Петрович. Курсовая

КУРСОВАЯ

           Собрался Петрович по грибы. Всей семьёй, естественно.
           Ну, не то, чтобы так сразу и собрался. Недели три никак не получалось. То, аккурат в выходные, у сына Веньки школьная олимпиада образовалась, никак пропустить нельзя было. И то ведь – приз какой-то взял! То вдруг младшенькая, Настюха, захандрила – тёща три дня её лекарствами пичкала, только что пар с девчонки не шёл. А то и вообще у жены критические дни приключились, злой мегерой на всех глядела, какие уж там грибы!
           А тут как раз к воскресенью все вдруг свободными и здоровыми оказались, вот и собрались.
           С утра выкатил Петрович свой старенький "Москвичок", семейство шумно загрузилось и поехали.
           До леса, до грибных мест самых-самых, добрались без приключений, даже Гаврюха, кобелёк, сердобольной Татьяной, старшенькой дочкой Петровичевой, пригретый, ничего по дороге не учудил, сидел спокойно на Татьяниных коленях и смотрел в окно, поворачивая лохматую голову вслед убегающим назад километровым столбам.
           На месте, в сухом, заросшем редким сосняком, логу, широкой длинной ложбиной спускающемся от лысой горки к протекающей внизу Тихоне, сначала шли дружной гурьбой, окликая и подзывая друг друга, когда находили россыпи свинороек, малоприметными бугорками приподнимающих дёрн. На таких местах Петрович задерживался, и когда все видимые грибы семейство переправляло в лукошки, по одному ему известным приметам находил всё оставшееся, что пряталось под дёрном, и, довольный собой, неспешно двигался дальше.
           Жена Петровичева шла степенно, сопровождаемая Венькой и Татьяной. Венька пытался, подобно Петровичу, отыскивать невидимые под дёрном свиноройки, это у него не очень получалось. А когда получалось, он шумно радовался и тыкал найденным грибом матери и Татьяне под нос: вот, мол, я какой!
           Татьяна, подражая матери, двигалась так же степенно, ничего не находила сама, но когда мать или Петрович отыскивали очередную грибную лужайку, рвалась туда первой и, восторженно вскрикивая, набивала лукошко, не особо разбирая, целые грибы попадаются, или червивые.
           Настюха, напротив, металась между деревьями, как напуганный кем-то заяц, ничего не находила и не собирала, гонялась за кузнечиками и бабочками и просто радовалась лесу, ярко-зелёной траве, синему небу и вообще жизни.
           Гаврюха рыскал впереди всех, замирал на секунду в охотничьей стойке, приподняв одну лапу и оттопырив ухо, потом тыкался носом в траву и, шумно вдыхая и принюхиваясь, мчался с опущенной головой по какому-то одному ему понятному следу, гонял мышей в сухом валежнике и возвращался ко всей честной компании обвешанный репьями и совершенно счастливый.
           Постепенно Петрович оторвался от своих, стал забирать влево, к середине лога, где было повлажнее и где в прошлом году собрал он с одного местечка целое ведро груздей. Поначалу он ещё слышал своё семейство, потом и их шум затерялся в деревьях, и только Гаврюха всё так же гонялся впереди него, изредка оглядываясь, чтобы не потерять хозяина из виду.
           Спустившись по логу ближе к Тихоне, когда уже почувствовалось её влажное дыхание, Петрович отыскал прошлогоднее место и с удовольствием обнаружил, что и в этом году грузди заполнили здесь всю ложбину. И только он опустился на одно колено и принялся срезать маслянистые воронки, как Гаврюха, до этого крутившийся у него под руками, разгребавший влажный дёрн над шляпками грибов и вообще принимавший самое деятельное участие, вдруг встал в стойку, потом опустил голову в траву, зарычал и оскалился куда-то в чащобу. Петрович поднял голову. Шагах в тридцати от него среди деревьев в каком-то подрагивающем мареве шевелилось что-то непонятное, бурое и лохматое. Петрович замер – уж не медведь ли? Правда, последнего медведя здесь подстрелили чуть ли не полвека назад, но кто его знает. Гаврюха спрятался за Петровичеву спину и оттуда принялся яростно лаять. Это непонятное повернуло в их сторону косматую голову, тоже рыкнуло в ответ, сверкнуло зеленоватыми глазами и быстрыми полупрыжками на двух ногах устремилось прочь. Больше всего оно было похоже на огромную обезьяну.
          "Ё-моё, так и в лешего поверить недолго! Йети это, что ли?" – подумал Петрович. Говорят, видели такое в этих местах, правда, очень давно, ещё в первые послевоенные годы.
           Гаврюха осмелел, выскочил из-за Петровичевой спины и со звонким лаем помчался вслед за отступающим чудищем. Пока Петрович приходил в себя, Гаврюха вернулся, гордо подняв голову, с чувством полностью исполненного долга.
          "Надо же! Вот так запросто снежного человека увидеть! И ведь расскажешь – так не поверит никто!" - размышлял Петрович, неспешно срезая воронки груздей и укладывая их в лукошко, – "Как бы он моих не перепугал!"
           Но чудище направлялось совсем в другую сторону, куда-то вниз, в сторону Тихони, в болотистые дебри, и Петрович успокоился. Собрав все грузди, он поднялся, кликнул Гаврюху и направился наверх, к своим.
           За деревьями снова что-то мелькнуло. "Вот чёрт! Вернулся он, что ли?!" – подумал Петрович про снежного человека и остановился посреди небольшой полянки. Гаврюха, однако, не рычал и не щерился, а залаял почти дружелюбно, завиляв хвостом.
           Из-за деревьев на полянку вышла какого-то совершенно невообразимого вида бабулька в длинющем, до самых пят, цветастом сарафане, непонятного цвета косынке, выглядывающих из-под сарафана лаптях – такие Петрович только в местном музее видел, когда детей туда на экскурсию водил – и с лукошком в руках. Она уставилась на Петровича расширенными глазами, потом запричитала, принялась истово креститься: – Чур меня! – и, не разбирая дороги, бросилась наутёк.
           "Чего это она?" – подумал, было, Петрович, но в это время Гаврюха ткнулся носом в землю, поддал здоровенную свиноройку и встал над ней, глядя на Петровича с видом олимпийского чемпиона. Петрович радостно закивал, и йети с бабулькой тут же вылетели у него из головы. Подобно герою Харатьяна из известного фильма, он склонился над землёй, только что лупы в руках не было, и принялся выискивать еле приметные бугорки, под которыми прятались грибы. Гаврюха шумно помогал ему, разрывая лапами дёрн и отыскивая грибы, которые и так, в общем-то, было видно.
           Вдруг он снова встал в стойку, насторожившись, постоял так несколько секунд, потом снова спрятался за Петровича и зарычал. Петрович опять приподнял голову. На полянку с винтовкой-трёхлинейкой наперевес, настороженно озираясь, вышел солдатик в замызганных до невозможности гимнастёрке и штанах и стоптанных напрочь кирзачах. Увидев Петровича, он вскинул трёхлинейку и испуганным фальцетом закричал: – Руки вверх!
        – Ты чего?! – оторопел Петрович, потом критически оглядел солдатикову одёжку и иронично спросил: – Ты откуда такой взялся?
        – Откуда надо, оттуда и взялся! Ты сам кто такой? – недружелюбно вопросил солдатик.
   –  Я то? – Петрович глядел на солдатика с той же иронией, – Я то местный, городской, вот, за грибами выбрался! А ты из какого дурдома сюда сбежал? Да ты пушку-то убери, ещё пальнёшь сдуру! Грабить, что ли, меня надумал? Так у меня нет ничего. Вот, кроме грибов.
        – Что ты мне заливаешь, местный?! Местные так отродясь не одевались! Я таких манаток даже в Москве не видел!
        – Ты что, правда с дурдома сбежал? Из какой дыры ты выбрался, что нормального человека не видел?
        – Ладно, хватит трепаться! В городе наши ещё, или фашисты уже? – солдатик вроде успокоился, но винтовку не опустил.
           Петрович оторопел: ну точно парень из дурдома! Надо бы с ним поосторожнее, вдруг да винтовка заряжена?! И где он её раздобыл только?
        – Какие фашисты? – Петрович старался говорить помягче, – Ты, парень, успокойся. Сейчас я позвоню, твои приедут, укольчик сделают, всё и будет ладненько! – он полез в карман за соткой.
        – Руки! Руки вверх давай! – заорал солдатик и пальнул в воздух, его трясло. Трёхлинейка действительно была заряжена. Петрович осторожно поднял руки: – Тихо, тихо, тихо! Успокойся, пожалуйста! Не дёргайся. Пристрелишь ещё ненароком!
        – В городе кто!? - солдатик передёрнул затвор, – Да что так, по тебе видно, кто. Сам-то немец, или другой кто?
        – Ты успокойся! – Петрович потряс поднятыми ладонями, – Какой такой немец? В этих местах немцев, почитай, аж с войны не было, наверное. Какой же я немец?
        – Ты что, сбрендил? – солдатик даже опустил винтовку, – А сейчас что, не война что ли?
        – Война? Ну, милый, ты даёшь! Война уж шестьдесят шесть лет, как кончилась! Откуда ты такой взялся?
        – Погоди! Ты про какую войну говоришь-то? Про турецкую, что ли?
           Петрович почесал затылок: – Турецкую? Какую ещё турецкую?! Про Великую отечественную я говорю!
           Что-то промелькнуло в Петровичевом сознании, мысль не очень ясная. Он посмотрел на солдатика с неподдельным интересом: – Погоди-ка, друг! У тебя какой год сейчас идёт?
        – У меня? – солдатик растерялся, – У меня – сорок первый! Можно подумать, у тебя какой-то другой!
        – Та-а-ак, – Петрович опустил руки и сел рядом с корзинкой, – Так. Йети, значит, встретился... Потом старуха эта. В лаптях. А теперь вот год сорок первый, значит. Дыра времени получается.
        – Ты что там бормочешь? Какая ещё дыра? – солдатик снова поднял винтовку.
        – Ты вот что, – Петрович посмотрел солдатику в глаза, – Ты вот что. Ты винтовку отложи и меня выслушай. Только не пугайся. Всё очень просто. Те есть, совсем не просто и непонятно. Тебя непонятно как в будущее перекинуло. У нас сейчас год две тысячи одиннадцатый. То есть, от твоего года на семьдесят лет вперёд.
        – Как это? Разве такое бывает? - солдатик опустил винтовку и уставился на Петровича.
        – Получается, что бывает. Или мы оба сошли с ума!
        – То есть... Это как у Уэллса? Машина времени, что ли?
        – Ага, про машину времени ты слышал, оказывается. Ну, так легче будет. В общем, похоже. Только, тут без всякой машины. Просто дыра между прошлым и будущим. Прямой проход.
        – Да? – солдатик смотрел с сомнением, – А чем докажешь? Вдруг ты шпион немецкий и тут мне Лазаря поёшь?
        – Да вот давай я сейчас жене позвоню, ты сам у неё спросишь, какой год сейчас идёт! – Петрович достал сотку и набрал номер. Солдатик смотрел на сотку с интересом: – Это что за игрушка?
        – Это? Это телефон такой. Мобильный. Радиотелефон. Сейчас у всех такие есть. Что-то покрытия нет. Непонятно. Вроде, от города недалеко совсем.
        – Рация, говоришь? Дай посмотрю, – солдатик положил винтовку на траву и протянул руку. Он совсем успокоился.
        – Покрытия почему-то нет, – Петрович протянул сотку солдатику.
          Тот с нескрываемым интересом рассматривал аппарат. Нажал а пару кнопок, из сотки полился золотой голос Коли Баскова. Солдатик покачал головой, вернул сотку Петровичу и почесал затылок.
       – Да. Такой техники сейчас, пожалуй, даже у немцев нет. Две тысячи одиннадцатый, говоришь? – он помолчал, потом вдруг посмотрел на Петровича настороженно: – А войну... в войне кто победил? – он напряжённо глядел на Петровича.
        – Войну мы выиграли. Русские. В сорок пятом. Девятого мая.
           Солдатик заметно повеселел: – Это здорово! Сломали, значит, Гитлера?! А то ведь как прёт! – он помолчал, потом задумался.
        – О чём думаешь? – Петрович смотрел на предка с интересом.
        – Да вот... Ты говоришь, в сорок пятом... Долго это. Четыре года почти. Да, – он снова помолчал, думая о своём, потом вздохнул: – Дожить бы!
        – Тебя как зовут-то? – Петрович прилёг, опёршись на локоть, расположился поудобнее. Гаврюха всё ещё настороженно обнюхивал солдатика.
        – Меня-то? Меня Васькой. Из-под Вязьмы я. В Вязьме ремесленное закончил. И на фронт пошёл. Вот теперь отступаю. От своих отстал. Где-то здесь быть должны.
           Петрович тоже представился. Они снова помолчали, переваривали.
           Гаврюха отстал от солдатика и снова напрягся. Петрович принялся озираться по сторонам – чего-то подобного он уже ожидал: раз дыра, значит оттуда может что угодно свалиться! Васька расширенными глазами уставился поверх его головы. Петрович обернулся.
           На поляне, отчаянно хлопая по голым плечам, объявилась странного вида девица. Была она платиновая блондинка с огромными голубыми глазищами на растерянном лице. Надеты на ней были узенькие джинсовые шортики в обтяжку, солидный бюст прикрывала лёгкая коротенькая маечка-топик на голое тело, на ногах красовались лёгкие босоножки. На шортиках блестел металлом непонятный лейбл "anatnoM". Солдатик шумно вздохнул и обернулся к Петровичу: – У вас что, все так ходят? – подобную картинку в своей Вязьме он мог наблюдать разве что на пляже.
           Петрович рассмеялся: – Да нет, что ты! По лесу у нас так не ходят! Комары же сожрут! Ну а в городе бывает.
           Девица поравнялась с ними и неуверенно поздоровалась. Она постоянно оглядывалась и вздрагивала: – Там, это... Зверь какой-то непонятный...
           Петрович покивал сочувственно: – Что, подружка, на Лешего наскочила? Да ты не беспокойся, это неандерталец, наверное. Дыра времени тут у нас, понимаешь ли. Ты сама из какого года будешь?
        – Я... Из города я... А вы кто? – она неуверенно переводила взгляд с Петровича на Ваську и обратно.
        – Да ты не темни! Наши в лес так не ходят. Так что колись! Кто ты есть и что тебя сюда занесло!
          Девица носом зашмыгала, глазища её наполнились слезами: – Я... Нам нельзя... Я...
        – Так! – Петрович встал, взял девицу за плечи, легонько тряхнул, – Ты вот что. Ты успокойся и не плач. Я так понимаю, ты к этой дыре временной как-то причастна. Успокойся и рассказывай. Всё по-порядку и подробно. Может, мы чем и поможем. Я, и вот, Василий.
        – Я... Мне... я же банан схвачу... Меня из инста попрут! – девица расплакалась не на шутку.
        – Ну, ну, не надо! Думаешь, мы только на отлично учились?! Ошибок не делали? Давай рассказывай.
          Девица подняла на Петровича заплаканные глаза: – А вы... Вы никому?.. А то мне крепко... Из института выгонят... Нам же нельзя...
        – Да что ты, милая?! Кто же себя идиотом последним выставлять захочет?! Кому рассказывать-то? Разве что детям сказочку! Всё одно, никто не поверит! Так что, можешь не беспокоиться. Тебя зовут-то как?
          Девица вздохнула: – Ну ладно... Меня Наташей зовут... Я в городе в институте учусь. На археолога. У нас курсовая. Зачёт по эксписту.
        – По чему?
        – Ну, по экспериментальной истории. У меня по теме выход в начало двадцать первого века... Я, наверное, напутала что-то. Тут зверюга какая-то... Бабка в лаптях... Меня перепугалась... Солдат вот с войны ещё... - она снова тяжело вздохнула.
        – Да уж! – Петрович покачал головой, Васька смотрел на неё с жалостью, крепко сдобренной восторгом. Наташа произвела на него ошеломляющее впечатление. Гаврюха обнюхивал её недоверчиво – видел человека, а запах, видно, был непонятный.
        – Не знаю. Я на темпоре точно две тысячи одиннадцатый установила. Не знаю, что там случилось. Я же в первый раз самостоятельно... – её глаза снова наполнились слезами.
        – Ну, ну, не надо. Петрович взял её за руку, успокаивая, – Так, а в лес ты попала, чтобы никому на глаза не попадаться?
        – Да нет! Я, вообще-то, в город должна была попасть...
        – Ага. Тоже что-то напутала? А шорты тебе китайцы делали?
        – П-почему китайцы? Это... на синтезаторе... Это мне Аркадий Семёныч выдал...
        – Да, красавица. Я думаю, твой Аркадий Семёныч тоже что-то напутал. По-моему, в таких шортах тебе в городе и появляться нельзя было!
           Васька согласно закивал, видимо, слова Петровича понял по-своему.
        – Почему? – девица растерянно посмотрела на Петровича, потом на Ваську, – У вас что, так не ходят разве? Я же визор смотрела, там таких полно!
        – Ходить-то ходят, да лейбл у тебя интересный больно!
        – Что? Лейбл? А, да, лейбл. А что? Лейбл как лейбл. У вас такие же!
        – Да ты знаешь, вообще-то слово "Montana" в другую сторону пишется! Так напортачить только китайцы могут!
           Девица извернулась, посмотрела на лейбл и ахнула.
        – Говоришь, это тебе Аркадий Семёныч выдал? А это, часом, не он? – к ним со стороны леса приближался незнакомый парень. Девица глянула на него и ойкнула, глаза её округлились: – Ну вот...
        – Погоди, не дрейфь! – Петрович размышлял вслух, – Твоего Аркадия мы прижмём! Он кто? Доцент? Профессор?
           Солдатик Васька смотрел на Аркадия Семёныча неодобрительно, Наташу ему было жалко. Гаврюха тоже ощерился – новичок ему тоже не понравился.
       –  Да нет, какой он профессор? – Наташа смотрела на приближающегося наставника, как бандерлог на Каа, – Нет, он лаборант. На кафедре подрабатывает. С пятого курса он.
       – Студент? И только-то! – Петрович засмеялся. Васька тоже вздохнул свободнее. Только Гаврюха всё так же недружелюбно выглядывал из-за Петровичевых ног.
        – Не студент, бакалаврик. Только что с того? Он же лаборант, закатит мне неуд, меня потом на пирамиды не возьмут. Все пойдут, а меня не возьмут! А я так хотела посмотреть, как они строились!
        – Возьмут, возьмут, не дрейфь!
           Аркалий Семёныч приблизился к ним, сухо поздоровался, посмотрел на девицу неодобрительно: – Так, Синицына. Давай за мной.
           Наташа вздохнула обречённо, потом глянула на Петровича с надеждой.
        – Аркадий Семёныч! – Петрович тронул бакалаврика за рукав, – Можно вас на минуточку?
        – В чём дело? – разговаривать тот был явно не настроен.
        – У меня к вам предложение, проигнорировал Петрович лаборантово настроение, Тут такое дело. Вы наше время хорошо изучили?
           Аркадий Семёныч растерялся: – Ваше... что?
        – Ну, начало двадцать первого века? Хорошо изучили? Прежде чем девушку сюда направить?
        – Так... – лаборант посмотрел на Наташу весьма неодобрительно, – Синицына, ну и что это значит?
        – Я... меня... – Наташа стояла, потупившись, глаза её снова наполнились слезами.
        – Ясно. Растрезвонила?!
        – Погодите, дорогой! – не дал разыграться праведному гневу Петрович, – Вы же моё предложение не выслушали.
        – Какое ещё предложение?! – недружелюбно глянул на Петровича лаборант, – Вы извините, нам торопиться надо!
        – Ну, я думаю, оттого что вы у нас задержитесь на несколько минут, мир не рухнет. А предложение такое. Я предлагаю вам компромисс. Наташино путешествие сюда фиксируется где-нибудь? Нет? Вот и замечательно! – Петрович старался говорить так, чтобы потомок понял, что он там, в своём будущем не больно умнее предков, – А компромисс вот какой. Вы ставите вот этой замечательной девочке зачёт. А она, в свою очередь, не будет выпячивать перед завкафедрой, или как там он у вас называется, вашу преступную небрежность. Или даже халатность!
        – Какую халатность? – лаборант посмотрел на Петровича озадаченно.
        – Ну, как же, как же! Вы присмотритесь к одежде этой девочки! Не находите, что здесь не всё в порядке?
        – Н-нет... Вроде бы... Слушайте, в чём дело?!
        – Ну, ну, внимательнее!
        – Аркадий Семёныч! – встряла Наташа, – У нас фирменный знак в обратную сторону сделан!
           "Умная девчонка, хоть и блондинка, – подумал Петрович, – Не "у вас" сказала, а "у нас"! Умная девчонка!"
          Лаборант присмотрелся: – Как? Ах ты, чёрт! Опять синтезатор сбой дал! Ну, это же маленькая неточность!
        – Ну вот, видите?! А я, между прочим, из-за этой, как вы выразились, неточности вашу девицу сразу раскусил! Так что ей ничего и не оставалось, как всё рассказать! – Петрович смотрел победно, Васька тоже торжествовал и даже Гаврюха выскочил из-за Петровичевых ног и гавкнул пару раз, впрочем, махая хвостом вполне дружелюбно.
        – Ну, да я – человек мирный! – продолжал наступать Петрович, – И ситуация тут совсем не опасная. Но это не снижает вашей вины! Вы представьте, вы её на строительство пирамид в тогу наряжаете и, как сейчас, маленькую неточность допускаете. И она оказывается перед египтянами в одеждах враждебной Ассирии?!
        – Слушайте, что вы мне зубы заговариваете?! Ассирия никогда не была враждебной Египту! А тоги носили мужики в Риме на тридцать веков позже строительства пирамид!
        – Египтяне с Вавилонией воевали, – пояснила Наташа, показывая свои познания.
        – Ну, в одежде враждебной Вавилонии, какая разница! Да её тут же порвали бы на части, даже кусочка не оставили бы!
        – Её бы не порвали! – встрял Васька, – Она красавица! Её бы в рабство продали. В гарем к султану.
           Наташа засмеялась, султаны тоже появились на четыре тысячи лет после строительства пирамид. Лаборант криво усмехнулся: – Ну, вы скажете тоже! – и отвёл глаза.
        – А эта бабка неизвестно, из какого года? А неандерталец? Вот и Василия к нам забросило! А то, что она в лесу оказалась, а не в городе? Скажете, не ваша недоработка?!
           Аркадий Семёныч посмотрел на Наташу укоризненно. Та стояла, потупившись и ковыряла носочком туфельки примятую траву.
        – Синицына, вы как время транспозиции на темпораторе установили?
        – Я... я на минус семьдесят... А что?
        – Так, правильно! А потом какой знак поставили?
        – Т-точку... наверное...
        – Вот именно, наверное! – Аркадий Семёныч торжествовал, – период вы поставили, а не точку! Период, понимаете?! А поправку на вращение Земли за вас вообще Бёрг делать будет? – он потряс указательным пальцем перед носом Петровича, – Из-за этой поправки её в лес занесло!
        – Да она то поставила, – ничуть не смутился Петрович, - Она поставила, да вы не проверили! Должны были, да не проверили!
        – Да я проверил! Потому и прибыл сюда немедленно!
        – Поздно вы проверили! Не уследили! А если бы её йети порвал?! Так что, моё предложение остаётся в силе! А с Наташи мы сейчас честное слово возьмём, что она на кафедре ничего не расскажет! Даёшь такое слово? – он посмотрел на заметно повеселевшую девицу.
           Та открыла, было, рот, но ничего сказать не успела. На поляну вышли два здоровенных бородатых мужика в ободранных зипунах и с огромными дубинами в мозолистых лапищах. Они постояли, рассматривая невероятную для них компанию, потом, нехорошо улыбаясь и потряхивая дубинами, начали приближаться.
           Петрович растерялся, Аркадий Семёныч, видимо, тоже. Они переглянулись, не зная, что предпринять. Убежать от разбойничков не представлялось возможным. Петрович не знал, куда бежать, Аркадий Семёныч знал, но до темпорального барьера, разделяющего времена, было метров сто. И тут вперёд выскочил солдатик-Васька, передёрнул затвор трёхлинейки и пальнул в воздух.
        – А ну, нехристи! – заорал он во всю глотку, – Дубины на землю и руки к небу! А то сами к Сатане на пир отправитесь!
           Мужики, истово крестясь, осторожно переглянулись, бросили дубины на землю. Гаврюха, до этого снова прятавшийся за Петровичем, выскочил вперёд и яростно залаял.
        – Тюня, пищаль у них! – воскликнул один из мужиков, – И кобель этот! Давай ходу, пока не перезарядил! - они развернулись и рванули в чащу, только что пыль не пошла. Гаврюха с заливистым лаем помчался следом.
           Первым пришёл в себя лаборант.
         – Синицына! – окликнул он, та ойкнула ми посмотрела на него с испугом, – Синицына, у вас какое задание было?
        – У меня? – было видно, что всё кроме текущего момента напрочь вылетело у неё из головы.
        – У вас, у вас! Не у меня же?
           Тоже пришедшие в себя Петрович и Васька смотрели на них с интересом.
        – Я... я должна была... Я должна была зайти... в супермаркет... и купить какую-нибудь безделицу. Не привлекая внимания.
        – Так. Не привлекая внимания! А вместо этого...
        – А вместо этого... Аркадий Семёныч! Честное слово, я всё исправлю!
        – Она всё исправит! – Петрович сделал строгое лицо, а Васька посмотрел на лаборанта умоляюще.
        – Ладно, чёрт с вами! – бакалаврик махнул рукой, – Давайте вашу зачётку!
        – Я... – Наташа полезла в задний карман шорт, застряла там, зачётка никак не вынималась, – Я... сейчас...
        – Да не волнуйся ты так! – Петрович рассмеялся, – Всё хорошо!
           Зачётка, наконец, появилась на свет, это был плоский тонкий пластиковый прямоугольничек с Наташиным портретом и более тёмным квадратиком в верхней части. Лаборант взял зачётку на ладонь, приложил на тёмный квадратик большой палец, сделал над зачёткой несколько штрихов указательным пальцем и на квадратике загорелась яркая четвёрка. Васька радостно захлопал в ладоши.
         – Ну, нам пора! – Аркадий Семёныч посмотрел на Петровича и солдатика с сожаление, – Давайте прощаться, что ли?
         – Погодите, как прощаться? – Петрович развёл руками, – Как прощаться?! Рассказали бы о будущем! Как вам там живётся?
         – Хорошо живётся, весело! – воскликнула Наташа, а Аркадий Семёныч строго посмотрел на неё: – Нельзя нам ничего рассказывать! – Он развёл руками, – вы уж простите, но нельзя. Уже то, что вы нас раскрыли – вещь совершенно недопустимая. Неизвестно, как ещё всё повернётся!
         – Понятно! – Петрович помолчал, – Вы, значит, в своё время, в будущее. А мы, само собой, к своим.
         – А я, значит, обратно на войну? – Васька погрустнел. Потом посмотрел на Наташу с надеждой: – А мне с вами нельзя?
           Она с сожалением покачала головой, а Аркадий Семёныч снова развёл руками: – Никак нельзя! – он посмотрел на Наташу и неожиданно устроил экзамен: – Почему?
        – Что? – не поняла та.
        – Я спрашиваю, почему Василию нельзя с нами?
        – Нельзя... Почему?.. А! Согласно закону Бёрга-Соловьёва материальное тело, квазистационарно связанное с мыслящей информационной субстанцией для переноса через дискретное многообразие во временном континууме требует бесконечной энергии! – оттараторила она.
           Васька смотрел ошарашенно.
        – Ясно! – кивнул головой Петрович и перевёл растерянно хлопающему глазами Ваське, – Пока у тебя гвоздями душа к телу приколочена, тебе на постоянное местожительство в будущее нельзя. Никакой энергии не хватит!
        – А я хоть до конца войны дотяну? Победу увижу?
           Лаборант пожал плечами: – Кто же это вот так сразу сказать может? Это же сколько документов перевернуть надо, чтобы узнать?! Всю вашу жизнь проследить! Это специальное исследование провести надо!
           А Наташа вдруг схватила Ваську за руку и горячо пообещала: – Доживёте! Я за этим прослежу! Обязательно прослежу! – она покраснела, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щёку.
           Аркадий Семёныч покачал головой, подхватил Наташу под руку и повёл с поляны. Она постоянно оборачивалась и смотрела на оставшихся Петровича и Ваську, как на давних хороших знакомых, а у самых деревьев остановилась и послала воздушный поцелуй.
        – Это она тебе! – улыбнулся Петрович.
        – Почему мне? – не понял Васька.
        – Ну что ты! Ты теперь её герой! Она же теперь подругам все уши прожужжит, как ты её от разбойников спас!
        – Вы думаете? Не может быль! Она же... Ну... Она же из будущего!
        – А ты думаешь, блондинки, да ещё и платиновые, за полтора века так уж сильно изменились? – Петрович рассмеялся, – Не беспокойся! Все уши прожужжит, да ещё и приукрасит! Расскажет, что ты её от продажи в рабство спас. В Ассирию. В гарем к Навуходоносору!
        – Ну вот ещё! – Васька покраснел от удовольствия, – Да она завтра же меня забудет! Да и как я узнаю, помнит она меня ещё, или нет!?
        – А ты подожди немного. До конца войны. Если живой останешься, значит, она своё обещание выполнила. И помни – ты теперь заговорённый. Такая фея тебя оберегать будет!
           Они помолчали. Вернулся Гаврюха с здоровым клоком зипуна в зубах.
        – Ну, давай прощаться, – Петрович вздохнул, – Я – к своим. Дальше жить.
        – А я – к своим. Воевать дальше.
        – Не страшно?
        – Да нет. Теперь мне ничего не страшно. Я будущее увидел! И знаю, что мы победим! А за такое будущее, за такую Наташу и погибнуть не жалко!
           Они крепко обнялись. Васька перекинул трёхлинейку через плечо и, не оборачиваясь, пошёл с поляны. А перед деревьями обернулся, махнул рукой на прощание и, круто развернувшись, растворился в голубоватом искрящемся дрожащем мареве.

               

                Ташкент. Декабрь 2010 - апрель 2011 г.