Бен Джонсон. На достославное путешествие

БЕН ДЖОНСОН
(1572-1637)

Из сборника «ЭПИГРАММЫ»
(1616)

134. НА ДОСТОСЛАВНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Изрядно небылиц сплела Эллада:
     Геракл Тесея, мол, извлёк из ада;
Орфей там был, Улисс; и муза Рима
     Троянцем нас морочит нестерпимо.
Герои - Шелдон с Хейдоном - зато
     Свершили то, о чем не врал никто.
Стикс, Ахерон и Флегетон с Коцитом
     Им удалось проплыть - одним визитом.
Шум, вонь, дерьмо: его в Аиде в малом
     Количестве, в столице же - навалом.
Без паруса на вод пустились лоно
     С двумя гребцами – мерзостней Харона.
Нет, не лягушки испускали пук;
     Не Цербер выл, а стаи псов вокруг.
Мегер десятки – Фуриям взамен;
     Не призраки стенали: горше плен
Грехами, совестью отягощённых -
     И скорою кончиной удручённых.
Что ж, Греция поэтов порождала,
     А нам авантюристов не хватало.

ОНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

   Пою отвагу лондонцев лихих:
Жаль, рыцарями звать не вправе их.
Один-то был им – и его фигура
Могла б воссесть близ короля Артура.
Другой был сквайром – рангом о-го-го,
Но в деле побесстрашнее того,
Кто выиграл на спор заклад тройной,
Из пекла возвратясь... Итак, за мной!

   Прилив, луною движимый, реки
Мочил бедняг с Банксайда башмаки
У них в домах; тогда-то эта пара -
(Тех вертопрахов презирая яро,
Кто жировал в Венеции, в Париже
Иль взад-вперёд сновал куда поближе,
Иль пятился до Берика, иль моррис
Плясал до Нориджа, расхорохорясь) -
В «Русалке», что на Бред-стрит, за столом
Решили: «Баста! В Холборн поплывём!»
(Хотя в Антверпен, в Бристоль проще рейс).
Продолжу я рассказ... За мной, скорей-с!

   А вот и Брайдуэлл (или же Аверно):
Нам всем – читателям – сих мест, наверно,
Не миновать; но странно, что доныне
Ни к богу не воззвал я, ни к богине:
Высоким штилем стих мой оснастив,
Как опишу я бедственный прилив,
Пловцам грозивший?! Все напрягши силы,
Без ветви золотой и без Сивиллы,
Жертв не заклав, они влекутся споро.
Алкид, будь в песнопенье мне опорой!
Ты побывал, я слышал, в преисподней -
И, как никто, исследовал всяк ход в ней.
По слухам, ты – как бог - всегда не прочь
Смешливым Музам в трудности помочь.
Боец кулачный! Подвиги былые,
Уверен, на твоей сказались вые;
Но – пусть в последний раз – героем будь:
Мой факел подержи, чтоб грозный путь
Смог описать я. И закупорь нос:
Тут аромат – отнюдь не майских роз.
При входе чудище – прозваньем Ил:
Встревожен вёслами, распространил
Он гнусный смрад... Вот так из ваз ночных
Золотари сливают то, что в них,
Со множества повозок в мутный ток,
Который пилигримов и повлёк
Меж двух барьеров: устрашали справа
Кентавры – жутких возчиков орава;
Толпились там же гарпии, горгоны;
Напротив пращур хворей – дух зловонный -
Плодил потомков, коих тьма и тьма:
Нужда, болячки, голод, скорбь, чума.
Сортиры там звучали повизгливее,
Чем вол мычал, описанный у Ливия.
Бурлила гневно не одна клоака;
Геройство одержало верх, однако.

   Кастор с Поллуксом, явленные граду,
Пучину рассекали. Вдруг преграду
Узрели наниматели галеры -
Внушительней мифической Химеры.
Заспорили: то ль Бриарей сторукий -
Иль бидл, когда он вытворяет штуки?
Иль Гидра, иль из шлюшки той скала,
Что прядь волос отцовских забрала?
Нет: лихтер преогромный встал стеной,
И обогнуть его – ни Боже мой!
Хароны - в крик: «Назад!» В ответ: «Не сметь!
Гребите, негодяи, так и впредь!
Где мы сейчас?» Послышалось: «В Коците».
«Неважно, твари! Сказано: гребите!»
«Нас обмарают». «К черту! Кто - лягушки
Там квакают?» «Кой: залпы, как из пушки,
Кишки дают». «И всё равно – гребём!»
Тут оглушительный раздался гром:
Меркурий ab excelsis (иль Гермес)
Низринулся на них, как бы с небес,
Песоча Парацельса со студентами,
Давно его мешавших с экскрементами.
Бог красноречия за святотатство
Счёл то, что ртутное его богатство
Суют в настойки, свечи и пилюли,
Заботясь о систематичном стуле.
«О, близок час, - воскликнул гневно он, -
Я буду наконец освобождён!
Глагол мой мощный прогремит повсюду:
Ответить же, хоть и услышан буду,
Мне не рискнут». Припомним: те же цели
Парламентарии в виду имели,
Но не поддержан громкий был пердёж,
Развеян зря... Пропала ни за грош
И речь Меркурия. Тогда вся в кале - и
В урине, проскользнула лодка далее
(Так от циклопа Одиссей – наш предок -
Удрал в овечьей шкуре), напоследок
Вонищей шибанувши тошнотворной,
Какой не сыщешь ни в одной уборной -
И ни в Медвежьей Яме в Пэрис-Гарден,
Но если поцелуешься с Кэйт Арден...
Зовут благоуханным этот смрад
Раз в год, когда лорд-мэр ведёт парад.

   Вот Стикс: клянутся им, когда часами
Сидят на тронах и клюют носами
Владельцы кабинетов не для чтения,
А для раздумий. Всюду привидения
Давнишних пуков там и сям парили,
Переливаясь полным спектром гнили,
Как атомы, из коих состоит
Вселенная (учил нас Демокрит,
А Никлас Хилл растолковал подробно).
В густой туман сгустившись, пуки злобно
И люто атакуют чуткий нюх:
Тут ноздри пилигримов наших двух
Жестокому подверглись испытанью,
Однако же ни шуйцею, ни дланью
Они ни ту, ни эту не зажали.
Таился пук в чулане иль в подвале
Иль, в нужнике низвергнувшись с высот,
По воздуху разлился точно мёд,
Иль грудой золота скопились пуки -
Кто скажет? Прекратились злые муки:
Стикс позади – открылся Ахерон.

   На берегах кипит со всех сторон
Не только жизнь: в котлах бушует пена.
Флит-Лейн? Кой чёрт - вторая тут геенна!
Тут боровов щетина в сальной жиже,
Собачьи шкуры, внутренности их же:
Коль повар потроха засунет в тесто,
А не филей - то вмиг лишится места.
Котов ободранных не сосчитать:
Заплесневеют – жарят их опять,
Протухнут – гадкий фарш нарубят тщательно,
Сгниют – уж тут на выброс окончательно,
Но не утонут, вызывая жалость: 
Кошачьих жизней пять ещё осталось.
А средь Тиберов – надо же, хоть плачь! -
Наш Пифагор, наш славный Бэнкс – циркач,
Наставник мудрый лошади учёной,
За чародейство папою сожжённый.
Переселились души их в кота
С широкой мордой – просто красота.
Кот трижды фыркнул, трижды окунулся,
На храбрецов умильно оглянулся
И промяукал жалостно: «Эх, вы!
Не пощадив ноздрей и головы,
Как вы дерзнули плыть сюда (я в шоке!) -
В жару, когда горох и артишоки,
Салат и брюква пучат всяк живот;
Когда на суднах сутки напролёт
Зады проводят, и моча, как пот,
Со стен стекает? По ушам не бьёт 
Вам грохот выхлопов, а как вам тот
Вой, что из Флита слышен круглый год?
Чума вам нипочём? И нет боязни
Пред колоколом, что гремит о казни?
Явились к мрачному Плутону сами?
Ведь Цербер в Холборне, с тремя главами,   
Дежурит у стены – и, зоркий зверь,
Он не позволит вам ступить за дверь!
Его не раздражайте без причины:
Плутона нету, нету Прозерпины -
Хозяйки заведенья. Интерес
И Зевс бы потерял, и Геркулес».
В ответ вскричали удальцы: «Прочь, киска!
Зря, что ли, мы тащились так неблизко?
Удел твой, Бэнкс, достоин только смеха:
И без лепёшки пёс нам не помеха!»
Призвали Радаманта-мыловара,
Трактирщика Эака (чем не пара?);
Подслеповатый Минос подоспел
(Он делал наконечники для стрел):
Все трое – одиссеи очевидцы...
Скорей! Пора в обратный путь пуститься.

   Воздвигнут в честь истекшего деянья
Пирамидальный монумент: внёс дань я -
И рад, что разделил, насколько смог,
С певцом Аякса творческий толчок.

(Перевод Сергея Сухарева)

BEN JOHSON
(1572-1637)

From “EPIGRAMMES”
(1616)

134. CXXXIV

ON THE FAMOUS VOYAGE

No more let Greece her bolder Fables tell
    Of Hercules, or Theseus going to Hell,
 Orpheus, Ulysses: or the Latine Muse,
    With Tales of Troy's just Knight, our Faith's abuse.
 We have a Shelton, and a Heyden got,
    Had power to act, what they to fain had not.
 All, that they boast of Styx, of Acheron,
    Cocytus, Phlegeton, our have prov'd in one;
 The filth, stench, noise: save only what was there
    Subtly distinguish'd, was confused here.
 Their Wherry had no Sail, too; ours had none:
    And in it, two more horrid Knaves, than Charon.
 Arses were heard to croak, in stead of Frogs;
    And for one Cerberus, the whole Coast was Dogs.
Furies there wanted not: each Scold was ten.
    And, for the Cryes of Ghosts, Women, and Men,
 Laden with Plague-sores, and their Sins, were heard,
    Lash'd by their Consciences, to die affeard.
 Then let the former Age, with this content her,
    She brought the Poets forth, but ours th' Adventer.

THE VOYAGE ITSELF

I

  I sing the brave Adventure of two Wights,
 And pity 'tis, I cannot call 'em Knights:
 One was; and he, for Brawn, and Brain, right able
 To have been styled of King Arthur's Table.
 The other was a Squire, of fair degree;
 But, in the Action, greater Man than he:
 Who gave, to take at his Return from Hell,
 His three for one. Now, Lordlings, listen well.
    It was the day, what time the powerful Moon
 Makes the poor Bankside Creature wet it'Shoon,
 In it'own Hall; when these (in worthy Scorn
 Of those, that put out Monies, on Return
 From Venice, Paris, or some Inland passage
 Of six times to and fro, without Embassage,
 Or he that backward went to Berwick, or which
 Did dance the famous Morris, unto Norwich)
 At Breadstreets Mermaid, having din'd, and merry,
 Propos'd to go to Hol'born in a Wherry:
 A harder task, than either his to Bristo',
 Or his to Antwerp. Therefore, once more, list ho'.
    A Dock there is, that called is Avernus,
 Of some Bridewel, and may, in time, concern us
 All, that are Readers: But, methinks 'tis od,
 That all this while I have forgot some god,
 Or goddess to invoke, to stuff my Verse;
 And with both Bombard-stile, and Phrase, rehearse
 The many perils of this Port, and how
 Sans'help of Sybil, or a golden Bough,
 Or magick Sacrifice, they past along!
 Alcides, be thou succouring to my Song.
 Thou'st seen Hell (some say) and know'st all Nooks there,
 Canst tell me best, how every Fury looks there,
 And art a god, if Fame thee not abuses,
 Always at hand, to aid the merry Muses.
 Great Club-fist, tho' thy Back, and Bones be sore,
 Still, with thy former Labours; yet, once more,
 Act a brave Work, call it thy last Adventry:
 But hold my Torch, while I describe the entry
 To this dire passage. Say thou stop thy Nose:
 Tis but light pains: Indeed this Dock's no Rose.

    In the first Jaws appear'd that ugly Monster,
 Ycleped Mud, which, when their Oars did once stir,
 Belch'd forth an Air, as hot, as at the Muster.
 Of all your Night-tubs, when the Carts do cluster,
 Who shall discharge first his merdurinous Load:
 Thorow her Womb they make their famous Road,
 Between two Walls; where, on one side, to scar Men,
 Were seen your ugly Centaurs, ye call Carmen,
 Gorgonian Scolds, and Harpys: on the other
 Hung Stench, Diseases, and old Filth, their Mother,
 With Famine, Wants, and Sorrows many a Dosen,
 The least of which was to the Plague a Cosen.
 But they unfrighted pass, tho' many a Privy
 Spake to them louder, than the Ox in Livy;
 And many a Sink pour'd out her Rage anenst'em;
 But still their Valor, and their Virtue fenc't 'em,
 And, on they went, like Castor brave, and Pollux:
 Plowing the Main. When, see (the worst of all Lucks)
 They met the second Prodigy, would fear a
 Man, that had never heard of a Chimeara.
 One said, It was bold Briareus, or the Beadle,
 (Who hath the hundred Hands when he doth meddle)
 The other thought it Hydra, or the Rock
 Made of the Trull, that cut her Father's Lock:
 But, coming near, they found it but a Liter,
 So huge, it seem'd, they could by no means quit her.
 Back, cry'd their Brace of Charons: they cry'd, No,
 No going back; on still you Rogues, and row.
 How hight the place? A Voice was heard, Cocytus.
 Row close then Slaves. Alas, they will beshite us.
 No matter, Stinkards, row. What croaking Sound
 Is this we hear? Of Frogs? No, Guts Wind-bound,
 Over your Heads: Well, row. At this a loud
 Crack did report itself, as if a Cloud
 Had burst with Storm, and down fell, ab Excelsis,
 Poor Mercury, crying out on Paracelsus,
 And all his Followers, that had so abus'd him:
 And, in so shitten sort, so long had us'd him:
 For (where he was the god of Eloquence,
 And subtilty of Metals) they dispense
 His Spirits, now, in Pills, and eke in Potions,
 Suppositories, Cataplasms, and Lotions.
 But many Moons there shall not wane (quoth he)
 (In the mean time, let 'em imprison me)
 But I will speak (and know I shall be heard)
 Touching this Cause, where they will be affeard
 To answer me. And sure, it was th'intent
 Of the grave Fart, late let in Parliament,
 Had it been seconded, and not in Fume
 Vanish'd away: as you must all presume
 Their Mercury did now. By this, the Steme
 Of the Hulk touch'd, and, as by Polypheme
 The sly Ulysses stole in a Sheep-skin,
 The well-greas'd Wherry now had got between,
 And bade her Farewell Sough, unto the Lurden:
 Never did Bottom more betray her Burden;
 The Meat-boat of Bears-Colledge, Paris-Garden,
 Stunk not so ill; nor, when she kist, Kate Arden.
 Yet, one day in the year, for sweet 'tis voyc't
 And that is when it is the Lord Mayor's Foist.

    By this time had they reach'd the Stygian Pool,
 By which the Masters swear, when on the Stool
 Of Worship, they their nodding Chins do hit
 Against their Breasts. Here, sev'ral Ghosts did flit
 About the shore, of Farts, but late departed,
 White, Black, Blue, Green, and in more Forms out-started,
 Than all those Atomi Ridiculous,
 Whereof old Democrite, and Hill Nicholas,
 One said, the other swore, the World consists.
 These be the cause of those thick frequent Mists
 Arising in that place, through which, who goes,
 Must try th' unused Valor of a Nose:
 And that ours did. For, yet, no Nare was tainted,
 Nor Thumb, nor Finger to the Stop acquainted,
 But open, and unarm'd, encounter'd all:
 Whether it languishing stuck upon the Wall,
 Or were precipitated down the Jakes,
 And, after, swum abroad in ample Flakes,
 Or, that it lay, heap'd like an Usurer's Mass,
 All was to them the same, they were to pass,
 And so they did, from Styx, to Acheron:
 The ever-boiling Flood. Whose Banks upon
 Your Fleet-Lane Furies; and hot Cooks do dwell,
 That, with Still-scalding Steems, make the place Hell.
 The Sinks ran Grease, and Hair of meazled Hogs,
 The Heads, Houghs, Entrails, and the Hydes of Dogs:
 For, to say truth, what Scullion is so nasty,
 To put the Skins, and Offal in a Pasty?
 Cats there lay divers had been flead and rosted,
 And, after mouldy grown, again were tosted,
 Then selling not, a Dish was ta'ne to mince 'em,
 But still, it seem'd, the rankness did convince 'em.
 For, here they were thrown in with th' melted Pewter,
 Yet drown'd they not. They had five Lives in future.

    But 'mongst these Tiberts, who do you think there was?
 Old Banks the Jugler, our Pythagoras,
 Grave Tutor to the learned Horse. Both which,
 Being, beyond Sea, burned for one Witch:
 Their Spirits transmigrated to a Cat:
 And, now, above the Pool, a Face right fat
 With great grey Eyes, are lifted up, and mew'd;
 Thrice did it spit: thrice div'd. At last, it view'd
 Our brave Heroes with a milder Glare,
 And in a pitious Tune, began. How dare
 Your dainty Nostrils (in so hot a Season,
 When every Clerk eats Artichokes and Peason,
 Laxative Lettuce, and such windy Meat)
 Tempt such a passage? when each Privies Seat
 Is fill'd with Buttock? And the Walls do sweat
 Urine, and Plasters? When the Noise doth beat
 Upon your Ears, of Discords so unsweet?
 And Outcries of the damned in the Fleet?
 Cannot the Plague-Bill keep you back? Nor Bells
 Of loud Sepulchres with their hourly Knels,
 But you will visit grisly Pluto's Hall?
 Behold where Cerberus, rear'd on the Wall
 Of Holborne (three Sergeants Heads) looks o're
 And stays but till you come unto the Door!
 Tempt not his Fury, Pluto is away:
 And Madame Cжsar, great Proserpina,
 Is now from home. You lose your Labours quite,
 Were you Jove's Sons, or had Alcides Might.
 They cry'd out Pusse. He told them he was Banks,
 That had so often, shew'd 'em merry Pranks.
 They laught, at his laugh-worthy Fate. And past
 The Tripple-Head without a Sop. At last,
 Calling for Radamanthus, that dwelt by,
 A Sope-Boyler; and Жacus him nigh,
 Who kept an Alehouse; with my little Minos,
 An ancient pur-blind Fletcher, with a high Nose;
 They took 'em all to witness of their Action:
 And so went bravely back, without Protraction.

    In memory of which most liquid Deed,
 The City since hath rais'd a Pyramid.
 And I could wish for their eterniz'd Sakes,
 My Muse had plough'd with his, that sung A-jax.