не только любимым малышом, не только Королем – он был наш соратник в этой тяжелой штуке, которая называется жизнь, сквозь трудности которой мы шли вместе – плечом к плечу пробивая себе в ней дорогу. Да, именно соратник – от нас Степа получал пищу и кров, а взамен отдавал нам с Лорой свою любовь, ласку и поддержку в тяжелые минуты - такова была его работа, таков долг перед нами. И сегодня все это исчезнет вместе с ним навсегда.

Я уже выехал за двадцатый километр трассы и стал подбирать приметное место, где бы я мог похоронить своего мальчика с тем, чтобы его могилку потом было бы легко найти, когда мы захотим ее навестить. Ведь Лора обязательно этого захочет, коль уж сама не смогла поехать на похороны.

Раньше, километра через три отсюда, влево ответвлялась давно заброшенная, ныне разбитая донельзя и потому непроходимая дорога на Криводановку, хорошо Степе знакомая. Когда мы ездили туда летом за грибами и брали его с собой, мы сворачивали в лес чаще всего именно на нее, и углублялись внутрь бора, насколько это было возможно – километр или два. Потом еще раз сворачивали на, почти неприметную, совершенно заросшую дорогу, снова проезжали вперед, сколько она позволяла, – обычно несколько сот метров, и, наконец, останавливались. Здесь был густой сосновый лес, чистейший, настоянный на хвое, воздух, от которого распирало легкие до приятного опьянения, множество разнообразных грибов и еще черника с земляникой. Сказочное место.

Теперь нет ни этой сказки, ни той забытой дороги, ни тамошних корабельных сосен – люди на ее месте построили поперек леса новую широкую трассу и, тем самым, рассекли лес на четыре части, превратив его едва ли не в пригородный парк, по которому рассекают, чадящие дымом и брызжущие ядовитым маслом, машины. Раньше я бы увез Степу туда, но теперь мне придется подыскать для его последнего приюта другое пристанище, потому что люди, живущие одним днем,  даже зверей лишили их дома и их могил.

Наконец я выбрал, как мне показалось, довольно приметное место. Там с правой стороны располагалась площадка с эстакадой для осмотра и ремонта машин, а налево, вглубь леса, карабкалась в гору, едва обозначаемая неровной просекой, дорога. Я развернулся и остановил здесь машину. Потом положил одеяльце со Степой в большой пакет и, вместе с еще одним, обычным, повесил его на предплечье. Затем достал из багажника лом и лопату и по просеке стал взбираться наверх.

Метров через сто подъем кончился и, по прилично запорошенной снегом просеке, я вышел на ровное место и прошагал еще примерно столько же. Здесь глухая дорога упиралась в три огромные зеленолобые сосны и огибала их с обеих сторон. Я решил, что это хорошая примета и решил тут свернуть еще раз, теперь в сторону от просеки и стал оглядываться по сторонам, выискивая новое приметное местечко. Таковым мне показался, подрубленный молнией, остов столетнего дерева, вздымавшийся гигантским углом, метрах в восьмидесяти слева от меня. И я направился туда.

Дорога, по которой я сюда пришел, была хоть и мало наезжена, но по ней, распарывая ботинками толстый слой пушистого снега, идти еще было как-то можно. Но как только я свернул с нее в лес, то стал проваливаться в этот глубокий, спрессованный снег чуть ли не по пояс, и потому преодолевал эти восемьдесят метров минут десять. Место для могилки я выбрал рядом с той самой обожженной сосной у самого основания молодой, невесть каким образом затесавшейся тут, березки.

Здесь, стояло мертвое безмолвие заколдованного морозом леса, изредка нарушаемое лишь печальным поскрипыванием, дрожащих от холода, высоких, стройных сосен. А над их вершинами, в недосягаемой вышине, густо крутились снежные вихри, опускавшиеся к земле уже обычным, спокойным кружевом тусклого серебра.

Я раскидал снег и уперся лопатой в мерзлую землю. Дальше она поддавалась мне с трудом, поскольку почва прокалилась на недавних морозах до скальной каменности и сердито гудела от ударов лопаты и лома, которые я, время от времени чередовал, пытаясь пробиться вглубь. Я работал без перекуров, с каким-то неистовым упорством и невероятным напряжением сил так, что от металла сыпали искры, но, тем не менее, дело мое продвигалось очень медленно. Наконец, часа через полтора, весь взмокший, я сумел вырыть могилку глубиной чуть менее полуметра и, наконец, остановился.

И вот, неумолимо наступило время прощания. Перед тем, как это сделать я закурил сигарету, оставив нам со Степой еще пять последних совместных минут. Потом нагнулся и погладил моего малыша поверх одеяльца – в последний раз – и наткнулся ладонью на выпирающий уголок в том месте, где у него была голова. Догадался – это было окаменевшее, замерзшее, ушко мертвого мальчика. Затем положил Степу в ямку и засыпал землей, после чего поверху еще и присыпал снегом. Из второго пакета я достал два красивых красных цветка, которые купил дорогой в «Прощальном магазине», и положил их на могилку. И теперь, слегка покоробленные холодом, они казались двумя алыми сгустками крови, окропившие невинно-белый снег. Затем вынул из-за пазухи ракетницу и отсалютовал ввысь багровой ракетой, распоровшей небо и открывшей туда дорогу Степиной душе.

И в этот момент, там, наверху, мощно рванул ветер, сыгравший торжественный похоронный марш, который, правда, был короток и оборвался на полутоне, и величественные столетние сосны в печали склонили свои лохматые вершины над могилой Короля в наступившей траурной тишине. Ее нарушал лишь жалостливый и тихий плачь какой-то пичуги надо мной.

Спи спокойно, мой Король, мой мальчик!

Я еще раз огляделся, стараясь как можно подробнее запомнить это место, а потом для пущей верности нацепил на сучки ближайших деревьев оба, теперь уже пустых пакета. Нет, я точно знаю, что не забуду, где расположена могилка нашего малыша. На полгода, летом, я приеду сюда с Лорой помянуть его и поставлю поверх ее памятный камень.

Я бросил прощальный взгляд на могилу и, не оборачиваясь, побрел к машине.

Вот так родишь, или возьмешь в приемыши ребенка, растишь, воспитываешь его, а потом наступает его взросление, и он волен уйти из семьи навсегда. Если бы не “Whiskas” такое совершеннолетие через пять лет могло бы быть и у Степы, но он ушел от нас досрочно. У нас с Лорой для него был Рай. Будет ли ему так же хорошо в Царствии Небесном?

Я завел машину, прогрел двигатель и тронулся в обратный путь. Чувствовал я себя совершенно выпотрошенным. Сегодня закончился некий важный, очень значительный и, возможно, самый счастливый период моей жизни - я потерял Степу.

Несколько раз Степан у нас, правда, терялся и до этого, в основном, в подростковом возрасте. Бывало, выскочит в подъезд незамеченным, когда кто-нибудь уходил из квартиры, а когда мы спохватимся, то потом ищем его по всем этажам, сходим с ума. Обычно, в этом случае, он оказывался на какой-нибудь площадке у двери квартиры, расположенной аналогично нашей. Тут Степа вел себя иначе, нежели дома – он сидел тихий и пришибленный, боясь лишний раз мякнуть. А позже научился распознавать именно нашу дверь, но все равно не подавал голоса, а только прыгал на ручку двери, безуспешно пытаясь дернуть ее на себя, и царапал ее. Именно по этому скрежету мы и узнавали, что Степан за дверью. Позже, став взрослым и серьезным котом, он уже не позволял себе этих шалостей, однако и в этом случае однажды прилично потрепал нам нервишки.

Было это так: однажды, летним вечером, мы хватились кота и нигде не могли его найти. Обежали весь подъезд, обежали вокруг дома, шаря под каждым кустом и зовя его изо всех окон в подвалах. Стало темно, нам пришлось вооружиться дома фонариками и прошерстить весь квартал. Никого не найдя, убитые горем, вернулись домой. Думали – всё, пропал наш Степа, он такой домашний, и на улице ему самому ни за что ни выжить. Но тут из кладовки раздалось удручающее мяканье. Мы бросились открывать дверцу, и Степа, сердитый, выпрыгнул оттуда – зачем, мол, меня там заперли? Видимо, в силу своего любопытства, он попал туда, когда Лора что-то доставала из кладовки, и она, не заметив этого, закрыла в ней малыша. А потом Степан, наверное, там заснул.

Конечно, нашей радости не было предела, начались обнималки, гладилки. Смирил свой гнев на милость и Степа – утробно урча, он подставлял нам спинку и целовал руки…

И вот теперь наш мальчик был потерян для нас навсегда. И отныне, я заметил, жизнь моя пошла, как бы сама по себе, словно на экране в кино – я ее наблюдаю, сопереживаю, но сам в нее не вхожу, просто отбываю там номер.

Мы уже никогда не возьмем другого кота – о кошке речь не идет вообще – мы будем сравнивать его с лучшим из лучших, с самим Королем, которого уже нет. И если с новичком будет что-то не так, если новый кот будет в чем-то уступать Степану, нас постигнет серьезное разочарование, и мы, может быть, не сможем его полюбить. А зачем же плодить несчастье?

От этих мыслей и воспоминаний меня отвлек холод - я почувствовал, что замерзаю, и инеем затягиваются в машине стекла, отчего, и так плохая видимость стала почти нулевой, так что я едва-едва продвигался вперед. Я подставил руку под поток воздуха, исходящего от печки – он был колюч и холоден, значит, что-то случилось с системой отопления.

Я ничего не понимал в этой системе, впрочем, как, почти, и во всех остальных механизмах машины, поскольку сам никогда не занимался ремонтом, предпочитая, чтобы это делали знающие люди из автосервиса, но все же остановил авто, вышел наружу и открыл крышку капота. Бегло осмотрев, открывшиеся мне железные внутренности, я, хоть и будучи тупицей в автоделе, все-таки определил причину неполадки – куда-то убежал тосол. Понятно, что ни о каком ремонте, в моем положении, не могло быть и речи. Оставалось только как-то потихоньку постараться добраться до дому с этой поломкой. И я снова сел за руль.

Теперь мне приходилось, ко всем прочим неудобствам, еще и отскребать наморозь от стекол, чтобы хоть что-то видеть снаружи вообще, а ведь к этому времени я еще не успел даже выехать из леса, и до дома оставалось не менее, как километров пятнадцать пути. И эта дорога вслепую заставила меня, в конце концов, открыть окна салона, чтобы лобовое стекло не слишком затягивало этой изморозью и испариной, запустив в машину снежные вихри. Это была палка о двух концах – с одной стороны видимость улучшилась, а с другой – я все больше замерзал на холодном встречном ветру, особенно мерзли мои руки – я водил машину без перчаток, так я лучше чувствую руль. И этот жуткий обратный путь в ревущей пурге казался мне бесконечным.

Наконец, я въехал в город и остановился у первого автомагазина, где купил банку тосола. Заправившись им, я благополучно добрался до гаража.

Отвлекаясь от темы, скажу, что к моему следующему посещению гаража, тосола в машине опять не было, а вместо него под днищем автомобиля образовалась приличная лужа. И тогда я выяснил, что в радиаторе каким-то образом открутилась пробка для слива тосола, и он вытек, видимо,  еще в лесу, когда я копал могилу Степе. Просто, вернувшись из леса, я тогда не удосужился заглянуть под машину – ни к чему было, поэтому ничего и не обнаружил. Но каким образом пробка, которой никогда не пользовались по назначению с самого момента покупки автомобиля, то есть вот уже как лет десять, и которая, наверное, уже приросла к радиатору, могла так вот взять и сама по себе отвернуться? Просто уму непостижимо!

Неужели это Степа не отпускал меня от себя? Но не может же быть столько мистики сразу…

Поставив машину и заперев гараж, я, с пакетом Степиного корма, направился к развалинам одного частного домов, находившегося поблизости от гаражей. Когда-то здесь была целая улица этих домов, но в конце восьмидесятых годов их снесли, а на этом месте планировали построить школу. Но в то время по стране уже вовсю шла перестройка, несшая с собой не только свободу, но и серьезный экономический спад. Пустели полки магазинов, росла инфляция, страна резко беднела, и о строительстве школы забыли. А позже, когда Советский Союз распался, и Россия была ввергнута в еще более чудовищную экономическую разруху, в этом месте началась самовольная копка погребов и установка гаражей – ослабленным властям в ту пору было не до самовольщиков – надо было как-то суметь предотвратить в стране голод, дать людям работу, остановить беспредел преступности.

И вот, теперь в этих заброшенных развалинах, густо заросших как снаружи, так и изнутри кустарником и кленом и невидимых постороннему глазу, одна бездомная псина летом, под полуповаленной бетонной плитой, родила троих щенят. Щенки были поздние, они появились в августе и к ноябрю, когда выпал первый снег и задули холода, они были еще маленькими, и шансов на выживание у них было немного. И тогда сердобольные жильцы ближайшей хрущевки – мир не без добрых людей – прикрыли проем между землей и этой бетонной плитой сиденьем от старого, выброшенного на свалку, дивана, оставив там только небольшой лаз для собачек. В итоге, получилось нечто наподобие логова, куда не залетал снег и не задували ветра, и собачья семья могла в мороз согреть друг друга своими телами.

Подойдя к логову, я увидел двух старичков - очевидно, семейную пару. Они выглядели бедно – поношенная, хотя некогда и добротная, одежда, в которую они были облачены, была, видимо, еще с их давних допенсионных времен. И сейчас старики, конечно, испытывали лишения, живя на скудную Российскую пенсию. Но, несмотря на это, они не озлобились на нынешнюю жизнь и пришли сюда, как и я, покормить собачью семейку из логова – у них в руках был пакет, из которого они бросали на землю кости и еще какие-то объедки.

Обычно так часто делают пожилые люди, которые когда-то сами раньше держали собаку, но которая уже умерла, а новую старички заводить не решаются, боясь оставить домашнего любимца в неведомом, страшном одиночестве из-за скорого своего ухода из жизни. И вот сейчас, у ног этого старичья, и крутилось три уже подросших щенка - все лохматые увальни, не в короткошерстую мать, которая, позволяя сначала наесться своим детенышам, стояла чуть в сторонке, благодарно повиливая хвостом.

Завидев меня, вся собачья стая скрылась в логове, а старички что-то тихо и недовольно бормоча меж собой, посматривали на меня поблекшими глазами, причем, как-то неестественно, по-рабски. Очевидно, будучи на задворках жизни, они не смели сказать ни слова осуждения более сильному, более молодому и более обеспеченному, чтобы не нарваться на ответную грубость или еще что похлеще.  Увы - такова наша нынешняя Российская жизнь, где уважение к старшему поколению потеряно напрочь, а нравственность упала ниже плинтуса. Бедное старичье еще не знало, что я тоже пришел порадовать собачье семейство.

Я прошел мимо них и по собачьей тропке, через голый кустарник, направился к логову и там, почти у самого входа, высыпал Степановы хохоряшки на землю. Мгновенно из проема норы показалась морда одного из самых любопытных щенков, поблескивающая парой заискивающих собачьих глаз, однако выйти наружу никто из норы не решился. Я повернул назад, а когда через несколько шагов обернулся, то увидел всю свору, скучившуюся над хохоряшками и жадно их поглощавшую. Что ж, пусть помянут моего Степу. Конечно, такие поминки лучше было бы устроить для уличных кошек, все же родное Степе племя, но где же мне их зимой найти? – те из них, кто еще не умер от голода и холода прячутся сейчас в глубине подвалов домов, пробавляясь крысами и мышами.

Вернувшись в опустевший дом, я разделся и прошел на кухню. Посмотрел на то место, где раньше стояли тарелочки с кормом Степана с привычной мыслью – есть ли там еда? Нет уже Степы, его последний корм съели собаки, а привычка осталась. Отвернулся. На столе увидел рассыпанные успокоительные таблетки – остались после ухода Лоры.

Потом открыл холодильник и достал водку. Мой взгляд задержался на рукотворной открытке, прилепленной к стенке холодильника магнитом в форме маленькой лягушки. На открытке, представлявшей собой обычный лист ученической тетрадки, неумелой детской рукой был нарисован серый кот. Он топорщил в разные стороны свои роскошные усы и вздымал трубой пушистый хвост. По всему периметру листа были нарисованы сердечки, составлявшие на ней своеобразный алый кант. Также там была надпись:
         
СТИПАНУ ОТ ПОЛИНЫ

САМАМУ ЛЮБИМАМУ КАТУ НА СВЕТЕ
НЕТ КАТА ЛЮБИМЕЙ

ПОЛИНА

Эту открытку нарисовала и подарила Степе Поля на последний его день рождения в феврале, и с тех пор она красуется здесь.

Я вспомнил, что Поля, когда звонила нам из своего дома, обязательно спрашивала про Степу, просила позвать его к телефону. После этого мы подносили трубку к уху Степана, и он слышал, как Поля говорила ему всякие ласковые слова и признавалась ему в любви. Потом она спрашивала Лору – слышит ли ее Степан и почему не отвечает? И тогда Лора начинала мяукать в трубку – вроде это сам Степа так делает, хотя коту, на самом деле, все эти ласковые воркования Поли были до фени. Но Поля этого не знала, все принимала за чистую монету и была без ума от счастья.

Бывали и такие случаи, когда Лора гостила у сына, и они оттуда вместе с Полей звонили мне и просили, чтобы Степа поговорил с Полей. Но мне, как правило, некогда было заниматься пустяками, и я как-то раз придумал откоряку, будто Степа ушел учиться в школу. Полю эта новость привела в сумасшедший восторг, и она страшно заинтересовалась подробностями этого дела. Она расспрашивала, в чем Степа пошел в школу, в какой обуви, шапочке, взял ли сумочку с учебниками, ручками и тетрадками. А когда на следующий день она вместе с Лорой собралась к нам домой, то прежде попросила Лору зайти с ней в школу и навестить там ученика Степу. Лора ей сказала, что занятия в их классе кончились, и Степан сидит уже дома. А на следующий день Поля, несмело поглаживая сердитого Степана всего лишь двумя пальчиками, спросила меня:
- Дед, а почему Степа в школу не торопится? Пора уже, а то опоздает!

- Не будет он, Поленька, больше ходить в школу, выгнали его за неуспеваемость.

У Поли сам собой открылся рот, и она вытаращила на меня изумленные глаза – она никак не могла взять в толк, почему такого умного кота могли взять да вот так просто выгнать из школы…

От этих воспоминаний защипало в глазах. Я налил себе полстакана водки и помянул Степу. Случайно мой взгляд остановился на кухонных часах, они показывали 12-43. Видимо, остановились, потому что времени должно было быть гораздо больше, что и подтвердили мои наручные часы – шел третий час. И тут я вспомнил, что именно в это время умер позавчера наш мальчик и сопоставил с тем временем, когда хоронил Степу сегодня. Оно тоже совпадало, хотя тогда я и не смотрел на часы. Позавчера в 12-43 отлетела от тела Степина душа, а сегодня, в тот же самый час, она направилась в Рай.

Если сопоставить все события сегодняшнего дня, то просто мистика какая-то получалась!

Я забыл и еще забуду многих людей - с кем играл, с кем учился, с кем работал, в кого влюблялся. Но Степа в моей памяти останется навсегда! Он еще долго будет жить в наших с Лорой снах. И даже после нашей смерти Степа будет там оставаться вместе с нами всегда…

В этот день я серьезно напился. Но вечером меня разбудили жалобные гудки телефона, это звонила Поля. Она спросила:

- Дед, а правда, баба говорит, будто Степа собрал чемоданы и отправился в кругосветное путешествие?

- Правда, Поленька, правда, - попытался как можно веселее и беззаботнее ответить я и почувствовал, как мое сердце, словно мохнатой паучьей лапкой, сжимает спазма, отчего даже ритм дыхания изменился и стал частым и угнетенным.

- А за ним такси приехало?

- Да, увезло Степу в аэропорт, там он на самолет сел, долетел до океана, а теперь, наверное, плывет уже на корабле.

- А когда он назад вернется?

- Не скоро, Поленька, ему надо посетить много разных, хороших стран.

- А там растут пальмы?

- Да, там растут пальмы, там много цветов, много других котов и там есть теплое море, где Степа будет ловить рыбу.

- А почему он со мной не попрощался?

- У него не было времени, но он оставил тебе записку на своей фотокарточке, - нашелся, что ответить я и подумал, что надо, на самом деле, найти подходящее фото Степы и написать на обороте что-нибудь хорошее для Поли, вроде как от него самого. Пусть порадуется.

- Дед, а ты мне вышли эту фотографию на компьютер, я хочу посмотреть. Власик из школы придет и откроет почту.

- Хорошо, малышка, сейчас сделаю.

- Ты плачешь, дед?

Я и не заметил, что, действительно, по моему лицу текут слезы.

- Нет, Поленька, вовсе нет, дорогая, это я лук на кухне резал, вот и вышибло слезу.

После разговора с внучкой я вспомнил наказ Лоры и пошел поливать цветы. Когда я оказался у Степиной бегонии, то был неприятно поражен: ветви ее подвяли и безжизненно свисали с вазона, касаясь пола, листочки на них поблекли и скрутились в стручки. Я полил цветок и подставил под вазон проволочный обруч, на который заботливо уложил умирающие стебельки. Потом достал наш семейный альбом и стал выбирать фотографии Степы. К сожалению, их было немного, но они были. Я выбрал одну из них, отсканировал и выслал по электронной почте на адрес сына. Текст придумаю позже и напишу на обороте снимка, и к следующему приезду к нам Поли все будет готово. А сегодня мне больно, очень больно, я не могу.

Когда-то сын, подарил нам с Лорой радость в виде пушистого, живого серого комочка, подарил нам эту новую жизнь, но, по сути, не ведая того сам, подарил замену самому себе. Но, скорее всего, этот подарок сделал нам вовсе не он, а его руками сам Господь Бог. А “Whiskas” – отнял.

Так будь же ты проклят “Whiskas” – кошачья смерть!


ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

Судари и сударыни!
Стою с протянутой рукой – подайте, котов ради, баллов!

Друзья!
У меня возникла идея установки памятника КОТУ, как борцу со смертью в лице Компании "Марс". Образ должен быть собирательным, но в качестве прообраза - все же Великий Степа. Есть ведь памятники собаке, почему нет коту?
Желающие принять участие в проекте - пишите...


© Copyright: Спасите Ваших Кошек, 2012
Свидетельство о публикации №21202181356