Диван. Глава девятая

         
        Кира Исааковна и Лиля встали в девять. А чего торопиться? Поздно легли, долго не спали, бежать никуда не надо. Всё успеется. Открыли окно проветрить комнату – ветер закачал шторы. Погода сменилась. Ночью прошёл дождь, сейчас его не было, но небо хмурилось облаками, желая показать, что запас воды у него ещё имеется. Дул неприятный порывистый ветер, который мог, как развеять облака, так и принести их ещё больше, а те, в свою очередь, могли опять рассыпаться дождём.
         Вышли на кухню, где заманчиво пахло кофе. Кофе-то был, а Виорела, не дождавшись, совсем недавно  ушла, кофейник был ещё горячим, а на плите, в ковшике, стояло горячее молоко – она пила кофе только с молоком.
         – Проспали мы, Лиля, проспали. Виореле в её село ещё час, полтора добираться – как ещё и на автобус успеет. Вот она и рванула быстренько, а нас не стала будить. Ну, чего стоишь? Давай пить кофе, пока он не остыл. Горячий ещё? Наливай. На кладбище идти мне в такую погоду неохота, а надо, хотя нынче день не для прогулок. Лилечка, пей, деточка, кофе. Да не волнуйся, Миша в столовку сбегает на завтрак. Знаю и вижу, по тебе вижу.
         – А когда ты на кладбище, мама Кира? – Лиля хотела закрыть разговоры о Мише.
         – А что, может, и ты со мной хочешь сходить? Пошли, нам недолго, там всё убрано, чисто. Просто, по обычаю, сегодня можно идти на кладбище. Лиля, ты давай, знай себе цену. Вот тебе мой совет – увидишь Мишу – дыши через нос. Очень успокаивает. Ну что, сделаешь маме Кире уважение, сходишь с ней на кладбище? Видишь, никогда тебя не приглашала, не брала, а сегодня хочу, чтобы ты сходила со мной. Пойдёшь? Зонтики захвати.      
         По иудейскому обычаю, посещение кладбищ запрещено в субботу, в праздники и ночью. Время посещения не оговаривается. Сейчас в Одессе действующее одно, Третье еврейское кладбище, а Четвертое, скорее всего,  не предвидится – ручейки еврейского населения быстро переливаются за пределы державы.
         Лиля на еврейских кладбищах не бывала, где они располагаются и какие обычаи посещения – не знала. Сейчас они шли на Второе еврейское кладбище, которое, согласно постановления от 6 сентября 1974 года, в четвёртом квартале должны будут начинать ликвидировать. Почему это делается, как это будет – никто толком не знал, а Кира Исааковна об этом пока не хотела и слушать – нечем, говорит, думать у меня за такую вещь. Придёт время, будем думать.
         Кира Исааковна относилась к ритуалам посещения серьёзно и никаких новомодных послаблений, в виде цветов на кладбище, не признавала. Сначала они подошли к могиле Шауля. Подойдя  к памятнику, она положила на  него левую руку и надолго прикрыла глаза. Лиля деликатно стояла в стороне, не мешая. Постояв и мысленно поговорив с мужем, Кира Исааковна вытащила из сумочки заранее приготовленный камешек и положила на могилу. Лицо её скривилось, но она стиснула губы, удержалась, не заплакала.
         – Пойдём дальше,  Лиля, пойдём, навестим свекровь и свёкра. –  Они прошли совсем недалеко, к захоронению, где была могила с высоким памятником Моисею и Циле Срулевичем.
         Точно также, постояв у памятника и держась за него левой рукой, Кира Исааковна достала два камешка и положила их на могилу. Лиля подошла ближе. Облик Шауля она знала по портрету, висящему на стене в зале. А родителей Шауля она, естественно, никогда не видела и не представляла, ни сколько лет они прожили, отчего ушли в мир иной. Памятник был высокий, почти такой, как и на православных кладбищах, но в верхней части гранитной плиты была высечена звезда Давида,  под ней надпись – Срулевич Моисей Айзикович, 1885 – 1957, под цифрами была медицинская эмблема – чаша со змеёй.
          Ниже – Срулевич Циля Менделевна, 1894 – 1961.
         – Сегодня я ни к кому больше не пойду, тяжело мне что-то сегодня с ними разговаривать. Нет, нет, деточка, ты не мешаешь, как ты можешь помешать. Назад пойдём потихонечку. Ты смотри, вот мы идём, а ОНИ меня держат, просят ещё побыть с ними, посидеть, поговорить.
         – Мама Кира. А давай мы вот сюда, на скамеечку присядем, я вижу, ты от воспоминаний устаёшь. Не поговоришь с ними, так отдохнёшь. Давай? Куда нам торопиться? Я зонтик раскрою, этот дождик – не дождик, пересидим.
         – Да, любила я этих людей, Лилечка. Всех троих. Чудная семья была. Вся она, конечно, на плечах Моисея держалась. Он ведь был хирург, с золотыми руками, работал до последнего дня жизни. И умер в операционной. Операцию закончил, перчатки стал снимать – и упал. Готов. Сразу. Отчего? По медицински,  я это тебе не назову, там название… для меня невозможно выговорить. А по-простому – тромб оторвался, заткнул артерию и всё. Человек готов. Страшно, что и Цилечка точно также умерла. Только у Моисея тромб попал в лёгкие, а у Цили в голову. Когда Моисею, помню, было семьдесят лет –  в пятьдесят пятом году – и его поздравляли с юбилеем, то какой-то начальник встал и сказал: «Моисей Александрович, вы не человек, вы – гигант. Гигант ростом, гигант, как врач, гигант, как человек. За вас, дорогой»! И это всё, правда.
         – А Циля? Циля, Лилечка – это копия я. Похожая судьба, сама тоже из местечка. Тоже неграмотная приехала. Да. Красивая свекровь у меня была. А характер! С ней, порой мне было проще, чем с мамой. Циля себя всю растворила в Моисее. Он ей не раз говорил: « Если, не дай Бог, Циля, ты умрешь раньше меня, то я без тебя пропаду за два дня. Одна надежда, что Бог этого не допустит».
         – Ну, что, двинем? Надо идти, хватит. Чем дольше здесь сидишь, тем больше хочется насовсем остаться. Это не я, Лилечка, сказала. Это Циля, когда мы с ней приходили к своим мужьям. Плакать здесь. Но нам это ни к чему. Живым – живое. Пойдём. Слушай, обедать будем? Тоже хочешь?
         – Я сейчас бы серьёзно пожевала. Два часа уже? Правильно, время-то обедать. Конечно, надо всё наготовленное Виорелой доедать. У-ух, как она здорово синенькие делает! С ума сойти! Надо будет посмотреть, как она готовит. А ты заметила, мама Кира, Мишка, когда мы пришли, их попробовал, оторваться не мог. Ну, что опять? Мне о нём, что, и поговорить нельзя?
         – Да можно, можно, Лилечка. Надо было этого гоя на обед звать, а не на ужин. Еды полно – на несколько дней хватит. Холодильник почти полный, может часть к тебе, в твой перенесём? Давай, вечером поужинаем, сделаем ревизию и разберёмся, что куда. А ветерок, гляди, тучки-то разгоняет! Нам идти домой веселее будет.
         Они сели обедать. Давно подмечено, что северяне обедают менее основательно, поспешнее, по крайней мере, в городских семьях. А на юге…
         Вот, наши героини решили, что сегодня обойдутся салатом. Присели и накромсали мгновенно в четыре руки небольшой салатик. Так, человек на шесть. Из помидоров, огурцов, сладкого перца, чеснока, лука, укропа, петрушки, базилика. Всё это обильно поперчили, положили домашней сметанки. Тщательно перемешали, чтобы помидоры дали сок….
         Отрезали по ломтю хорошего белого хлеба. Налили в стаканы красного молдавского вина от Виорелы. Выпили и пошли хрустеть и жмякать. А рядом, на столе, безумно пахнут «синенькие» под чесночком. И ещё они решили, что съедят всего по две маленькие долмы, в нежнейших, молодых виноградных листочках. И сметана с натёртым чесночком для долмы тоже приготовлена… Бог мой! Как вкусно здесь едят!
         И вот, за такой едой, абсолютно случайно опять зашёл разговор о счастье. Счастье в замужестве.
         – Помнишь, мама Кира, ты сказала, что свердловское счастье у тебя закончилось? Правильно я поняла тебя?
         – Нет, хорошо помню, как я сказала – свердловское счастье стало заканчиваться. За-кан-чи-вать-ся. Ты неправильно поняла. Да и сказала я неверно. Что значит, заканчиваться? Из-за того, что детей у нас больше нет? От этого умирают? Глупость я сказала! Наша свердловская жизнь во время войны было много легче других. Вот родня моя вся погибла в оккупации, а мы жили, детей делали, Софу растили, карьера у Шауля росла.
         Это счастье? Конечно, за такую жизнь могли бы, наверное, и убить, скажи мы, там, где люди погибали, что она нам не нравится.
         В сорок шестом отдали Софу учится играть на  скрипке. Посоветовали нам музыканта, скрипача из Ленинграда, нестарый был такой еврей, чтобы взялся учить её. Сам играл когда-то в симфоническом оркестре. Два года она у него занималась, потом мы перевели её в музыкальную школу – скрипач этот пить стал безбожно.
         А в сорок восьмом Шаулю исполнилось тридцать лет, и в этом же году, в ноябре, его назначили директором хлебозавода, где он работал. Это счастье или нет? Это – хорошая отдельная квартира, директорский оклад и директорские премиальные, спецпаёк.  У меня появились слова, которые я раньше почти не говорила – ателье, скорняк, парикмахерская, театры, да много ещё чего. Это счастье? То-то. И так было до пятьдесят третьего года, Лилечка. А потом пришёл конец счастью. Вот когда это пришло. Как что? Несчастье, конечно. Слушай, Лиля, давай немного подремлем после обеда. Что-то, или  после вина, или недосып, правильно говоришь, меня в сон потянуло. И тебя? Так, что, вздремнём чуток?
         Они спали где-то с час. После, Кира Исааковна тихо прошла в кухню, а Лиля, хотя и проснулась, осталась полежать и подумать. Ей хотелось, чтобы несчастья, уже раз пережитые, никогда не смогли бы вернуться. Чтобы  какая-либо новая напасть обошла бы её, дом, Киру Исааковну. И даже Мишке нашлось место в этих думах. Ей пока требовалось очень немного, её несильно развитый мозг не мог рассчитывать далеко идущие ходы и отвергал всякую скверну. В школе, пока жила у бабушки, она училась на слабенькую троечку, школьная наука давалась ей с трудом. Но не от нехватки ума, нет. Оттого, что ещё в начальных классах, учительница упустила девочку и заняла неправильную позицию. Вместо того, чтобы поставить твёрдую двойку и заставить выучить материал,  учительница, не создавая себе проблем, ставила «три». Девочка переходила из класса в класс, а базовых знаний не было. Когда бабушка умерла, Лиля окончила семилетку. На её счастье, (вот оно – счастье) нашлась Кира Исааковна,  взявшая её к себе в дом и в ученицы, благо такая возможность была. И девочка расцвела. И не стали нужными ненавистные школьные уроки, где твои одноклассники считают тебя дурочкой. Где на физкультуре нужна спортивная форма, которой у неё отродясь не было.
         – Лиля, вставай, ты разоспалась, хватит, деточка, ночью, что делать будешь? Ха. Что я говорю, будешь спать без задних ног. Я тоже так раньше могла. Что там у нас вечером с погодой? Нет дождя. Может завтра и солнышко появится, Бог даст. Сколько времени, Лиля, когда Миша должен придти, вы как договорились?
         – Да мы не договаривались. Ты же ему сказала, что если захочет поговорить –  приходи на ужин. Сейчас без пятнадцать семь. Может и придёт.
         Миша свой день прожил не так, как ожидал.
         Во-первых –  погода. Такой ветер и дождь в начале сентября в южном городе? Не был готов он морально к этому, хотя зонтик в командировочную сумку бросил. Но, все равно, знакомиться с городом в дождь с ветром….
         Во-вторых – он проснулся необычно поздно для себя – в начале десятого и подивился этому. С чего это он так разоспался? Умывшись, взял зонт, вышел на улицу, разузнал про ближайшую столовую. Попросил яичницу из двух яиц, блинчик с джемом и чай. Для него это был весьма калорийный завтрак. Бабушка, наверное, сейчас творожок с молочком ест – подумалось ему. Некоторое время он думал о бабушке – как она там, дома, без него? Что делает? Сегодня воскресенье, может соседка сводит её в церковь, он её просил, ходит ведь и сама иногда? Он давно понял значение воскресных заутрень для своей Пелагеи Степановны, и, сейчас, подсознательно, пытался помочь попасть ей на службу.
         В-третьих, он осознал, (хотя какое-то время в голове и крутились мысли о Лиле) что сегодня гулять по Одессе он будет один. Что у Лили могут быть и свои какие-то дела, а не только прогулки со случайно встреченным парнем.
         Помня слова приятеля, Женьки Масошина – в незнакомом городе поброди сам, поменьше расспрашивай – он за день побродил и нашагал немало. В газетном киоске купил брошюрку, благодаря которой узнал немного об истории возникновения Одессы, как города, о роли Екатерины в заселении и города и огромных новых земель юга России.
         Опять же, в брошюре он вычитал, кто такие де Ришелье, де Рибас, Ланжерон, Воронцов, Маразли, как возникла Потёмкинская лестница, да и многое другое. Понятно, что полученная информация была поверхностна. Но, справедливо рассудив, что всё охватить невозможно, да и не нужно – впереди ещё две недели, Миша, опять же, никого не расспрашивая, добрался до дома. Есть хотелось, но ноги гудели –  нагулялся. Он забрался под душ и прилег, положив ноги повыше, чтобы дать им отдохнуть. Незаметно заснул, а когда проснулся – на часах было половина седьмого. Есть хотелось ужасно. Покрутив мысленно различные варианты ужина и, помня вчерашнее приглашение, Миша решил, что приличия будут соблюдены, если он в семь часов постучит в дверь Киры Исааковны.
         Его здесь ждали, он это сразу почувствовал.