Бес в ребро 9. Лёленька. Лебединая песня

БЕС В РЕБРО
Рассказ девятый
ЛЁЛЕНЬКА
Лебединая песня

                I
           Она узнала его сразу, хотя они не виделись больше пятнадцати лет. Он почти не изменился, только седины в висках прибавилось, да стоял он, опираясь на тросточку. Так же, как раньше, сверкали очки на утреннем солнце, так же лихо топорщились седые усы, даже костюм на нём был, похоже, тот же. Или такой же – во вкусах он всегда был неприхотлив и постоянен. А тросточка только прибавляла ему солидности.
           Когда-то она работала у него бухгалтером. Это так называлось – бухгалтером, на частных фирмах штат небольшой, она была и главбухом, и кассиром, и экономистом, и секретарём-референтом, и вообще в каждой бочке затычкой. Фирма была сильная, занимался он металлопрокатом. Конечно, не сам производил, а гонял вагоны с железом из конца в конец страны, на чём и зарабатывал. Она жила у него, как у Христа за пазухой.
           Собственно, тогда все жили у него, как у Христа за пазухой. Получали хорошие деньги, правда, и работали, как черти. Он был требователен, строг и, несмотря на кажущуюся мягкость характера, жёсток в том, что касалось работы. Мог и нашуметь, и матюкнуть  для дела, правда, не при женщинах – мата при женщинах он не терпел. Да она мата от него никогда и не слышала, так, знала от рабочих, что для дела он мог всё.
           Крепко мог он нашуметь на провинившегося. Но был отходчив. Мог запросто потом подойти и извиниться. Особенно, если был не прав. Правда, не прав он бывал очень редко.
           Её он как-то по-отечески, что ли охранял. И от разбушевавшихся рабочих, когда она где-то ошибалась и неправильно, по их понятиям, начисляла зарплату. И от разошедшегося подвыпившего мужа, когда тот ни с чего начинал вдруг ревновать её к любому столбу и пытался закатить скандал. И даже от своей жены, которую она, почему-то боялась, как огня, хотя та относилась к ней доброжелательно, как обычно относятся к секретаршам или тем же бухгалтершам жёны больших боссов, сами уже всего добившиеся, знающие себе цену и своё место и снисходительно относящиеся к мужниным пассиям.
           Если она ошибалась, и даже серьёзно, он никогда не закатывал сцен, как её будущие начальники, скажем, последний, устраивающий истерику чуть ли не из-за каждой неправильно отпечатанной платёжки. Просто он клал расчёрканый красным документ на её стол и мягко говорил: – Лёленька, золотце, вот тут надо немного поправить, мне через пол часа ехать, так что ты уж постарайся.
           И она старалась. Она очень уважала его. Любила ли? Наверное. Как любят секретарши своих строгих и доброжелательных начальников.
           Он никогда не наказывал её. Ни в денежном отношении, ни как-либо по-другому. Даже когда она как-то не заменила в отчётности документ, а просто положила их вместе, и при налоговой проверке они выплыли оба, и она прибежала к нему в слезах, понимая, что виновата, он просто спросил:
        – Сколько они хотят, золотце? – и когда она назвала сумму с двумя нулями в условных единицах, молча открыл сейф, достал несколько купюр, вздохнул и добавил, – Такие деньги не стоят твоей слезинки, лапочка! У тебя платок есть?
        – Ка-а-кой? – не поняла она, шмыгая носом, а он рассмеялся и достал свой чистый носовой платок и, совсем как Ильинский в известном фильме, встал, подошёл к ней и утёр ей нос. Платок он засунул ей в карман на джинсах. А когда она постирала его, выгладила и принесла, чтобы вернуть, долго не мог понять, что она от него хочет, а когда понял и вспомнил, рассмеялся и сказал:
        – Ну что ты, золотце! Ты не Яго, я не Дездемона, да и мадам далеко не Отелло, оставь себе на память!
           Ей было всего восемнадцать, когда она желторотым цыплёнком, только что окончившая курсы бухгалтеров, пришла устраиваться к нему.
           Почему из массы претенденток он тогда выбрал именно её? Это она поняла, только поработав у него года три. Он был поэт и художник. Он любил брать сырой материал и лепить из него то, что ему было нужно. А потом, как Пигмалион, закладывал в своё произведение душу. Она как раз и была такой глиной.
           Она проработала у него шесть лет, пожалуй, шесть самых лучших лет в своей карьере. Она, как губка, впитывала знания и умения, которыми он охотно делился, и из ничего толком не знающей и ничего не умеющей девчонки стала тем, что она есть сейчас, настоящей бизнес-леди, умеющей себя подать, знающей себе цену и всегда берущей своё.
           Он научил её многому, а когда не знал чего-то сам, посылал её на платные курсы, которые аккуратно оплачивал.
           Когда через пару лет работы у него она родила дочку, он организовал ей место в лучшем роддоме города, терпеливо ждал её возвращения из декретного отпуска, достал дефицитное место в престижных яслях, а потом и детском саду. Она не стала отсиживаться дома положенные три года и уже месяцев через восемь вышла на работу.
           И никогда не требовал от неё взамен ничего, кроме работы.
           Подружки подначивали её: – Дура! Переспи с ним, будешь в золоте купаться! На Канарах отдыхать! Шубы норковые носить!
           Она только смеялась. Сам-то он ни на какие Канары никогда не летал, отдыхал в горах или на рыбалке, да и мадам своей в этом не очень потворствовал. Иногда он организовывал выезды на природу всей фирмой, заказывал  автобус, оплачивал все расходы на пикник, сам ездил с женой и детьми со всеми вместе, хотя великолепно водил машину и мог бы добраться до места отдельно. Выезжали на несколько дней, ставили палатки, готовили шашлыки, ловили рыбу, а он брал с собой ружьишко, уходил один и через пару-другую часов возвращался с дичью, которую свежевал тоже только сам, даже жене своей не доверял. А потом колдовал над очагом и готовил такие блюда, какие Лёленька никогда ни до этого, ни после этого не пробовала.
           Женщины просили его поделиться рецептом, а он только посмеивался и говорил: – Если блюдо можно разложить на рецепт, ничего вкусного не получится. Надо каждый раз новое изобретать.
           Когда она поехала с ними первый раз, он просто покорил её тем, что ночью у костра отобрал у кого-то из рабочих гитару, заявив, что так пытать инструмент даже эсэсовцы и гэбэшники себе не позволяли, минуту поколдовал над ней, настраивая, а потом половину ночи мягким приятным баритоном негромко пел песни, которые она и не слышала никогда. А когда она робко поинтересовалась, чьи это песни, почему она их никогда не слышала, то уже рассмеялась Лидия Петровна, его жена.
        – Что ты, милая, – сказала она, – Михалыч чужих песен не поёт!
           Наверное, она его в чём-то придумала. Ну не ангел же он, в самом деле, не бывает человек совсем без недостатков! Ведь он даже спиртного не потреблял, не курил, да, пожалуй, и не гулял от жены на стороне. По крайней мере, никто в офисе за ним такого не знал. А бабоньки там работали такие всезнающие!   
           А потом в один день всё кончилось. То ли он кому-то дорогу перешёл, то ли его процветающий бизнес кому-то из сильных мира сего очень понравился, но к ним зачастили проверки, и он, чтобы не подводить людей, раскидал всех по фирмам друзей и свою фирму закрыл. И она надолго потеряла его. Она слышала, что он работал у кого-то из своих друзей, что его консультаций не послушались и фирма прогорела. И он просто пропал. Говорили даже, что он уехал за границу.

                II
            И вот он стоял на остановке и ждал транспорта. А она жила рядом и шла в свой магазин, где работала главбухом уже несколько лет. Она остановилась, заволновалась и не знала, что делать. Подойти к нему и окликнуть? Да узнает ли он её, столько лет прошло?! Или просто пройти мимо…
           Но это было выше её сил. Она была всего метрах в трёх от него и негромко окликнула:
       – Виталий Михалыч!
           Он услышал, поднял голову и огляделся. Увидел её, на лице его проявилось лёгкое недоумение, потом он узнал её и радостно улыбнулся.
       – Лёленька! – воскликнул он, – Какими судьбами?!
       – Виталий Михалыч, дорогой, – она восхищённо смотрела на него и качала головой, – где же вы столько лет пропадали?!
          На них стали обращать внимание, он взял её за руку и отвёл немного в сторону от остановки.
       – Лёленька! – воскликнул он, держа её за руки и рассматривая со всех сторон, – смотри-ка, а ты совсем не изменилась! Та же улыбка, та же чёлка, тот же зуб золотой, такая же пышечка, как была! Только лучики от глаз пошли! Да так даже лучше ещё! – он отодвинул её, покрутил туда-сюда, – Вот и джинсы моднячие, и цепочка от попки! Нет, совсем не изменилась.
           Рядом с остановкой стояли столики от уличного кафе, они присели.
        – Ну, рассказывай, где ты, что ты, как ты? Алёнка-то, небось, невеста уже? Сколько ей? Как муж, как мама?
        – Алёнка в прошлом году школу кончила, работает посменно на фабрике. Вдвоём мы с ней живём. Мама умерла два года назад. А я – главбухом в универмаге, – она показала в сторону одного из магазинов. – Со старого места переехали, нам с дочкой и трёх комнат хватает, немного нажились. Живём здесь рядом на массиве. Да вы то как? Как мальчишки, как Лидия Петровна? Бабка наверное уже?
        – Бабка, бабка! Уже дважды готовится стать. А с мамой – прости, не знал. Мои соболезнования, как говорится. Прекрасная женщина была.
        – Спасибо. Не надо о плохом. Вы сами-то как? Выкрутились?
        – Э-э, золотце, по всякому бывало. Долго рассказывать. Сейчас свою фирму держим с компаньоном на пару. Не сказать, чтоб очень жирную, но на хлеб хватает. Да ведь офис наш тоже здесь, на массиве, как раз по пути на фабрику. Четыре остановки ехать. Я бы и пешком прошёл, да нога не очень позволяет, – он приподнял тросточку. – А я ведь здесь один сейчас. Мои все в столице, обуржуились, а я вот здесь остался.
        – А Лидия Петровна? – не поняла Лёленька.
        – Да жива здорова твоя Лидия Петровна! Что с ней станется?! С внуком она, тоже в столице.
        – А вы чего же? – Лёленька даже всплеснула руками.
        – А чего я? Что я там забыл, в столице этой? Мне и здесь неплохо.
        – Так ведь как одному-то? Тоска, наверное?!
        – Ничего, пообвыкся! Ты-то почему без мужика? Такая красавица, и одна! Санька-то твой где?
        – Да мой тоже в столице на заработках. Два года уже. А что одна, так за мной доча следит – врагу не пожелаешь!
           Она глянула на часы.
        – Торопишься? – Виталий Михалыч тоже глянул на часы, – Да. Время, время. Вот что, подруга. Давай-ка, после работы встретимся. В кафешке посидим, что ли. Расскажешь о себе, может я и посоветую чего.
        – А что, в кафешке? Давайте ко мне заходите. Рядом же. Только, – она помолчала, потом махнула рукой, чего уж там! – Только я позвоню вам предварительно, ладно? Алёнка в ночную уйдёт, я и звякну, ладно?
           Виталий Михайлович посмотрел на неё удивлённо, она принуждённо засмеялась.
        – Ладно, – тоже рассмеялся Виталий Михалыч, – вижу, держат тебя в ежовых рукавицах! Давай адрес и телефон. Да и мой запиши!

                III
           Виталий Михалыч задержался после рабочего дня. Он и обычно задерживался на работе допоздна, поэтому на эту его задержку никто не обратил внимания.
           Она позвонила часов в семь и сказала, что ждёт.
           Перед тем, как идти, он почему-то разволновался. Бог его знает, что она там надумала. Конечно, всё говорило о том, что он сегодня останется у неё. Но Бог его знает! Он тут расчувствовался, как говорили в своё время его тогда ещё малолетние дети, а она, может быть, и думать об этом не думает. Накормит его ужином, напоит чаем, наболтается с ним до одурения да и отправит восвояси не солоно хлебавши.
           По пути он заскочил в гастроном, купил торт подороже, на углу выбрал букет из пяти пышных лохматых бульдонежей, перекрестился перед её дверью и позвонил. Она открыла тут же, как будто за дверью дежурила. Увидев торт, рассмеялась:
        – Что значит, я у вас  училась! Даже тортики одинаковые выбрали!
           Он тоже рассмеялся и вручил ей букет.
        – Ну что вы! – сказала она смущённо, но цветам обрадовалась и, пригласив его пройти в гостиную, пробежала туда и сама, вытащила из серванта вазу и побежала на кухню набирать воды.
           Виталий Михалыч огляделся. В этой Лёлечкиной квартире он, естественно, был впервые.
           Посреди гостиной, покрытый чистой скатертью, стоял накрытый стол. Два стула были приставлены не по разные стороны его, а по одну, более длинную. Виталий Михалыч улыбнулся – намёк был слишком прозрачным. Насколько же проще было после ужина перейти к главному, зачем он пришёл, и зачем, скорее всего, она его пригласила, с таких поставленных рядом стульев!
           На стенке, чуть в стороне от серванта висела большая цветная фотография молоденькой девушки, в ней угадывались черты той бойкой и предельно коммуникабельной Алёнки, которую он помнил тогда ещё трёх-четырёхлетней.
           Напротив серванта у стены по другую сторону стола под огромным, во всю стену, ковром стоял роскошный мягкий диван, покрытый лёгким покрывалом. На диване, положив морду на передние лапы, расположилась огромная, почти в натуральную величину и очень похожая на настоящую плюшевая собака.   
           Из гостиной вело четыре двери: в прихожую, на террасу и в две спальни. В одну спальню, видимо, Алёнкину, дверь была закрыта, в другую – слегка приоткрыта, ровно настолько, чтобы Виталий Михалыч увидел застеленную кровать с как бы нечаянно закинутым наверх уголком покрывала.
           Он успокоился – всё было понятно. И Лёленька была всё такая же умница и такая же выдумщица. Если бы он вдруг не собирался заходить далеко, все эти маленькие хитрости ведь могли и ничего не значить.
           Лёленька впорхнула в гостиную с вазой и букетом и установила их на подоконник между гостиной и террасой. Потом бросила на Виталия Михалыча быстрый взгляд – увидел ли он, понял ли и оценил ли её уловки?
           Он улыбнулся, перехватив её взгляд, и слегка утвердительно покивал головой. Она явно обрадовалась и защебетала:
        – Ну что же вы встали? Давайте торт! Садитесь уже! Да не на диван! За стол, за стол! Небось, и не обедали, как всегда?! Может, вам руки помыть надо?
           Виталий Михалыч покачал головой – она совсем не изменилась, вот так же, бывало, хлопотала и щебетала перед началом очередного банкета в офисе. Он глянул на свои руки и протянул почти серьёзно:
        – Да я, вроде, уже мыл… – он убедительно заглянул ей в глаза и добавил, – Позавчера!
           Лёленька рассыпалась серебряным колокольчиком: – Ой, вы всё такой же, Виталий Михалыч! Идите, дверь в ванну в коридоре. Вторая.
           Он прошёл в ванную. Чувствовалось, что в квартире живут одни женщины – на полочке в ванной громоздились какие-то тюбики, баночки, пакетики. На шнурке над ванной тоже явно не спроста сохли совершенно прозрачные, вроде случайно забытые, голубые стринги. Ничего мужского типа бритвенного станка или ножниц для подравнивания усов, как в ванной Виталия Михалыча, здесь и в помине не было. Видимо, отношения Лёленьки с мужем были не такие гладкие, как она это на ходу представила. А может, просто мешало всё это и она убрала? Ведь его уже года два носило где-то на заработках. Или специально убрала к сегодняшней встрече?
           Когда он вернулся в гостиную, она сидела за столом. Она успела переодеться в довольно открытую блузку и совершенно легкомысленную девчачью юбчонку, чуть прикрывавшую, что положено.
           Его стул был предупредительно слегка отодвинут. Он вальяжно расселся на отведённое место и по-мужски потянулся к бутылочке вина.
        – "Маргарита", – прочёл он название, – Великолепно, Маргарита моя! А я сегодня буду Мастером!
           Она понимающе улыбнулась и вдруг спохватилась:
        – Виталий Михалыч! А вам разве можно? Врачи уже разрешают?
        – Смотри-ка, помнит ещё! – пить ему врачи запретили напрочь ещё лет двадцать назад после третьего инфаркта. Жить он хотел и потому от спиртного отказался раз и навсегда.
        – А я и не буду, – рассмеялся он, – мой напиток – вот! – он показал на минералку, – Зато я с удовольствием посмотрю, как выпьешь ты!
           Она снова рассмеялась, в глазах её забесились чертенята: – Вы меня подпоить хотите?!
           Он хмыкнул: – Такую подпоишь! Сама кого хочешь укатает!
           Он налил ей вина, половинку фужера, как положено, себе плеснул минералки и поднял фужер: – За что?
           Она смотрела на него с каким-то обожанием, помотала головой: – Давайте вы!
           Он поднял фужер, посмотрел сквозь него на сверкающую тысячами огоньков хрустальную люстру, потом на неё и произнёс:
        – Давай выпьем за тебя. За твою успешность, за твою решительность, за смелость твою и отчаянность, за твоё умение и желание быть впереди, лучше, краше других. – Он помолчал и добавил, – Давай выпьем за твоё умение подать себя так, что отказаться от тебя нет никакой возможности!
           Она счастливо засмеялась, хотя тост был весьма неоднозначный, привстала, чтобы чокнуться с ним и не стерпела – легко поцеловала в губы: – Спасибо!
           Они выпили. За ужином она трещала без умолку, выкладывая ему всю свою жизнь. И что после того, как он нашёл ей место, хорошее место, ничего не скажешь, её придурок приревновал её к шефу. И, хотя в действительности и не было там ничего, ей пришлось от греха подальше уйти на место гораздо худшее. И как они теперь обитают вдвоём с дочерью, хорошо обитают, обильно, богато. Только тоскливо без мужика как-то. И что последний начальник её совсем не такой, как Виталий Михалыч, от него доброго слова не услышишь, а сам, как индюк надутый, а уж дурак, каких свет не видел, знает только своё "купи-продай", ни о чём другом и слышать не хочет, а куда денешься – платит хорошо. И что муж первый раз остался без работы лет пять назад, поболтался месяц-другой без дела и рванул в центр на заработки. Появился года два с половиной назад, снова месяца полтора просидел дома и умотал опять. Вот теперь изредка позванивает, интересуется делами, Алёнкиными, в основном. Деньги, правда, присылает регулярно. Раз в два месяца по пятьсот-шестьсот долларов. Если бы она сама хорошо не зарабатывала, разве на такие деньги Алёнку подняла бы? И что Алёнка – молодец, школу закончила отлично, в институт пока не пошла, именно "не пошла", а не "не прошла", решила сначала помочь матери подзаработать на дальнейшую учёбу. И пошла не куда-нибудь официанткой в кабак или секретаршей в офис, и даже не бухгалтершей, как мать, а простой работницей не фабрику, решила жизнь с нуля узнать, сама решила, Лёленька её даже отговаривала, сама она через это не проходила, но как там тяжело, знала от менее удачных подруг.
           Виталий Михалыч, за годы одиночества отвыкший от такой трескотни, слушал её с удовольствием, подливал "Маргариту" в её фужер, подкладывал закуски в обе тарелки, произносил тосты, совершенно искренно нахваливал её готовку и сам размякал без всякого вина. И после торта он, подливая ей очередную порцию вина, как бы случайно оперся рукой на её гладкое бедро. Она судорожно вздохнула, встала со своего стула, пересела ему на коленки и поцеловала его страстно и долго, в губы.

                IV
           Она разбудила его рано, ещё и шести часов не было. Быстро завела его, целуя всего, от макушки до пяток и обратно, и прижимаясь к нему тёплым мягким плотным упругим молодым телом. Что ещё надо, чтобы завестись, одинокому мужику, пусть даже и в его шестидесятидвухлетнем возрасте!
           Она овладела им сама, усевшись на него верхом и не дав подмять себя. Его, уже крепко опустошённого за бурную ночь, хватило надолго, она даже устала, но всё-таки довела дело до конца.
           А ведь ещё прошлым  вечером он даже представить себе не мог, что ещё способен на такое.
           Пока она сидела у него на коленях и беспрестанно целовала его, он прижимал её к себе гладил её волосы, спину, голые ноги с бархатистым пушком, упругую попочку под натянувшееся юбчонкой. Потом расстегнул пуговки на блузке, не торопясь, подолгу задерживаясь на каждой, и стянул с неё. Она легко позволила сделать это, по очереди отрывая от него руки и откидывая назад, чтобы ему было удобнее. Распустил ремешок на юбчонке и вздёрнул её вверх – она даже привстала, чтобы это легче получилось. На ней были такие же стринги, как висели в ванной, только розовые. И тоже розовый совсем прозрачный лифчик, сквозь который выпирали возбуждённые сосочки.
            Он с удовольствием погладил её оголившуюся попочку, освободил грудки из-под лифчика, не снимая его совсем, и по очереди поцеловал сосочки.
            Она млела под его руками и губами, теребила его седые кудри и целовала в тонзуру лысины на макушке. А когда он, поглаживая её ноги, стал по внутренней стороне бедра подбираться к стрингам, притворно засопротивлялась, задёргалась и горячо зашептала ему в ухо:
       –  Что вы делаете, Виталий Михалыч! Туда нельзя! Что вам там надо, там нет ничего интересного!
            И когда, несмотря на её сопротивление, а может, как раз, благодаря ему, он всё-таки проник к заветному местечку, шумно вздохнула, впилась ему в губы и, перестав сопротивляться, слегка раздвинула ноги, пропуская его руку к себе, и тут же снова сомкнула их, чтобы он, не дай Бог, не убрал её обратно. А потом, растеряв всякую возможность терпеть дальше, вскочила и увлекла его в спальню, на ходу снимая с него пиджак, брюки, в которых он запутался и чуть не упал, и всё остальное и там, плюхнувшись на спину на кровать и увлекла его за собой.
           Отдавалась она с безумной горячностью изголодавшейся женщины, давно не знавшей мужчину, металась и извивалась под ним, как выброшенная на берег щука, скулила и постанывала, непрестанно и жарко обжигая его ухо театральным шёпотом, который слышно даже на галёрке:
        – Ещё, милый, ещё… только не сразу… только не быстро… сделай мне очень глубоко… Ещё… Ещё…
     Его хватило минут на сорок. Он был в таком возрасте, что раскачать, а тем более, довести до конца его было не так просто. И когда он дёрнулся в последний раз и затих, она с каким-то воинственным победным кличем выгнулась под ним дугой, чуть ли не встав на мостик, забилась, забилась, задрожала и тоже затихла.
           Придя в себя, она слегка отодвинулась, подозрительно осмотрев его, и рассмеялась: на груди его четко пропечатался след от пряжки её юбчонки. Сама юбчонка, сбившись в тонкий жгут, болталась под её грудью. Она со смехом стянула её через голову и отбросила куда-то в угол спальни – одеваться сегодня она больше не собиралась. Даже, после того, как завела его ещё раз и пробарахталась с ним ещё не меньше получаса, то двинулась к столу, чтобы слегка подкрепиться, как была нагишом. Он, всё-таки натянул свои спортивные трусы и последовал за неё.
           Там она усадила его на стул, села к нему на колени и стала кормить его, как маленького, с ложечки, а точнее, с вилочки, не забывая и себя – один кусочек ему, один – себе. А он улыбался совершенно счастливой дурацкой улыбкой и ласково гладил её всю. И тогда она сказала:
        – С вами так хорошо! Так, как с вами у меня никогда ни с кем не было.
           Он рассмеялся и возразил:
        – Ну, так уж и не было! – и вдруг возмутился, – А что это ты ко мне на "вы"? Это после всего то?!
           Она смутилась: – Виталий Михалыч, милый, я не смогу так сразу!
           Он снова рассмеялся: – Вот те и раз! Измочалить старика таки смогла, а на "ты" перейти ей невмоготу!! Вот те раз!
        – Да какой же вы старик! – возмутилась она, – на два раза подряд никаких молодых не хватает, а вы – "ста-а-рик"! Надо же?!
        – Тем более! – воскликнул он, наполнил её фужер, себе налил минералки, капнул в неё пару капель вина для соблюдения церемонии.
        – Ну-ка, давай на брудершафт! На "ты" и без всякого "Виталий Михалыча"! Просто Виталик! Виталя! Понятно? Андестуд ми? Ферштейн?
           Он заставил её выпить на брудершафт и горячо поцеловал, не отрываясь от неё минуты две, она даже задохнулась. Впрочем, и после этого она не перестала обращаться к нему на "вы" и по имени-отчеству.   
           Потом она завела его ещё раз, руками, грудью, губами, встав в собачью позицию и просто потребовав: – Ещё, теперь вот так!
           И он, изливаясь в третий раз, тяжело вздохнул и выдавил из себя?
        – Ещё разок, и ты повезёшь меня на кладбище! Господи, где моя молодость!?
           Она восхитилась: – Виталий Михалыч! А что, в молодости вы ещё и больше могли?!
           Он хмыкнул и обнял её.
           Потом они лежали и болтали, вернее, болтала только она, а он слушал и поддерживал разговор согласными кивками, ободряющим хмыканьем, поддакиванием и прочими мужскими уловками, когда сил уже даже на разговор нет, а поддерживать беседу надо.

                V
           Он навещал Лёленьку раз в десять-двенадцать дней, по ночам, когда Алёнка уходила во вторую смену. Таких бурных ночей и, тем более, продолжений по утрам у них больше не было – угар первой близости прошёл. Но оставалась, по крайней мере для неё, романтика тайны их свиданий, тайны от собственной дочери. Видимо, Алёнка очень любила и её, и отца, никаких похождений матери в его отсутствие признать и простить не смогла бы, и Лёленька до Виталия Михалыча строго блюла себя, а с ним старалась скрывать свою измену от дочери как можно дольше. Если не вообще всегда.
           Так продолжалось месяца три.
           Как-то в конце рабочего дня Виталий Михалыч стоял с сотрудниками на улице возле крыльца офиса. Сотрудники курили, он просто поддерживал беседу. И внезапно увидел Алёнку. Она шла по улице со стороны фабрики в сторону своего дома. Он не показал, что узнал её, хотя фотографию её на стене Лёлечкиной квартиры видел уже раз девять-десять и спутать её ни с кем не мог бы. Она прошла было мимо, но вдруг резко остановилась, обернулась, уставилась на него округлившимися глазами и заорала на всю улицу: – Дядя Виталя!
           Потом бросилась к нему и повисла у него на шее. Он даже растерялся – никак не думал, что она его узнает, и тем более не ожидал такой её реакции.
           Она была одного с ним роста, и со стороны это выглядело очень потешно. Он сделал ошарашенное лицо, памятуя вышесказанное, это у него получилось довольно просто, оторвал её от себя, отодвинул немного, делая вид, что пытается узнать, и произнёс:
        – Погоди, погоди! Никак Алёнка?!
           Она обрадовано запрыгала и захлопала в ладоши: – Узнал, узнал!
        – А ты, девонька, не больно изменилась. Вот разве вымахала немного! – он показал, от ких и до ких она вымахала.
           Алексей, один из его сотрудников, рассмеялся: – Ну, дядя Виталя, даёт!  А говорил, у него одни мужики в роду, да и те в столице! А тут такая красавица!
           Мужики радостно заржали.
        – Будет вам, кобели беспородные! – осадил их Виталий Михалыч.
        – Я им объясню! – загорелась Алёнка, но он махнул рукой: – Не надо, – и увлёк её в офис, провёл в свою комнату, усадил на стул.
        – Ну, подруга, рассказывай, где ты, что ты и как вообще дошла до такой жизни, что малознакомым мужикам прямо на улице на шею бросаешься?
            Она весело оскаблилась: – Ну какой же ты малознакомый?! – а потом обстоятельно, подробно рассказала о своей жизни, о маме, о папе, о том, что бабушка умерла, что очень жалко её, что сама она работает на фабрике всего год с небольшим, а её уже сделали бригадиром, но на фабрике она временно, вот соберёт немного денег и поступит в институт учиться на экономиста и будет, как мама, всё знать и всё уметь. Что у неё был парень, её одноклассник, такой дурак, ничего не знал и не умел, даже как с девушкой обращаться, и она его бросила, потому что, зачем он такой нужен?! А мастер цеха у них – человек неплохой, но уж слишком придирчивый, пристаёт по каждому поводу – это не так, то не этак! И даже на его вопрос о личных делах, потупив глаза, под большим секретом ("Ты только маме не рассказывай, ладно?") объявила, что она уже не девушка: она соблазнила соседа Пашку, взрослого мужика, но он человек семейный, просто жена у него мегера и сосед с ней, Алёнкой, отводит душу. А мама за последнее время очень изменилась, как-то посветлела внутри, и она, Алёнка, боится, уж не влюбилась ли она, уж очень на неё что-то или кто-то положительно действует.
           В общем, выложила всё, как в те благословенные времена, когда она маленькой девочкой сидела у Виталия Михалыча на коленях и, как на исповеди, выкладывала ему всё, что есть за душой.
           Виталий Михалыч, немного ошарашенный этим излиянием, благодушно кивал головой и улыбался.
           Вдруг Алёнка замолчала и уставилась на Виталия Михалыча.
        – Слушай, дядя Виталя, – загорелась она, – А ты сегодня ещё долго здесь торчать собираешься?
        – А что? – не понял он.
        – А давай мамке сюрприз сделаем! Она через час с работы придёт. Она, знаешь, как обрадуется?! Она мне столько про тебя рассказывала! – Виталий Михалыч удивлённо вскинул брови – это о чём ещё?
        – Ну, когда она работала у тебя, помнишь, – поняла по-своему его удивление Алёнка, –  Давай сюрприз сделаем, а?!
           Виталий Михалыч рассмеялся: – Ну, давай сделаем!

                VI
           Сюрприз получился ошеломляющий. Когда Лёленька открыла дверь своим ключом, Алёнка подскочила в прихожую и зашептала ей на ухо так громко, что Виталий Михалыч, сидящий аж в Алёнкиной комнате –  до этого они разбирали какую-то задачку на компьютере –  всё отлично слышал.
        – Мам, ты не пугайся, – шептала она, – мы тебе сюрприз приготовили! Не бойся, хороший сюрприз, очень хороший.
        – Погоди, какой сюрприз? И кто это ;мы;? – не поняла ничего Лёленька.
        – Ну, ма-ам, – заныла Алёнка, дёргая мать за рукав,– ну он там, у меня в комнате!
        –  Кто это – "он" – опять ничего не поняла Лёленька.
        – Ну, сюрприз же! Какая ты непонятливая! – Алёнка только что не подпрыгивала от нетерпения. – Пойдём!
           Лёленька вошла в детскую и обмерла, прислонившись к косяку. Виталий Михалыч смотрел на неё с интересом, он не играл, ему и правда было интересно, как она отреагирует на его такое появление в её доме.
        – Представляешь, мам, – объясняла Алёнка взахлёб, – представляешь, я иду с работы, а он стоит у офиса с мужиками! Ну, я как прыгну на него, мужики даже разбежались! Ну, вот мы и решили тебе сюрприз сделать!
           Она посмотрела на мать и удивилась:
        – Мам, да ты что, не узнаёшь, что ли?! Это же дядя Виталя! Ну, ты даёшь! Ты же с ним работала!
           Лёленька, наконец, пришла в себя от шока, поняла, что он не подвёл её, дочь сама напоролась на него, когда-нибудь это должно было случиться, раз они обитают в одном микрорайоне, и уже свободно улыбнувшись, подала ему обе руки: – Виталий Михалыч, дорогой наш, простите, ради Бога, я вас не сразу узнала!
        – Да что ты, мамка, – прыгала рядом Алёнка, – как же его можно не узнать? Он же совсем такой же! С ума сошла, что ли?
           Виталий Михалыч переводил взгляд с одной на другую и качал головой. Алёнка была копией матери, только не теперешней, а той, двадцатилетней давности, когда Лёленька только пришла к нему устраиваться на работу. И энергия, и напор её были точно такими же, и фигуркой, и лицом ничем не отличалась она от девятнадцатилетней Лёленьки, разве что была немного выше. А та перехватила его взгляд и тоже закивала головой: – Да-да-да! Клон, а?!
           Он строго посмотрел на Алёнку тем взглядом, от которого она, бывало, съёживалась, когда, нашкодив в чём-нибудь, стояла перед ним с повинной головой в ожидании нагоняя.
        – Ты что, девонька, разве так можно с матерью разговаривать!?
        – А что она встала, как деревянная, тебя не узнаёт!?   
        – Ну так это что, повод что ли? – выговаривал он а сам думал: "Господи, какая же она, в сущности, девчонка ещё. Маленькая дерзкая взбалмошная девчонка! Неужели и Лёленька когда-то была такой же? "
           Потом они сидели ужинали и пили чай с таким же точно тортом, как и в первую их встречу. Виталий Михалыч хотел взять другой, но Алёнка буквально заставила его взять этот. И в этом мать с дочкой были одинаковы.
Они пили чай, и Виталий Михалыч слушал неторопливый рассказ Лёленьки об их жизни, о которой он уже всё знал. Алёнка добавляла драматизирующие подробности, но большая часть их была сплошной выдумкой, и он поражался её неуёмной фантазии и желанию всё приукрасить.
           И вообще она постоянно перебивала мать, встревала в разговор и вовсю показывала, что она здесь совсем не лишняя, что она вообще, может быть, самая главная сегодня! В конце концов, это ведь она нашла дядю Виталю и привела сюда!

                VII
           С этого дня в их с Лёленькой жизни всё стало значительно проще. Он мог запросто приходить к ним в любой день, сидеть, сколько хотел, мог даже остаться ночевать. Алёнка при этом хлопотала даже больше матери, настаивала, чтобы он раздвинул диван, помогала ему в этом, стелила постель, а когда он ложился, ныряла к нему, к стеночке, как в далёком детстве, в горах или на пикнике, и требовала какую-нибудь страшную историю. Лёленька только укоризненно смотрела на них обоих, а он потихоньку разводил руками: ну что тут поделаешь, дитё?! Как-то Алёнка даже заснула у него на диване, и тут уж Лёленька не выдержала, чуть ли не за уши утащила его к себе в комнату и там отвела душу в неурочное время.
        – Я вам покажу, педофилию разводить, – приговаривала она, прыгая на нём, как амазонка на лихом жеребце, – Я вам покажу, как малолеток развращать! Вы у меня узнаете, как одинокую женщину одной бросать!
           Слава богу, Алёнка спала по юному крепко и этой её вакханалии не слышала.
           А утром они чуть не влипли. Алёнка проснулась раньше их и обнаружила, что спала на диване, да ещё одна. Слава Богу, она первым делом побежала в туалет, Виталий Михалыч успел перебраться в её комнату, и когда она снова появилась в зале, вышел оттуда, потягиваясь.
        – Ну ты и бодучая! – воскликнул он, смеясь, – все бока мне оббила! Гоняется за тобой по ночам кто, что ли?! Хорошо, свободная кровать нашлась, а то пришлось бы, как Бобику, на пороге на тюфячке перебиваться!
           Алёнка стояла в дверях, виновато потупив глаза, а появившаяся из спальни Лёленька только укоризненно покачала головой.
        – Ты же здоровая деваха, – выговаривала она дочери, когда они готовили завтрак на кухне, а он умывался в ванной и, вроде бы, ничего не слышал, – Совсем ума нет, что ли?! Он же одинокий мужик! Может, у него чёрт знает сколько времени женщины не было! А ты к нему в кровать лезешь!
        – Мам, какой же он мужик! – удивлялась Алёнка, – Это же дядя Виталя! Он же дед уже, понимаешь?! Дед!
        – Ну так что же, что дед? Раз дед, так уже и не мужик, не может ничего?
        – Да разве он мне может что-нибудь сделать?!
        – Да тебе-то он ничего не сделает! А ты представь, каково ему всю ночь с ядрёной девкой в одной постели проболтаться! Хорошо, хоть твоя кровать свободной была!
           Когда они появились в зале с завтраком на подносах, Алёнка приостановилась в дверях и посмотрела на него совершенно по-другому, заинтересованно и как-то очень по-взрослому.
           А недели через две Алёнка всё-таки, кажется, застукала их. Когда он в очередной раз остался у них с ночёвкой, и она, поцеловав его на ночь, упорхнула в свою комнату (с ним на диване она больше не засыпала, но нырнуть с вечера к нему в постель, потереться об его тёплый бок и послушать очередную историю, которых он знал бессчетное количество, в этом удовольствии отказать себе было выше её сил), так вот, когда она упорхнула в свою комнату, истосковавшаяся по нему Лёленька, не дожидаясь, пока дочь крепко уснёт, тоже нырнула к нему под одеяло. Их возню Алёнка не могла не слышать. По крайней мере, когда шёпотом, не в свой темперамент отдавшаяся ему Лёленька ушла в свою комнату, он слышал, что Алёнка ворочалась и очень уж долго не могла успокоиться. А за завтраком бросала на них обоих подозрительно-внимательные, изучающие взгляды.

                VIII
           Через неделю Лёленьку послали в соседний город, тамошняя главбухша в их филиале что-то напутала в документах и самостоятельно разобраться не могла. Лёленька забежала к Виталию Михалычу в офис проститься и, отведя его в сторону, попросила:
        – Слушай, милый, ты тут присмотри за Алёнкой, ладно? Что-то она в по-следние дни бесится. Молчит, не пойму, в чём дело. Присмотри, да может быть и разберёшься, что там с ней такое. Ладно?
        – Она нас засекла, Лёля, – вздохнул Виталий Михалыч, – она нас засекла, вот и бесится.
           Лёленька подняла на него испуганные глаза, но он тихонько обнял её, поцеловал и успокоил: – Езжай и ничего не бойся. Я что-нибудь придумаю.
           Придумывать ничего особо не пришлось – в конце этого же дня Алёнка по пути с работы зашла к нему в офис и категорически заявила, что мама уехала в командировку, ей, одинокой девушке, одной оставаться никак нельзя и он, дядя Виталя, пока мамы нет, будет жить с ней. В смысле, у неё, поправилась она тут же и несколько натянуто рассмеялась. Доводы были более чем убедительные, особенно, что касалось одинокой девушки. Правда, соседа Пашку Виталий Михалыч прижал недавно в подъезде, когда тот выносил мусор, и пригрозил ему:
        – Если ты, кобель блудливый, ещё раз нырнёшь к Алёнке, я тебе яйца оторву! Не смотри, что я хромой да старый, сил на тебя у меня хватит!
        – А я всё Саньке расскажу! – заерепенился Пашка. Санькой звали Лё-ленькиного мужа, – Сам-то у Лёльки торчишь днём и ночью, ничего, да?!
        – Расскажи, расскажи, подонок! Санька – такой же кобель, что и ты, умотал и лишний раз даже деньжат подкинуть не соберётся! И что у нас с Лёлькой происходит, только мы и знаем, не тебе туда нос свой поганый совать!
           А полезешь ещё на Алёнку – я твоей Татьяне всё выложу, она сама тебе яйца отрежет!
        – Да я чего, – заныл, оправдываясь, Пашка, – она сама, чума безудержная! Сама меня затащила!
        – Она – дитё неразумное! – возразил Виталий Михалыч, – А ты – дубина великовозрастная! За сорок уже, небось, а всё туда же! Трахай свою Татьяну и успокойся! – о своём мезальянсе с Лёленькой он, как-то тогда и не думал.
           Ну и потом, есть всё-таки разница между девятнадцатилетней девчонкой и сорокалетней женщиной!
           Алёнка утащила его сразу, не дожидаясь конца работы. Дома она переоделась в какой-то короткий фривольный халатик, порхала с кухни в зал и обратно и всё собирала на стол к ужину. Когда она принесла пятое блюдо, Виталий Михалыч взмолился: – Всё, Алёнушка, брэк! Нам этого за неделю не съесть, садись уже!
           За столом она уселась, так же, как мать во время их первого ужина – не напротив него, а рядом с ним. И так же, как мать, болтала без умолку. Болтала она, по большому счёту, ни о чём. По крайней мере, для Виталия Михалыча сообщаемые сведения ни о чем не говорили и ничего не значили, но он делал вид, что живо всем интересуется, к месту возражал, к месту поддакивал и где надо вставлял едкие замечания, от которых Алёнка заливалась колокольчиком. Ещё за прошедшие двадцать семь лет совместной семейной жизни он хорошо освоил эту технику поддержания разговора, а за восемь лет развода ничуть её не растерял.
           И уже в самом конце ужина, разрезая торт и наклонившись так, что только попа не вылезла наружу и Виталию Михалычу страшно захотелось шлёпнуть её по этой почти голой попе, как маленькой девчонке, но он удержался, в самом конце ужина она без всякого перехода от трепотни невинно спросила: – Дядя Виталя,  а вы с мамой спите, да?
           Он поперхнулся куском торта и готовился дать ей надлежащую отповедь, но она опередила его: – Только не ври! Я же всё слышала!
        – А слышала, так чего спрашиваешь? – пробурчал он, глядя в тарелку.
        – А почему? – она спросила именно "а почему? ", не "а как так? " или не "а с чего бы это? "
        – Аленушка, ты уже взрослая девушка. Должна понять. Видишь ли, – он помолчал, собираясь с мыслями, – у человека бывают моменты, когда он, а в данном случае, когда она уже не может быть одна. И ей очень нужно, чтобы мужчина был не только рядом с ней, а и внутри неё. И не только фигурально, но и физически. Иначе она просто начинает сходить с ума. Некоторые могут перетерпеть это, такая у них конституция, такой темперамент. Некоторые начинают заниматься всякими глупостями, игрушками разными, сейчас ими спецмагазины завалены. Ну а некоторые перебороть себя не могут, а заниматься глупостями не хотят – они натуралистки, им всякие суррогаты не нужны.
            Те, что поглупее, кидаются на первого встречного, те, что поумнее, ищут и находят что-то основательное.
        – Ага, – задумчиво сказала Алёнка, – значит мама – из тех, что поумнее. Она тебя нашла. А я – дура, на Пашку позарилась! Хорошо хоть мама не знает, убила бы!
        – Ну, золотце, Пашки больше не будет! Это, уж ты прости, я постарался! Только ведь, дорогая моя, мы сейчас говорим не о тебе, а о твоей маме!
        – Ну почему же только о маме? Я тоже из тех, кто перетерпеть не может! И мне тоже нужно физически. Я тоже схожу с ума. Я тоже не хочу заниматься всякими глупостями, мне тоже суррогаты не нужны! Только мама – умная! А я… – она безнадёжно махнула рукой. И немного погодя добавила: – А ты даже Пашку убрал. Я то думаю, чего это он от меня шарахается?!
        – Золотце! Ну зачем тебе этот козёл похотливый? Девочка размякла, так он тут, как тут! Тебе нужен твой ровесник, ну, может чуть постарше, с ним тебе и жить интереснее будет.
        – Интереснее всего мне с тобой! – заявила она безапелляционно, – А эти ссыкуны слюнтявые, на кой бес они мне сдались?! Я уже не девочка! Мне одних обжималок в киношках мало! Мало, понимаешь?! Я это ещё в седьмом классе проходила! А эти лезут своими грязными ручищами, лапают и грудь, и между ног, а что там как устроено – знать толком не знают, и как удовольствие женщине дать и самому получить, а не просто завести себя, чтобы потом дрочить в одиночку, тоже не знают!
           Она села и с размаху воткнула ложечку в свой кусок торта.   
        – Ишь ты, какую ты под это дело философию подвела! – удивился Виталий Михалыч, а про себя подумал: "Да, такую одними словами не успокоишь, тут артиллерия посерьёзнее нужна!"
           Алёнка с остервенением поглощала торт, поперхнулась, закашлялась, привстала, наклонившись над столом, и показала большим пальцем на спину, постучи, мол, чтобы прошло. Он постучал ей по спине, не сильно, так, для галочки, подал ей фужер с минералкой и не удержался, всё-таки ощутимо шлепнул по полуголой попе под задравшимся халатиком. Она ойкнула, выпрямилась и с каменным лицом прошествовала на кухню, прихватив с собой часть грязной посуды.

                IX
           Он проснулся от ощущения, что на него пристально смотрят. Открыл глаза и обомлел. На диване рядом с ним, по-турецки скрестив ноги, сидела совершенно голая Алёнка. Покрывало было отброшено, она остекленевшим взглядом уставилась на него и возбуждала себя пальчиками.
        – Девонька моя! – только и мог выдохнуть он.
           С вечера Алёнка постелила ему постель и, когда он лёг, скинув хала тик, по привычке перепрыгнула через него: –  Дядя Виталя! Расскажи мне сказку.
           Из одежды на ней были только стринги. Он поднялся, подтянул её к краю дивана, она брыкалась и верещала, требовала вечернюю сказку, но он был непреклонен – сказки сегодня не будет! Подняв её на руки, он перенёс её в детскую, уложил на кровать и аккуратно укрыл покрывалом. Она пыталась притянуть его к себе, но он не поддался, поцеловал её в лоб, ещё раз несильно шлёпнул пару раз по попе и ушёл к себе на диван.
           И вот теперь она сидела на его постели и имела сама себя.
         – Девонька моя! – он погладил её голую коленку, отвёл её руки, – Боже мой, что же ты делаешь!
           Она всхлипнула, наклонилась и попыталась его поцеловать. Надо было что-то срочно предпринимать. Так просто остановить заведённую до не могу взбалмошную девятнадцатилетнюю деваху было невозможно. Это он пока ещё помнил по своей юности.
           Виталий Михалыч резко отодвинул Алёнку в сторону, вскочил с постели, ухватил её за волосы, почти волоком протащил в ванную, перегнул через край ванны и несколько раз пребольно хлестанул по голой попе попавшейся под руку мухобойкой. Потом запихал в ванну и включил воду: – Остудись, девонька. Утром поговорим! – а сам, прихватив с дивана покрывало, ушёл досыпать в Лёлечкину комнату.
           Минут через десять, шлёпая босыми ногами, прошла в свою комнату Алёнка.
           Он до утра не сомкнул глаз, переживал случившееся. Алёнка же, наоборот, пришла в себя, успокоилась и спала мёртвым сном на своей кровати.
           Завтрак прошёл в тяжёлом молчании. "Подай соль, пожалуйста", "Тебе ещё кофе? ", "Намажь мне масло", – ничего, что бы касалось вчерашнего.
           Виталий Михалыч чувствовал себя очень неуютно. Алёнка сидела, пришибленная, отвечала невпопад и изредка вздрагивала, думая о своём. И только после завтрака, когда он пересел на диван, она поднялась, бухнулась перед ним на коленки, уткнулась в его коленки головой и сказала:
        – Я не хочу, чтобы так, дядя Виталя.
           Он не понял и поднял на неё полные недоумения глаза.
        – Я не хочу, чтобы так, – повторила она умоляюще и жалко, – Чтобы мы вот так сидели и молчали. Ты же простишь меня, дядя Виталя, правда? Ты же из-за меня от нас не уйдёшь, да?
           Он погладил её по голове и поцеловал в нос: – Глупышка, это я должен просить у тебя прощения. У тебя и у твоей мамы.
           Она испугалась: – Только маме не говори, ладно?! Она же не выдержит! Господи! Я же сама тебя привела, а ты с ней… Я же сама тебя привела!
           Он снова погладил её по голове и невесело засмеялся: – Успокойся, ты ни в чём не виновата. Даже если бы к маме привела меня ты, ты всё равно ни в чём не была бы виновата.
        – Как это, если бы привела я? А кто же тебя привёл, не я, что ли?
        – Видишь ли, девонька, – он помолчал, взвешивая, говорить ли, – видишь ли, мы с твоей мамой встречались задолго до того, как встретились с тобой. Так что ты себя не кори. Ты здесь не причём!
           Она широко раскрыла удивлённые глаза и уставилась на него.
        – Да-да, золотце. Я приходил, когда ты уходила в ночную смену. А вместе мы уже очень давно, – он не стал уточнять, насколько давно.
        – Во-о-н как! А я, дурёха, гадала, чего это мать расцвела так!
           Она задумалась надолго, а потом как-то очень грустно сказала: – Маму жалко.
           Он посмотрел на часы, пора было двигать на работу. А она вдруг подскочила с коленей, уткнулась носом в его плечо и заговорила быстро-быстро:
        – Ты же не уйдёшь совсем, дядя Виталя, да? Ты же нас не бросишь?! Ты же маму не бросишь? Из-за меня, да? Я никогда, никогда больше так не буду?! Только не бросай нас! Ты вечером приходи, ладно? Придёшь?
        – Приду, приду, – вздохнул он. Что ты сделаешь с этим ребёнком?! Придётся прийти, куда денешься! Еще чего доброго руки на себя наложит! Знает он этих неуправляемых!
        – Приду, не волнуйся. Я вас не могу бросить. Теперь никак не могу. Как это маме объяснить можно будет, если я пропаду? Только и ты уж держи себя! Ещё раз такое повторится – вздую по полной программе! Солдатским ремнём с латунной пряжкой по голой заднице! С оттяжечкой! Чтобы навсегда запомнилось! Не посмотрю, что ты уже девица взрослая!
            Она ему не поверила и в конце дня зашла за ним сама. И когда после ужина и бесконечной трескотни с её стороны она постелила ему на диване, опять залезла к нему в постель и потребовала вечернюю сказку, он не выгнал её. Просто, как маленькую, погладил по головке, рассказал какую-то недлинную историю и отправил спать в детскую.

                X
           Лёленька приехала в конце следующей недели. Алёнка к тому времени успокоилась совершенно и только в первый вечер, когда они сидели за ужином, изредка бросала на них быстрые пронзающие взгляды. А когда Лёленька ушла на пару минут на кухню, сказала, уткнувшись глазами в стол: – Только при мне ничего не делайте, дядя Виталя, ладно? Я же всё равно спать не буду и всё услышу. Я знаю, мама соскучилась, но всё равно, не делайте ничего, ладно?
           Виталий Михалыч вздохнул, встал, подошёл к ней, ласково погладил по голове и пообещал: – При тебе ничего не будет, это я тебе твёрдо обещаю. Но только при тебе. Иначе маме будет очень плохо. Она просто с ума сойдёт. А я очень не хочу, чтобы вам было плохо. Обеим. И пожалуйста, не ревнуй! И вдолби в свою взбалмошную головку: тебе никакие деды, никакие сорокалетние мужики не нужны. Тебе нужен просто настоящий хороший парень. И у тебя такой будет. Сама не найдёшь, дед за тебя постарается. А пока не нашла – терпи. И не изводи себя. Ни внутри, ни снаружи.
           Она вздохнула: – Где же его взять – настоящего да ещё и хорошего? Таких и нет уже, наверное! И всё равно, при мне ничего не делайте!
        – Я же пообещал! – Виталий Михалыч пожал плечами, – А я обещаю только один раз. И раз уж пообещал, выполню обещанное, ты меня знаешь. И уж ты ко мне в постель не лезь! Как мне потом слово держать?
           Вернулась с кухни Лёленька и с порога уставилась на них: чего это он поднялся и гладит дочь по голове? Виталий Михалыч улыбнулся и показал глазами: не волнуйся, всё в порядке.
           Весь вечер Лёленька рассказывала о командировке. Она была в тех местах впервые, с удовольствием облазила город и окрестности, побывала на пикнике с сотрудниками, и со смехом поделилась, что один из них начал за ней приударять, так что она ещё из тех женщин, на которых могут обратить вни-мание. Виталий Михалыч посмеивался, Алёнка хмыкала и фыркала, по-своему выражала своё неодобрение.
           Когда пришла пора ложиться, Алёнка, как и раньше, сама раздвинула диван, постелила на нём, не подпустив к этому мать. Потом ходила кругами, пока, наконец, не махнула рукой, ушла в детскую и почти тут же вернулась в пижаме. Ещё вперёд Виталия Михалыча залезла на диван к стеночке и заявила, что без ежедневной истории отсюда никуда не уйдёт. Он неодобрительно покачал головой, а Лёленька посмотрела на них недоуменно.
           Не уходила Алёнка очень долго, заставляла рассказывать ещё и ещё, так что Лёленька даже не выдержала и насильно отправила её в детскую: – Иди, давай! Спать пора! Нам с Михалычем ещё поговорить надо!
           Алёнка фыркнула: – Знаю я ваши разговоры! – но мать послушалась, ушла к себе. Когда она закрыла дверь, Лёленька, взяла Виталия Михалыча за руку: – Ну-ка, дядя Виталя, пойдём-ка, поговорим. Что-то мне не всё ясно в происходящем!
           Когда он прошёл в её комнату и не лёг на кровать, а сел на стул, она недоуменно посмотрела на него, потом покачала головой: – Ну-ка колись, что у вас здесь произошло!
           Виталий Михалыч почесал затылок: – Ты знаешь, Алёнка нас и вправду застукала. Был у нас серьёзный разговор и я ей пообещал, что пока она дома, между мной и тобой ничего не будет. Так что, придётся потерпеть.
        – Погоди, я что-то не пойму. Она всё узнала и только не хочет, чтобы это было, пока она дома? Я правильно поняла? Не чтобы этого вообще не было, а не было только когда она дома? Так?
        – Так. Ты правильно всё поняла. Именно так.
        – Ничего не понимаю! Она что, мне это прощает? И не хочет, чтобы это было при ней? Она что, ревнует, что ли?
        – Ревнует? Не знаю. Может быть. Скорее, просто она взрослая девочка и твои ахи и охи на неё слишком действуют. Вот она и заводится! Ты-то ей выговариваешь за то, что она ко мне в постель лезет! Меня бережёшь, а беречь её надо.
        – Постой, ты что-то не договариваешь. Рассказывай, что у вас тут случилось?! Всё выкладывай!
        – Не выдумывай, пожалуйста! Ничего у нас не случилось. Просто, серьёзный разговор был. По душам.
        – Да. Серьёзный разговор. По душам. Может быть и разговор. Только, я ведь свою дочь знаю! Не всё так гладко, как ты говоришь, мне кажется!
        – Не выдумывай того, чего не было! И успокойся – у меня что, головы на плечах нет?
        – Да у тебя-то есть! А вот у неё!.. Ну ладно, Пашка! Тоже, конечно, ничего хорошего. Но перенести можно. Выросла девчонка, не заметили как! Но чтобы она и на тебя глаз положила?!
        – Ага, про Пашку ты, оказывается, знаешь! Так я тебе скажу, что Пашки больше не будет, уж в этом мне поверь. И успокойся, золотце! Ничего она никуда не положила. А сейчас давай спать. Я обещал – при ней ничего не будет. Потерпи до утра, а я уж на диванчике как-нибудь!

                XI
           Летом Лёленька уговорила своего директора дать ей отпуск. Она не отдыхала уже года три, с того самого времени, когда приезжал с заработков Санька. Алёнка тоже подгадала с заслуженным отдыхом. Вообще-то, она собиралась в августе сдавать экзамены, поступать учиться в институт. Лёленька, очень рассчитывавшая остаться с Виталием Михалычем вдвоём и устроить медовый месяц, хотела оставить её дома, но та взбеленилась, и Виталий Михалыч махнул рукой: – Пусть едет! Разберёмся. В конце концов, она всё знает!
           Сам он сказал компаньону, что всё ему надоело, жизнь постная и серая, хоть вешайся от тоски! Не считая нечастых вылазок на рыбалку, он толком не отдыхал уже лет пятнадцать. Компаньон, директор их фирмы, человек понятливый и об отношениях Виталия Михалыча с Лёленькой наслышанный, скрепя сердце, отпустил его.
           Загрузив свой видавший виды ;Москвич; палаткой, заслуженной, латаной-перелатаной палаткой, с которой он мотался по горам ещё в благословенные годы далёкой молодости, едой на месяц и прочим необходимым для отдыха скарбом, он посадил обеих подруг и вывез их на воздух, в горы. Как он будет с ними там управляться, с двумя сумасшедшими бабами, готовыми разорвать его на куски, лишь бы получить своё, он старался не думать.
           Он привёз их в заповедник, на кордон, на заимку, где хозяйничал уже лет пятьдесят добрый его друг егерь Ахмат, старый киргиз, занесённый сюда в трудные послевоенные годы в поисках куска хлеба, да так и осевший здесь на всю жизнь.
           Пока Виталий Михалыч пристраивал технику под специально ещё лет тридцать назад им самим построенный для этих целей навес, а женщины разминали затёкшие за дорогу чресла, выскочил сам Ахмат, живой семидесятипятилетний дедок, невысокий, сухощавый, коренастый, с бритой наголо головой и совершенно белой жидкой бородкой под треугольным киргизским лицом.
           Виталия Михалыча он встретил распростёртыми объятиями и длинной тирадой на жуткой смеси русского, украинского и киргизского, главной в которой была мысль, что он, Ахмат, уже и не надеялся до смерти увидеть старого друга. Женщин обнял и по-русски троекратно расцеловал.
           За долгим чаепитием Ахмат тактично промолчал по поводу того, что Виталий привёз не жену Лидию, которую он, конечно же, знал, а двух незнакомых женщин, да ещё и молодых. Глядя на прехорошенькую Алёнку, он цокал языком, и намеренно коверкая язык, восхищался:
        – Ай, Виталя, братан! Такой невеста для Ахмат-бобо привёз! Где Ахмат калым брать будет? Совсем бедный Ахмат, только алты юз, шестьсот баран есть! За такой девишка совсем не хватит разве?!
           Он предлагал им остаться на заимке.
        – Куда пойдёшь, зачем?! Нога больная, девочки гор не знают, по горам ходить не могут, спать на земле не привыкли. Удобств нет, не город! Оставайтесь, места много!
           Но Виталий был непреклонен: – Что у тебя торчать целый месяц, с тоски сдохнем, надоедим вусмерть. Лучше на Алтынкуль поведу, там красота! Есть ещё озеро это, не промыло завал за годы?
           Ахмат качал головой: – Завал на месте, куда ему деться? Ещё на пять жизней хватит! Только ночи холодные там, застудишь женщин, заболеют, как лечить?

                XII
           Утром Ахмат выделил из своего хозяйства ишака, они погрузили всё необходимое и тронулись. Виталий Михалыч, сам турист чуть не с пятидесятипятилетним стажем, придирчиво проверил Лёлечкину и Алёнкину обувку – не натёрли бы ноги, идти не близко, и они тронулись.
           Тропа шла вдоль быстрой многоводной в эту пору горной речки, то прижимаясь к самой воде, то взлетая вверх на сорок-пятьдесят метров, обходя слезающие в самую воду каменные утёсы. Ахмат шёл легко. Привыкший к горной жизни, почти всю жизнь проживший на этом кордоне, он, несмотря на свои семьдесят пять, дал бы фору любым молодым. Алёнка, до этого бывавшая в горах только на пикниках и далеко от транспорта никогда не уходившая, устала быстро, но виду не подавала. Лёленька же выдохлась уже через полтора километра и с надеждой поглядывала на Виталия Михалыча: а не объявит ли он привал. Сам Виталий Михалыч, тоже от походов по горам основательно отвыкший, да ещё и отчаянно хромавший на повреждённую в аварии ногу, шёл на автопилоте, но не хотел перед Ахматом показывать свою несостоятельность.
           Пока дошли до места, Ахмат дважды устраивал привал. На втором привале он встал лицом к отвесным скалам, срывавшимся к реке чуть не со стометровой высоты и позвал Алёнку.
        – Смотри, дочка, – показал он на гривку кустарника, нависшего над скалами посредине отвеса, – вот этот вот старый дурак, – он ткнул в живот Виталия Михалыча, – только тогда он был молодой дурак, такой как ты сейчас…
           Виталий Михалыч рассмеялся и перебил: – Э-э, Ахмат-ака, почему же она – молодой дурак?
        – Что ты меня путаешь?! – Ахмат картинно возмутился, – Не она – молодой дурак! Это ты был молодой дурак!
           Алёнка и Лёленька с улыбкой слушали их пикировку.
        – Ты его не слушай, он ещё молодой, ничего умного ещё не скажет! – Ахмат взял Алёнку под руку и усадил отдыхать на огромный валун, – Ты его не слушай, ты меня слушай!
        – Ага! – Виталий Михалыч ухмыльнулся, – Ты его слушай! Он уже старый, ничего умного уже не скажет!
        – Э-э! Дай мне сказать, да!  Этот молодой дурак, когда я его первый раз увидел, говорил, что он вниз с этой скалы спустился!
        – И сейчас говорю! – Виталий посадил рядом с Алёнкой Лёленьку, сел сам и приготовился пикироваться дальше.
           На эту зажатую в скалах площадку они с подругой соседкой Тошкой вышли, а вернее, сползли сверху, после изнурительного девятидневного горного перехода через четыре перевала и четыре ущелья. Наверху было плато, доступное только сверху, с перевалов и высокой вершины, самой высокой на этом массиве. Да и то, с вершины был такой спуск, пройти который без специального снаряжения было просто невозможно. Но тогда они на вершину не выходили, просто вышли на плато с перевала. Пока спускались до этой площадки, начало темнеть и им пришлось заночевать на этом пятачке в полтора метра на метр. Вдвоём было очень тесно.
           А когда, утром уже, они всё-таки смогли спуститься вниз, по скалам, еле держась на отвесе, и расположились отдохнуть, начался ливень. Узенькая щель, по которой они проползли, превратилась в настоящий водопад, а на месте их ночёвки дыбился водный бурун высотой с двухэтажный дом.
           На месте отдыха и обнаружил их спускавшийся с гор Ахмат. Места были заповедные, посторонним без специального разрешения находиться здесь было нельзя. Ахмат возмущался, грозился их оштрафовать и как следует всыпать сыну, который оставался на кордоне и прошляпил их проход. Виталий Михалыч тогда показал ему, откуда они спустились. Это было ровно сорок лет назад.
        – Ты представляешь, дочка! – распалясь, возмущался Ахмат, – Он говорил, что они оттуда пришли!
        – И сейчас говорю! – снова усмехнулся Виталий Михалыч.
        – Ты посмотри! – Ахмат тыкал пальцем в сторону утёса, – Оттуда спуститься можно, да? Туда подняться нельзя без верёвки, а он говорит – спустился! Врёт и не краснеет. Ты мне тогда штраф не заплатил, сейчас платить будешь!
        – Ага! Ты ещё проценты за сорок лет насчитай!
        – И насчитаю! Я кордонщик, на охрану здесь поставлен, протокол составлю – как миленький заплатишь! Хорошие деньги будут! На калым хватит!
           Женщины смеялись и смотрели на них с умилением: эти два, мягко говоря, не молодых уже человека схватились точно так же, как, наверное, и сорок лет назад.
           На место прибыли к вечеру. Уставшие женщины без сил повалились на расстеленную Ахматом кошму, сам он вкупе с Виталием Михалычем разгрузили ишака, и тот побрёл вдоль берега озера щипать траву.
           Место было изумительное. Лет сорок назад здесь случилось сильное землетрясение, по-над скалами прошёл мощный оползень и перегородил реку. Через пару месяцев вода заполнила образовавшуюся котловину, и на этом месте появилось озеро. Многометровые отвесные скалы вдоль речки остались глубоко внизу, а по берегам его скатывались к воде не такие уж крутые склоны, покрытые бархатной высокогорной травой и мощными зарослями барбариса и горного шиповника. Немного выше по ущелью, в западной стороне высились громады пиритовых скал. На восходе, освещённые утренним солнцем, они сверкали золотыми великанами, отражались в озере и оно загоралось, как расплавленное золото. Так его и назвал Ахмат – Алтынкуль, по-киргизски Золотое озеро.
           В самом месте их расположения в озеро впадал небольшой саёк, на его берегах на покатых склонах приютилась большая берёзовая роща с красочными травяными полянами и колючими зарослями ежевики. Они расположились в десяти метрах от озера на одной из таких полян.
           Кряхтя и ворча, Виталий Михалыч взялся расставлять палатку, Ахмат склонился над давным-давно сложенным здесь из каменных обломков очагом, и развел огонь.
           На скорую руку попили чай, Ахмат заторопился назад. Виталий Миха-лыч пытался удержать его, Алёнка с Лёленькой ахали – куда же идти, ночь на носу! В горах темнеет быстро.
        – Э-э! – Ахмат отмахнулся, – Виталя водку не пьет, всю внизу оставил! Там без меня прокиснет! Пойду! А ночь не страшно! Фонарь есть. Через неделю приду, мне лепёшки привезут, хлеб привезут, я вам принесу. Ишака вам оставлю. Мало ли что.
           Ночь прошла спокойно, они так устали, что кроме сна им ничего не было нужно. Только Виталий Михалыч долго не мог заснуть, слишком уж дороги были ему эти места, слишком о многом напоминали.

                XIII
           Виталий Михалыч поднялся рано, женщины спали и просыпаться, а тем более, вставать в такую рань совсем не собирались.
           За долгие годы жизни Виталий Михалыч привык спать мало и подниматься ещё до восхода. Да и в далёком уже детстве он не любил валяться в постели, уже проснувшись, и вскакивал, как только продирал глаза. Способность эта была привита ему матерью чуть ли не с первых дней его жизни. Мать была геологом, и если первый год после его появления на свет и просидела в городе, убегая по утрам на работу и оставляя его на воспитание няньке-соседке и шоферне из расположенного рядом с их домом институтского гаража, то последующие таскала с собой по экспедициям – сразу после войны сидеть дома с детьми на мужниной шее, как-то, не приходилось, да и характер у неё был такой, что долго высидеть дома она не могла. Тем более муж, Михаил Макарыч, Виталькин отец, тоже геолог, работал в поле постоянно, а она оставлять его одного, мужчину видного, побаивалась.
           Поднимались в экспедициях засветло, завтракали и разъезжались по объектам, маленький Виталька поднимался со всеми и оставался на день с поварихой, бабой Зиной, которая всеми своими не такими уж большими педагогическими способностями пыталась изжить его гаражное воспитание.
           Да и в зрелом уже возрасте, когда он сам мотался по экспедициям, сначала как простой техник, попозже как инженер, начальник отряда, потом начальник партии, он по утрам валяться на кровати себе не позволял, поднимался первым, даже раньше поварихи, всё той же бабы Зины, которая, теперь уже восьмидесятилетняя, но по-прежнему живая и деятельная, работала у него.
           Что уж говорить про теперешний его возраст, когда на сон вполне хватало четырёх-пяти часов!
           Виталий Михалыч спустился к берегу озера, разделся до плавок и, без всяких приготовлений и поёживаний, нырнул. Вода была холодная, но не ледяная, как в высокогорных речках, какую он так любил во времена его незабвенной юности и молодости.
           Вынырнул он метров через двадцать пять, дыхалка была уже не та – в молодости он проныривал все пятьдесят, а на спор и шестьдесят! Огляделся – не переплыть ли на другой берег? Но не рискнул. До другого берега здесь было метров триста, а вода была, всё-таки, слишком холодная, повреждённую ногу могла скрутить судорога.
           Он поплавал вдоль берега, нашёл свой утёс, скрывающийся на тридцатисантиметровой глубине метрах в пятнадцати от прибрежного обрывчика, и встал там, как Иисус Христос, шествующий по водам. Продышался глубоко, насыщая лёгкие кислородом, как учил его лет пятьдесят назад инструктор Саша Шарабанов, и нырнул в глубину, вдоль утёса.
           Когда-то на спор с Витькой-Хохлом, другом и компаньоном по горным вылазкам, он донырнул здесь до основания утёса, метров на пятнадцать, нашёл и достал брошенную специально для этого алюминиевую ложку. Хохол, на то он и хохол, не поверил тогда, заявил, что Виталий перед погружением захватил с собой другую ложку, такую же. Конечно, это была профанация чистейшей воды, но уж больно не хотелось Хохлу раскошеливаться на пол ящика водки! И тогда Виталий камешком нацарапал на ложке жирный крест, показал его судьям, Вальке и Герке, таким же оболтусам, которым было до Фени, кто выиграет спор, лишь бы водка была дармовая, бросил ложку в воду уже с другой стороны утёса, где глубина была метра на три больше, и через полторы минуты, совершенно задохнувшийся, но сияющий, победно показал вырученную ложку всей компании. Если он спорил, то выигрывал спор всегда!
           Судьи с шуточками и прибауточками, верёвочкой с камешком перемеряли глубину с обеих сторон и посрамлённому Витьке пришлось выставить лишнюю бутылку за каждый добавленный метр.
           Сейчас Виталий Михалыч нырнул метров на пять. Давление сжало барабанные перепонки, в гайморовой полости, над левым глазом разлилась тупая боль – слишком быстро он погрузился. Он зажал пальцами нос и "продул кингстоны". Давление выровнялось, боль исчезла, но глубже погружаться он не рискнул.
           Он медленно всплывал вдоль скалы, рассматривая и чуть ли не поглаживая нежно каждый уступчик – придётся ли ему ещё когда-нибудь вернуться сюда и, тем более, нырнуть на такую глубину?!
           В одной щёлке что-то серебряно блеснуло, Виталий Михалыч подплыл и с удивлением обнаружил кулон на серебряной цепочке. Его потеряла подруга Тоська лет тридцать пять назад, когда они бесились здесь, сталкивая друг друга с утёса. Тогда ныряли всей компанией, но кулона так и не нашли.
           Вынырнул Виталий Михалыч минуты через три, когда голова уже начала кружиться от нехватки кислорода. Он выбрался на утёс, сел, чтобы отдышаться, и рассмотрел находку получше. "Надо будет обязательно переправить его Тоське; – подумал он, – То-то подарочек будет!"
           У него был её интернет-адрес, и даже где-то хранился адрес настоящий, Тоська давным-давно жила с мужем в Германии, но они до сих пор общались, хотя и виртуально.
           На берегу показалась из палатки Лёленька, растрёпанная, не накрашенная, в лёгком домашнем халатике, исчезла на пару минут в глубине рощи, снова показалась, подошла к берегу и удивлённо уставилась на Виталия Михалыча.
           Наверное, это действительно выглядело очень удивительно и потешно – он, как водяной бес, сидел в пятнадцати метрах от берега, по-восточному скрестив ноги и на вершок погрузившись в воду, наружу торчали его волосатые коленки и весь торс.
        – Ты что там делаешь? – только и нашлась спросить она.
        – Да вот, буду сейчас море пучить, – рассмеялся он, – заставлю морского чёрта за сорок лет оброк выплатить! Надо же Ахмату штраф заплатить!
           Лёленька рассмеялась, Виталий Михалыч надел кулон на шею и поманил: – Идём ко мне!
           Она пощупала воду ногой – холодная! – и отрицательно замотала головой.
        – Идём, идём! – он встал, она рассмеялась, так выглядело ещё потешнее, стоял он, как Нептун, только что бороды да трезубца в руке не хватало, – Идём, а то утащу на дно морское! Видишь, я всё могу!
           Лёленька скинула халатик, дрожа, морщась и повизгивая, спустилась в воду по пояс и вдруг ахнула и погрузилась с головой – глубина здесь начиналась почти у берега. Вынырнула, отфыркалась и подплыла к нему.
           Он усадил её рядом, обнял и поцеловал, она вздохнула – близости у них не было уже недели две, Алёнка перед отпуском работала только в первую смену, Лёленька днями тоже была на работе, задерживалась допоздна, приводила в порядок документы, так что было не до этого.
           Виталий Михалыч погладил её плечи, прижал посильнее, она снова вздохнула: – Не получится здесь ничего, дочка не позволит!
Он снова поцеловал её, покивал, потом успокоил: – Не волнуйся, что-нибудь, да придумаем.
           Она отстранилась немного, увидела кулон, удивилась: – Что это?
           Виталий Михалыч рассмеялся: – Вот, чёрта морского вернуть заставил! – он со смехом рассказал историю кулона. Лёленька слушала с интересом, потом вздохнула уже по другому поводу: огромные пласты жизни её кумира были для неё тайной за семью печатями.
        – У тебя, наверное, много женщин было? – спросила она и снова вздохнула, на этот раз как-то совсем уж грустно.
        – Золотце, о чём ты говоришь, – картинно возмутился он, – Да разве женщин может быть много!
           Она рассмеялась, стукнула его по лбу: – И он ещё утверждает, что я у него любимая! Разве любимой женщине такое говорят?
        – А разве умная любимая женщина про такое спрашивает? – парировал он, – И потом, ты плохо слушаешь! Я ведь никогда не говорил, что ты просто любимая женщина! Я ведь всегда говорил, что ты – самая любимая! Самая, чувствуешь разницу?!
        – Чувствую, чувствую! – она принялась спихивать его с утёса, – Ещё как чувствую! Я самая, а остальные – просто, да?! Много у тебя там, на дне ещё кулонов таких? Ты у меня сейчас сам к чёрту морскому пойдёшь! Лично оброк взимать будешь!
           Чтобы удержаться, он ухватился за неё и они вместе свалились в воду. Она, было, выбралась, он ухватил её за ногу и стащил обратно, потом она его. Шуму они наделали достаточно, проснулась Алёнка и вышла на берег, как спала – в розовых нейлоновых трусиках и таком же лифчике. Уставилась на них непонимающе – они как раз выбрались на утёс и сидели там рядышком.
        – Я что, ещё сплю? – Алёнка протёрла глаза, снова уставилась на них.
        – Спишь, спишь! – Виталий Михалыч поманил её, как до этого Лёленьку, – Просыпайся и давай к нам!
           Алёнка, не раздумывая долго, разбежалась и нырнула. Виталий Михалыч зааплодировал: – Молодец! Не то, что некоторые!
         Алёнка пронырнула почти все пятнадцать метров, отфыркиваясь, вылезла на утёс и села рядом с ними.
        – А здесь здорово! – сказала она, осматриваясь по сторонам.
           Лёленька смотрела на неё сердито: – Бесстыдница! Виталия Михалыча постеснялась бы! Дуй в палатку и переоденься в купальник! – намокшее бельё на Алёнке стало совершенно прозрачным. Она безразлично махнула рукой: – А, пускай! Он меня и не такую видел!
        – Солдатским ремнём! – напомнил Виталий Михалыч и укоризненно покачал головой, – С оттяжечкой! По голой заднице!
           Лёленька удивлённо переводила взгляд с дочери на него и обратно.

                XIV
           Через пару дней Виталий Михалыч повёл их в небольшой поход, чтобы показать Алтынкуль во всей красе, сверху, с кряжа, вздымающегося над озером метров на двести выше его поверхности. Когда-то, сорок лет назад, они стояли здесь на этом самом кряже с Ахматом и Тошкой, его подругой и большой любовью на то время, потрясённые чудовищной картиной, навороченной прошедшим после землетрясения оползнем, и тогда Тошка, увидев отраженный в воде только начинающего образовываться озера золотой блеск пиритовых скал, назвала это озеро Золотым, а Ахмат перевёл по-своему: Алтынкуль.
           Лёленька и Алёнка стояли, поражённые отрывающейся отсюда красотой, а Виталий Михалыч смотрел, вздыхал про себя и думал: как же она, всё-таки, коротка, жизнь человеческая. Вот он ещё молодым человеком видел, как рождалась эта красота, сколько восхищался ей, выбираясь сюда, а вот придётся ему когда-нибудь ещё раз увидеть это? Да и сейчас добрался сюда, только, чтобы показать всю эту красоту этим двум таким дорогим для него женщинам. А так…
           Сколько ему ещё осталось коптить небо? Десять лет, может, пятнадцать. Ну, от силы, двадцать. А может, и того меньше, ведь шестьдесят четыре уже! Отец только на четыре года пережил этот возраст, а братишка так и вообще пару дней до шестидесяти не дожил! Правда, он, Виталий Михалыч, вроде бы, пошёл в материнскую линию, а дед по матери дожил до восьмидесяти шести, и не просто просуществовал, а прожил бурно, в семьдесят пять ещё работал, а уже за восемьдесят сам летал в северный Казахстан самолётом к пропадавшему надолго и вдруг объявившемуся непутёвому сыну, младшему братишке матери Виталия Михалыча.
           Но ведь и эти годы, будь они отмеряны Виталию Михалычу, тоже пролетят, и что после него останется? Конечно, живут в столице два его сына, живут внуки, стоят по стране построенные им дома, растут по бывшим базам посаженные им деревья. Вроде всё, что от мужика требуется по жизни, он сделал, можно и на покой уходить.
           Но ведь, чёрт побери, это же так мало! Надо что-то менять в этой жизни! У него же ещё хватает сил и что-то более полезное сделать, чем просто помогать компаньону зарабатывать деньги! Вот и озеро это, рождённое у него на глазах, останется, но ведь не он его создал!
           Отвлекла его от этих благородных, но грустных мыслей Алёнка.
        – Дядя Виталя! – она потеребила его за рукав, – Ты о чём задумался?
        – Да вот, девонька, о бренности всего земного. Такие места очень даже располагают!
        – Не надо! Живи долго! Ты нам нужен! – она помолчала, показала рукой вниз, – А к нам гости!
           По тропинке, идущей от кордона, поднималась цепочка туристов, семь человек.
        – Они там у нас ничего не сопрут? – забеспокоилась Лёленька.
        – Ага, – фыркнула Алёнка, – Твои драгоценные серые панталоны, которые ты на месячные надеваешь!
        – Алёнка, зараза! Выдеру ведь! – Лёленька рассердилась не на шутку, дочь переходила все возможные границы.
        – Пошли, – сказал Виталий Михалыч примирительно, – В наше время в горах не воровали! Тем более панталоны!
        – Ага, как же! – в Алёнку вселился бес противоречия, – А водку в горах спёрли, ты же сам рассказывал!
        – Тем более, пошли! – Виталий Михалыч рассмеялся. Действительно,  они как-то летом, месяца через три после его свадьбы большой компанией бывших одноклассников и одноклассниц с мужьями, женихами и невестами отдыхали в горах в выходные, в субботу утром ушли наверх, оставив внизу друга Яньку с его невестой Лилькой и его, Виталия Михалыча молодую, а когда вернулись и собрались готовить плов на ужин, не обнаружили водку, оставленную остужаться в сае чуть в стороне от палаток. Виталий Михалыч тогда, да и до сих пор тоже, подозревал в её исчезновении свою благоверную, относившуюся к их возлияниям уж очень отрицательно. Правда, неподалёку в посёлке играли свадьбу, молодые люди не очень трезвого вида проходили мимо их стоянки несколько раз, так что всё могло быть!
           Они спустились к палатке на минуту раньше поднявшихся сюда туристов, Виталий Михалыч встретил их, широко распахнув руки: – Приветствую вас в благословенном месте! Радостно знать, что и молодёжь такие места знает! Как там Ахмат-ака?
        – Мы вам не помешаем? – спросил паренёк, шедший первым. Их было четыре парня и три девчонки, примерно Алёнкиного возраста или немного младше. Они остановились, поздоровались.
        – Ну, что вы, как вы можете нам помешать? –  Виталий Михалыч пригласил широким жестом, – Располагайтесь! Вы как, сюда, или дальше пойдёте?
        – Если вы разрешите?! – паренёк осмотрелся, – Мы вон там остановимся! – он показал на полянку на другом берегу сая, потом представился, – Меня Серёжей зовут. А это Таня, Валя и Люба. И их парни Антон, Дмитрий и ещё Дмитрий. Один – Димка, а другой – Митька, чтобы не путали.
        – Ага, а ты, значит, свободный?! – Виталий Михалыч улыбнулся и глянул на Алёнку. Та порозовела и смотрела в сторону – Серёжа ей явно понравился. Парень он был видный и явно контактный.
        – Я как катализатор! – заявил Серёжа, – Реакцию ускоряю, но сам в неё не вступаю! – он показал на своих попутчиков.
        – Вот как? – Виталий Михалыч посмеялся, – А вот тут у нас радикал свободный имеется! – он показал на Алёнку.
        – Дядя Виталя! – она возмущённо всплеснула руками.
        – Не пройдёт! – Серёжа тоже засмеялся, – Я же сказал, я только катализатор! Сам в реакцию не вступаю!
        – Да?  Ну,  посмотрим,  посмотрим!  –  Виталий  Михалыч  усмехнулся, – Она ведь у нас – галоген из нулевого периода. Алёний называется. Слыхал про такой? Девятнадцать лет назад открыли.
        – Вот как? – Серёжа посмотрел на него с интересом, – Я только про галоген первого периода слышал. Светланий, никогда не слышали? Шестьдесят четыре года назад открыли.
        – Ну, как же, как же?! – Виталий Михалыч тоже посмотрел на него с интересом, – И кем же тебе этот светланий приходится?
        – Это моя бабушка! Так её брат, дед Валя называет!
           Виталий Михалыч покачал головой, мир тесен! Валькина сестрёнка Светка в незапамятные времена была его подругой, любовницей, отдушиной в застойные периоды, а он для неё – другом, любовником и жилеткой, в которую всегда можно было поплакаться. Серёжа вполне мог быть его внуком – у Светки был сын от него, таким способом он утешал её после её развода с общим их другом Юрой. Она родила, пока он служил в армии и не стала его дожидаться, вышла замуж за другого их общего знакомого, Бориса.
        – Это твоя бабушка по папе? – спросил он.
        – Нет, по маме, – Серёжа посмотрел на него с нескрываемым интересом и вдруг догадался, – А вы тот самый Виталий Михалыч, да? Гнатюк? Близкий друг деда Вали? Мой двоюродный дед? Отец дяди Лёши? – видимо, историю появления своего сына Светка от родни не скрывала, –  А Алёнка, получается – моя сводная сестрёнка? – последнее он додумал, считая Алёнку внучкой Виталия Михалыча.
        – Скорее тётка! – встряла Алёнка, ошарашено глядя на них обоих, – Семиюродная!

                XVI
           Ребята расположились на месте, сразу указанном Серёжей. Они поставили две палатки, натянули тент от солнца и верёвку для сушки белья, развесили на кустах кастрюли и черпаки, выкопали в глубине рощи яму для туалета, постелили сверху привезённые с кордона доски и загородили всё это ветками, в общем, расположились капитально. Хотели даже сложить ещё один очаг, чему Виталий Михалыч и Лёленька возмутились: к чему это, ведь они – почти родня! Потом долго шушукались, таинственно поглядывая в сторону Виталия Михалыча и поставили третью палатку, свалив в неё все рюкзаки и ненужные пока вещи. Почему они так на него смотрели, он спрашивать не стал, время подойдёт – само всё выяснится!
           Алёнка на правах старожила командовала всем этим броуновским движением, что у неё получалось очень даже неплохо, видно, не зря работала бригадиром.
        – Ну, ты, семиюродный! – кричала она на Серёжу, когда тот запутался в верёвках и свалил почти уже поставленную палатку, – Возьми у дяди Витали очки, а потом берись что-то делать! А вы куда прёте? – это уже Димкам-Митькам, перетаскивающим доски совсем не туда, где Антон копал яму, – Вы бы их ещё на тот берег упёрли! Что вы здесь вешаете? – это Тане с Любой, приготовившим для проветривания нижнее бельё, – Вы ещё стринги тут развесьте!
           Чувствовалось, Алёнка попала в свою стихию. Ребята не устояли под её напором и подчинялись ей, как будто знали её давным-давно. Даже вроде совершенно самостоятельный, независимый и привыкший командовать Серёжа не возражал.
           Лёленька удивлённо улыбалась, Виталий Михалыч посмеивался сквозь усы – Алёнка была такой, какой он знал её Бог знает с каких времён, когда она была ещё трёх-четырёхлетней атаманшей среди ровесниц и ровесников на устраиваемых в его офисе детских праздниках или воскресных вылазках на природу.
           Когда всё, наконец, было устроено, она плюхнулась в воду, вынырнула у утёса и уселась на нём по-турецки, покорив ребят и девчонок окончательно.
           Вечером после ужина – Лёленька с удовольствием передала право готовить вновь прибывшим – они расселись вокруг очага, Сережа взял гитару, побренчал немного, настраиваясь, и вдруг неожиданно спросил: – Дядя Виталя, можно я спою бабушкину любимую?
        – Бабушкину? – удивился Виталий Михалыч, – Пой, конечно! Почему ты у меня разрешения спрашиваешь?
        – Ну я думал…– протянул Серёжа, махнул рукой, перебрал струны и запел:
   
                "Томный поцелуй короткий на прощанье,
                Ветер чуть доносит слов последних грусть.
                Вы меня не очень дожидайтесь, пани,
                Я ещё не знаю точно, что вернусь,
                Вы меня не очень дожидайтесь, пани,
                Я ещё не знаю, что вернусь!

                Далеко ведёт меня моя дорога –
                Перевал, родник, привал, и снова в путь.
                Право, в этой жизни счастья так немного,
                Что, пожалуй, стоит на него взглянуть,
                Право, в этой жизни счастья так немного,
                Что, пожалуй, стоит и взглянуть!

                Я пройду за ним десятки километров,
                Землю перемерю вдоль и поперёк,
                Я его найду назло снегам и ветру
                И закину сходу в вещевой мешок,
                Я его найду назло снегам и ветру
                И закину в вещевой мешок!

                Вряд ли я в дороге от него устану,
                Ведь оно, наверно, не тяжёлый груз!
                Так что вы не очень дожидайтесь, пани,
                Я ещё не знаю точно, что вернусь,
                Вы меня не очень дожидайтесь, пани,
                Я ещё не знаю, что вернусь!"

           Виталий Михалыч растрогался до слёз, песню эту он, тогда ещё просто Виталька, посвятил Светке, когда они после трёх месяцев сумасшедшей близости вдруг надоели друг дружке и разбежались на целых полтора года.
        – Спасибо, сынок! – Виталий Михалыч пожал Серёже руку, а тот передал ему гитару: – Дядя Виталя, бабушка говорила, у вас много других песен. Спойте, пожалуйста!
        – Ну, какой из меня теперь певец? – Виталий Михалыч засмеялся, – Пел бы сам, у тебя очень хороший голос!
        – Виталь, не отнекивайся! Спой, – попросила уже Лёленька, она ещё хорошо помнила, как он пел во время их прежних общефирменных вылазок. Он засмеялся, подумал немного и запел.
           Сначала он спел из Визбора и Окуджавы, потом запел своё. Пел он негромко, но ребята притихли и ловили каждое его слово – в отличие от современных песен, в песнях, которые пел он, каждое слово было незаменимо, стояло на своём месте и обязательно что-то значило. Подобных песен они, пожалуй, и не слышали никогда, по телевизору их не показывали, а в интернете их интересовало совсем другое. Даже Алёнка, которая не особенно слышала, как он поёт, но стихи его читала и тексты многих песен знала и чихвостила их почище профессиональных злобных критиков, а про некоторые заявляла, что если бы она была пародистом, то он бы вообще писать перестал, даже она притихла, села к нему поближе, и слушала, прикрыв глаза.

                XVII
         Через пару дней, утром, когда они всей честной компанией расположились на поздний завтрак, на тропе со стороны кордона послышался цокот копыт и между деревьями показалась колоритная фигура средней упитанности бабульки, оседлавшей ишака. Она вырядилась в короткие, выше колена, джинсы, маечку-топик на солидный бюст, мощные вибрамы размеров на пять больше её ноги и невероятного диаметра выцветшую панаму на голове. Ахмат вышагивал рядом. Серёжа расцвёл, вскочил, двинулся было навстречу, но тут же остановился – бабулька увидела их компанию и заорала фальцетом: – Где этот кобель?! Дайте мне его на тарелочке! С голубой каёмочкой! Где этот Казанова?! Кого он ещё сюда притащил?! Дайте мне их тоже! Я им расскажу, кто он есть на самом деле! И я ему внука доверила! Мальчик мой, не слушай его! Он самого чёрта совращать девок научит! Он уже тебе кого-нибудь подсунул? Валя, ты его убьёшь тут же, если это так! – немного сзади них плёлся старинный друг Виталия Михалыча Валентин Павлович, Валька Зеленин.
          Виталий Михалыч подскочил на месте, выдохнул: – Светка! – и рванулся к ней, несмотря на свою хромоту. Остальные тоже поднялись, поражённые таким необычным появлением Серёжиной бабушки.
        – Что вы встали, как столбы! – продолжала шуметь бабулька, пока Виталий Михайлович добирался до неё, – Снимите меня уже! Или вы думаете, я отдыхала восемь вёрст, пока вот так сюда добиралась?!
           Виталий Михалыч в хромую припрыжку подскочил к ней, легко снял с седла и обнял: – Светка!
        – Ну-ка, ну-ка, покажись, какой ты есть?! – бабулька немного отодвинулась и откровенно рассматривала его. Они не виделись лет тридцать, с тех пор, как она уехала в столицу, где обосновался их сын Алёша, а потом и в Германию с последним, четвёртым мужем. А может, и пятым – Виталия Михалыча она тоже называла мужем, правда, условным, постоянно-временным.
        – Смотри-ка! – воскликнула она, насмотревшись, – А ведь я тебя, пожалуй, на улице и не узнала бы!
         – А ты всё такая же! – Виталий Михалыч повертел её.
         – Светка, может, ты и меня уже к телу допустишь? – напомнил о себе Валентин Павлович. Виталий Михалыч отодвинулся от неё, обнял друга: – Валька! Вот подарок, так подарок! Как это вы надумали? – с Валентином они тоже не виделись лет десять.
         – Идёмте уже завтракать! – напомнила о себе Лёленька, – остынет всё!
            Бабулька посмотрела на неё приветливо, повернулась к стоящему в сторонке Ахмату: – Это и есть та девочка, которую Виталька привёз? Ну-ка покажись! И как ты их только выбираешь?! – это уже Виталию Михалычу, –  Ведь все до одной как на подбор! Хоть конкурс красоты устраивай!
           Лёленька покраснела и смутилась. Бабулька захохотала: – Не бери в голову, деточка! Я тебе уже не конкурентка! Я и раньше его девонькам не конкурентка была, а уж теперь и подавно! И остальные не конкурентки! Все уже бабульки давно! А где маленькая? – она огляделась, ища Алёнку среди прочих девиц и безошибочным своим чутьём тут же выделила её из остальных, – Вот ты какая! Не такая уж и маленькая! Невеста уже! Серёжка, ты что теряешься? Хватай, пока другие не увели! Не видишь, какая красавица?!
           Серёжа рассмеялся, а Алёнка зарделась – бабулька произвела на неё, да и на остальную молодёжь тоже, ошеломляющее впечатление. Галоген, одним словом! Первого периода!
        – Так! – продолжила бабулька представление, – Светка, это я вот для них Светка! – кивок на брата и Виталия Михалыча, – Ну, ещё для Ахмата-ака. А для остальных – Светлана Павловна. Ну, ещё бабуля. Это для Серёженьки. И для тебя тоже! – это Алёнке. И почти без остановки: – Вы мне место приготовили? В палатке? Понятно, что не на улице! Вот в этой? Серёжка, что ты стоишь? Помоги бабуле через сай перебраться! Что здесь за барахло? Как мне здесь спать, скажите?! Ах, уберёте? – и уже совсем без остановки, – Ну, где там ваш завтрак?! Что тут за варево? Ах, каша?! Ну да, рисовая. Конечно! А какая же ещё?! Ты, Виталька, прямо однолюб какой-то, честное слово! У тебя все подруги одну и ту же кашу готовят! Валька, ты Женькину кашу помнишь? Как это, не помнишь?! Какой ещё склероз?! Ты пацан ещё, какой у тебя может быть склероз?! – Валентин Павлович был на семь минут младше неё, – Как можно не помнить Женькину кашу?! А ты, Виталька, помнишь?! Ах, ты всё помнишь? Мою кашу помнишь?! Какую ещё мою кашу, я кашу никогда готовить не умела?! Ах, поэтому и помнишь?! А эту кто готовил? Алёнка?! Серёжка, ты чего сидишь?! Лопай, лопай давай, смотри, какая каша вкусная! Ах, какая каша! А повариха какая! Серёжка, не упусти! Кто тебе ещё такую кашу сготовит?!
           Немного погодя Алёнка, пристроившись рядом с Виталием Михалычем, тихонько спросила: – Дядя Виталя, а почему вы нас галогенами обозвали? Разве в первом периоде галогены есть? А нулевого периода вообще нет!
           Виталий Михалыч расхохотался: – А ты, девонька, оказывается, ещё химию помнишь?! Так вспомни, какая у галогенов главная особенность?
        – Активные они очень! – догадалась Алёнка и тоже рассмеялась, – И чем меньше период, тем больше активность!
        – Акцепторы! И ещё легко в связи вступают! Не всегда с положительными элементами. И не всегда в устойчивые. Так-то, галогенчик мой!
        – Дядя Виталя! – Алёнка смутилась и покраснела, – Я же кроме Пашки ни с кем ни в какие связи не вступала!
        – Ну, дай-то Бог, дай-то Бог! – Виталий Михалыч потрепал её за щёку.

                XVIII
           Вечерний костёр сыпал искрами, Валентин перебирал струны гитары и негромко пел очередную "туристскую-альпинистскую" из далёкой молодости. Ребята разомлели и сидели парами, обнявшись и мечтательно глядя на яркие горные звёзды. Даже Серёжа, весь день старавшийся держаться от Алёнки подальше, смирился и лежал, положив голову на её колени, а она неторопливо и нежно перебирала пальчиками его волосы.
           Виталий Михалыч полулежал, прислонившись к орешине, и, так же, как Алёнка, перебирал локоны прислонившейся к его груди Лёленьки. Светлана Павловна так же, как и он, полулежала, прислонивший к другому боку той же орешины, и поглядывала на них, изредка вздыхая.
        – Господи! – сказала она негромко, вздохнув уж как-то очень особенно, – Где моя молодость?!
        – В каждом возрасте есть своя прелесть! – заметил Виталий Михалыч глубокомысленно.
        – Да какая там, к чёрту, прелесть?! Валяюсь, как квашня перележавшая, прокисла, протухла насквозь! Не приголубит никто, не погладит, не посмотрит даже, как раньше!
        – Светка, хватит кукситься! – Виталий Михалыч рассмеялся, – Ты ещё очень даже ничего! Ещё не одну голову вскружишь!
        – Конечно, ничего! Совсем ничего! Дырка во вселенской материи! Уж не издевайся! Кому я нужна такая, голову кружить?!
        – Как это, кому нужна?! Серёжке, вон, нужна. Леночке-дочке нужна. Лёшке нашему нужна. Бюргеру своему нужна, никогда не помню, как его зовут!
        – Отто его зовут. Как Бисмарка, – Светлана махнула рукой, – Да разве я об этом?! Ты-то вот нашёл себе молодую и цветёшь, как василёк летний, энергию живую из неё качаешь! Лёленька, ты не обижайся, я баба прямолинейная, может, где и не то что скажу, да уж прости меня, старую!
        – Светка, какая же ты старая?! Это ты только Вальки своего старше! На сколько? На семь минут? Он тебе это простил уже? А я так на пол года тебя старше! И ничего, живу, не переживаю!
        – Я же говорю, нашёл себе молодую!
        – Тебе-то кто мешает? Бисмарк твой, что ли? Что-то я не помню, чтобы прежние мужья тебе особенно мешали!
        – Болтун! И я когда-то его боготворила! Болтун и насмешник! И бабник, каких свет не видал!
        – Это я-то бабник? Это Валька твой бабник! Одна семейка, одним словом!
        – Да? А кто меня, молодую, непорочную, совратил? Валька, что ли?
        – Я тебя совратил?! – Виталий Михалыч задохнулся от возмущения – Сама утащила меня в общагу свою, измочалила всего и три дня не отпускала! Любиться учила! Непорочная!
        – Ещё и враль, к тому же! Лёленька, ты не ревнивая? Ну, да к прошлому ревновать – глупость одна! Я тебе сейчас его баб перечислю, тех, которых знаю, понятно! Не боишься, кобель неугомонный?!
        – Перечисляй, перечисляй! Ревнуешь, что ли?
        – Размечтался! Тебя ревновать – никакой ревности не хватит! Ну так как, продать тебя девочке? С потрохами!
        – Светлана Павловна, лучше не надо! – натянуто протянула Лёленька, – Неудобно это.
           Светлана захохотала: – Ревнивая ты, оказывается! А вот я его никогда не ревновала. Завидовала только. Не ему, девицам его! Больно уж он любить умел. От души, безоглядно! – она помолчала, вздохнула, – Я не постель имею в виду. Да что там, какой он в постели, ты и сама знаешь! А любил отчаянно! Всех и всегда! Что, неправда?
        – Правда, правда! – Виталий Михалыч улыбался, поглаживая Лёленькины плечи, – Истинно так, Бог соврать не даст! Всех любил! Всегда любил! И сейчас люблю! Даже тебя, непутёвую! Только, что это ты обо мне в прошедшем времени? Я, вроде, живой ещё!
           Лёленька вдруг оторвалась от него, спросила: – А Тосю он сильно любил?
        – Тоську?! Стервозину эту? Кстати, я забыла! Она меня во Франкфурте в аэропорту провожала! Просила тебя найти, лично привет передать! Тоську он обожал просто! Кулон ей янтарный подарил, девчонки обзавидовались! Она его не снимала, даже когда с ним разругалась! Так и таскала всё время, пока не утопила! Вот здесь и утопила, на утёсе!
        – Нашёл я её кулон, передашь с приветом вместе! – Виталий Михалыч засмеялся, – Лёленька, ты её не слушай! Она хоть и не ревнивая, а такого наговорить может, в сказке не придумаешь!
        – Сказки, это ты сочинять мастер! А я только правду-матку режу!
        – Вот-вот! Не всю зарезала ещё? Напрочь?!
           Валентин перестал петь, попросил: – Виталий, ты попой немного, я иссяк! Память уже не та, склероз проклятый!
           Виталию Михалычу передали гитару, он перебрал струны, шутки ради пропел гамму, настраивая общество на себя, а потом спел "Пани". Спел для Светки, и совсем не так, как это давеча пел Серёжа. В его песне почувствовалась и молодецкая удаль, и тонкая грусть расставания, и надежда на будущую встречу, и жажда поиска нового, этого самого счастья, и уверенность, что оно обязательно будет, это непонятное счастье.

                XIX
           Виталий Михалыч поднялся немного позже обычного. Вчерашнее пение у костра закончилось во втором часу ночи, а когда они с Лёленькой уже легли, в палатку с горящими от возбуждения глазами влезла Алёнка и, не терпящим возражений тоном заявила: – Мам, я сегодня с ребятами в палатке спать буду! – и не дав Лёленьке возразить, исчезла.
         – Что это она придумала?! – возмутилась Лёленька и хотела, было, подняться за ней, но Виталий Михалыч успокоил: – Что ты волнуешься? Она взрослая девушка, сама всё решать может. Да и потом. Может, это судьба её? Серёжа – парень, что надо. Три дня сопротивлялся, это тебе не что-нибудь!
         – Ты всё смеёшься!
         – Что же мне, плакать, что ли? Ты в это дело не вмешивайся, Алёнка сама определит, что ей надо. А мы только помешать можем. Ну и бабка там у Серёжи начеку, в случае чего ни его, ни её в обиду не даст!
         – Да уж! Бабка, всем бабкам бабка! У тебя что, все подруги такие были?
         – Ну, что ты! Светка – уникум! Шестьсот килотонн в пятидесяти литрах! Не одни Помпеи от неё полегли! Вулкан на каблуках!
           Они помолчали. Виталий Михалыч приподнялся на локте, засмеялся тихонько: – Что это мы о Светке? Алёнка же нас вдвоём оставила!
           Лёленька заёрзала, отодвигаясь: – Что это ты надумал? Перестань! Детки же рядом!
        – Детки? Эти детки сейчас своих деток делать собираются!
           Впрочем, сопротивлялась Лёленька совсем чуть-чуть, сама соскучилась, спали они совсем мало, и поднялся Виталий Михалыч позже обычного.
           Все ещё спали, так он думал, подходя к воде. И услышал Светланин голос с противоположенного берега: – Поднялся, соня?! Плыви ко мне!
           Она разлеглась на огромном валуне, торчащем из воды у самого берега, её ярко-оранжевый купальник только что не резал глаза на фоне серого камня и сочно-зелёной травы.
           Виталий Михалыч нырнул, как всегда, чуть присев и выпрямившись пружиной, поплыл, было, кролем, делая широкие гребки и помогая здоровой ногой, но тут же понял, что пловец из него уже посредственный, и перешёл на спокойный брасс. Плыл он довольно долго, холодная вода только бодрила, за прошедшую неделю он уже привык к ней, освежаясь по утрам. Светлана наблюдала за ним сквозь прищуренные веки, помогла выбраться на камень и оглядела критически его фигуру.
        – Не следишь за собой совсем! Брюхо отпустил! Да и жиру лишнего хватает! – она ухватила его за складку на боку. Сама она выглядела если и не потрясающе, то для своих лет просто великолепно – ни одной лишней складки, ни одного наплыва, и только от глаз лучились лёгкие морщинки, да над верхней губой заметно проступала светлая поросль. Чувствовалось, что она очень следит за собой.
        – Где уж мне! – рассмеялся Виталий Михалыч, – Я не в Европах отдыхаю, в наших Палестинах, чтобы жить, надо вкалывать неустанно! Когда тут за собой следить?! Да и на наших Хичкоковских фитнесисток насмотришься – и кондрашка ведь хватить может! Про слабый пол и думать не захочешь!
        – А ты бы сам! Зарядочку по утрам, пробежечку с километрик, глядишь, и убрал бы лишнее! Лёленька, небось, раскормила? Или от Лидки ещё осталось? Валька говорит, она у тебя в столице?! Что это вы учудили? Столько лет жили, душа в душу, и вдруг на тебе! – Светлана, как и в юности, перескакивала с темы на тему без всяких многоточий и прочих знаков препинания.
        – Э-э! – Виталий Михалыч махнул рукой, – Не вороши! В какую душу мать мы жили, только мы с ней знаем! Я хоть и белорус, а терпение, знаешь, и у меня не вечное! Да и у неё тоже. Я ведь тоже совсем не подарочек!
        – Помню ещё! Ты хоть общаешься с ней? Звонишь?
        – Слушай, я хоть с кем-то из близких рвал навсегда? Конечно, общаемся! Три раза в месяц по полчаса, как хронометр.
        – Хорошо это, не забываешь. Ты мне её адрес дай. Буду в столице, обязательно пообщаюсь. Она меня ещё помнит, наверное.
        – Такую забудешь!
        – Чем я тебе, такая, не нравлюсь?!
         – Да что ты, Светка! Как ты такое только подумать можешь? Чтобы ты, да не нравилась!
        – Ну да, ну да! Ты ведь в молодости, я помню, змееловом был?!
        – Светка, ну какая же ты змея? Змеи – они тощие и длинные! А ты – как зайчик! Пушистенькая! И потом, кто кого ловил!
        – Как зайчик? Из "Плейбоя", что ли? Такой зайчик, ушки в стороны!
        – Тьфу ты! Вечно ты всё перевернёшь! Я ей комплимент, а она…
        – А что, я плохая любовница была? Что же ты бегал ко мне?
           Виталий Михалыч развёл руки – сверхженская логика, слов нет!
           На берегу появилась Лёленька, посмотрела на них из-под ладони: – Что это вы там уединились?!
           Светлана довольно заржала: – Ага! Испугалась, миленькая!? Проспала мужика!? Будешь теперь выкупать! А я задёшево не отдам!
           Готовить завтрак Виталий Михалыч взялся сам. Светлана пыталась, было, помочь, но он так цыкнул на неё, что она тут же отстала. Лёленька же, зная его характер, даже и не пыталась. Приготовил он гречневую кашу, на маслице, с лучком и Светланиной немецкой тушёнкой. По-над озером разошёлся такой запах, что народ в палатках зашевелился.
           Первым явился на свет Божий Валентин. Он высунулся из палатки, потянул носом и поднял палец: – Чую!
        – Что ты чуешь, засоня! – Светлана запустила в него потерянной ночью кем-то из ребят тапочкой, – Люди тут работают в поте лица, а он дрыхнет! Вставай уже, матрасник несчастный!
        – Чую, завтрак мужик готовил! – игнорировал матрасника Валентин, – Мясо чую! Немецкое, правда, но мясо!
           В своё время так же в горах он выдал Лидке, будущей жене Виталия Михалыча, когда она сготовила на завтрак целое ведро манной каши и пыталась на обед скормить её остатки: – Обед без мяса хуже, чем секс без бабы! Сама свою кашу доедай!
           Из палаток потянулась молодёжь. Они тоже водили носом, бежали по неотложному делу, быстренько умывались и присаживались вокруг очага.
           Последними выбрались Алёнка с Серёжей. Серёжа смущённо и виновато улыбался, Алёнка светилась, как утреннее солнце. Пока Сережа побежал умываться, Виталий Михалыч поманил её пальцем и, когда она наклонилась к нему, тихонько спросил: – Соблазнила?
           Алёнка глянула на него смущённо и немного испуганно, как-то сжалась и еле видно покивала головой.
        – Господи! – воскликнула наблюдавшая за ними Светлана, – Он же ещё мальчик совсем!
           Алёнка утвердительно кивнула: – Ага! Был! – и побежала умываться.
           Виталий Михалыч рассмеялся: – Светка, ну совсем как ты с Юриком! Не помнишь? В шестьдесят седьмом мы на курорте отдыхали! Ты тогда даже моложе Алёнки была!
           Юрика, застенчивого и старомодно воспитанного молодого человека, Светка окрутила тогда в несколько дней и буквально изнасиловала, когда они большой компанией отправились отдохнуть за пределами курорта.
        – Юрик, между прочим, после этого на мне женился! – парировала Светлана, – Очень порядочный человек был!
        – Он-то женился! Да ты его надежд не оправдала!
        – Вот, вот! Поэтому я за Серёжку и переживаю!
        – Ну, ты-то Алёнку с собой не ровняй! Куда ей до тебя!
        – Ну, спасибо, уважил! Ты сегодня комплиментами прямо разбрасываешься!
        – Уж какой есть! – Виталий Михалыч снова рассмеялся и приобнял её.
 
                XX
         Лежать и греть на солнце брюхо Светлана не могла органически. Сразу после завтрака, проводив Ахмата, уходившего с ночёвкой в верховья речки, она организовала вылазку по окрестностям. Лёленька идти наотрез отказалась, Валентин тоже решил остаться и помогать готовить обед, за что получил от Светланы по полной.
        – Нет, Виталя, ты посмотри! – орала она, – Что с ним стало? Стоило мне оставить его одного, и он в простого матрасника превратился! – матрасниками они ещё с юношеских времён называли туристов-лежебок, приезжавших только поваляться, позагорать на солнце да водки попить, – Я тебя перевоспитывать буду! Ты у меня снова нормальным туристом станешь!
        – Оставь его! – посмеиваясь, сказал Виталий Михалыч, – Тебе двух уже не утащить, а я самостоятельно далеко не дойду, мне помогать будешь!
        – О! Ещё один! – Светлана закатила глаза и картинно воздала небу руки, – И это мои брат и лучший друг! Мальчики, во что вы превратились!
        – Слушай! Тридцать лет жил спокойно, горя не знал! – возмутился Валентин почти серьёзно, – Нет, чёрт тебя принёс! Опять воспитывать взялась!
        – Да! Я тебе сестра или не сестра?! Старшая, между прочим! Слушаться меня обязан! Кто тебя ещё воспитывать будет?!
        – Господи! Будь проклят тот час, когда мы узнали, что ты – старшая!  Нет, Виталя, рассуди! Всю жизнь перевоспитывает! Всю жизнь жить учит! Не могу уже, сейчас повешусь пойду!
        – Иди, иди! Вешайся, бездельник! Интересно, где ты верёвку найдёшь?
        – Ну тогда утоплюсь! Воды хватает!
        – Топись, топись! Тоже мне, Аксинья! Под паровоз бросайся! Анна Каренина! Расхныкался, сестра ему мешает! Молодёжь, готовы? Пошли! – и без всякого перехода двинулась впереди цепочки.
           Валентин усмехнулся, полез в палатку, достал спиннинг и пристроился в устье сая: – Лёленька, мы на обед уху сварганим!
     Лёленька окупнулась в сторонке, чтобы не пугать рыбу, расстелила подстилку рядом с Валентином, полежала немного, потом приподнялась не локте, спросила: – Валентин Павлович, а вы Виталия хорошо знаете? В смысле, давно?
        – Давно? Тебе сколько лет, подруга жизни? Сорок один? Так вот, когда они со Светкой подружились, твои папа с мамой о тебе ещё даже не думали! Да и мы с ним подружились, когда тебя даже в проекте не было! Летом шестьдесят восьмого. Светка тогда меня со своей компанией в горы увезла, на выходные. Там и познакомились. А уж потом, через три месяца я в их институт работать устроился. А хорошо знаю? Мы последние тридцать лет мало пересекались. А в те годы, конечно, хорошо знал.
        – А со Светланой Павловной они, что, сильно любили друг друга?
        – Любили? Да разве её, змеюку, любить можно?!
        – У них же сын общий!
        – А, ты об этом? – Валентин почесал подбородок, – Ну, наверное, любились они по настоящему, раз сын общий. А вот любили… Слушай, я что, ты думаешь, у них почтальоном был? На правах младшего брата?! Ты у них и спроси! – Валентин замолчал, привстал – задёргался поплавок, – Ша! Тихо! – подсёк и через секунду на крючке трепыхалась солидная желтобрюхая маринка.

                XXI
           Светлана печатала шаги, как автомат, даже молодые еле поспевали за ней, что уж говорить о Виталии Михалыче! Он устал быстро, травмированная нога крепко давала о себе знать, но крепился и первое время виду не подавал, только отстал немного. Светлана, наконец, обратила на это внимание, остановилась и подождала, пока он догонит всех. Ребята тоже остановились.
        – Что, туго? – она покачала головой, – Эх, ты! Как же ты за бабами бегать успеваешь? Где тебя угораздило? – она показала на больную ногу.
Виталий Михалыч развёл руки: – Авария! Да ладно, Светка, вы идите, покажи ребятам водопад. А я уж как-нибудь сам потихоньку. До водопада я не дойду, пожалуй. Вернее, туда дойду, а обратно меня тащить придётся. Не при-вык я, чтобы меня таскали. Идите.
        – Чёрт с ним, с водопадом, что я, водопадов не видала, что ли? – Светлана присела на камень рядом с тропой, отломила прутик с куста, – Серёжа, смотри. Пойдёте по этой тропе до большого сая, километра четыре ещё, – она прочертила прутиком схемку, – Перед саем наверх тропа уходит. По ней подниметесь пол километра, как раз там водопад и будет. Идите, за нас не беспокойтесь. Мы сами.
           Серёжа кивнул, махнул рукой: – Давайте за мной! – и они цепочкой пошли дальше.
        – Ну, что, старый хрыч?! Не ходок уже?
           Виталий Михалыч снова развёл руки.
        – Ну, отдохни немного. А потом я тебя, всё-таки, до одного места дове-ду. Никак не могу не довести!
        – Куда это?
        – Куда, куда. На кудыкину гору! Сам увидишь. Вспомнишь, может быть!
           Виталий Михалыч посмотрел с интересом: – Что это ты задумала? – и вдруг понял.
           Немного выше по тропе, метрах в пятидесяти над ней, был небольшой грот. Сорок лет назад, тогда только прошёл сель и образовалось это озеро, Светка утащила его от всей компании, проветриться, несмотря на ревнивые протесты его подруги на тот момент Тошки, подхихикивания бывшей подруги Тоськи и незлобливые подшучивания ребят. Всю дорогу она изливала ему душу по поводу развода с первым мужем, общим их другом Юриком, задержались они надолго, попали под ливень и укрылись в случайно оказавшемся рядом гроте. И там Светка потребовала успокоить её так, как они уже давно друг дружку успокаивали после сильных жизненных потрясений. А через девять месяцев, Виталька к тому времени служил в армии, у неё родился Алёшка.
           Виталий Михалыч узнал о его рождении от Валентина лет через пять после дембеля, когда уже был прочно женат и растил сына Шурку. А она ему сама ничего не сообщила, вышла замуж за другого их друга Бориса и исчезла из его жизни очень надолго.
        – Светка, что это ты задумала? – повторил Виталий Михалыч, а она поднялась: – Отдохнул? Пошли! – и двинулась, не оборачиваясь.
           Минут через десять она остановилась, осматриваясь: – Как тут всё изменилось! Вроде, вон под теми скалами. Пошли!
        – Светка, не чуди! Зачем тебе это? – Виталий Михалыч вздохнул.
        – А?! Помнишь ещё? Пошли! Уважь бабку, хоть повспоминаем немного!
           Она, цепляясь за кусты, быстро полезла вверх, Виталий Михалыч поднимался осторожно, боясь оступиться, склон был крутой и скользкий от сочной травы. Он поднялся только до половины склона, когда она победно закричала: – Есть! Здесь он, миленький, на месте! Никуда не делся! Ты где там? Что ты ползёшь, как червяк навозный, сколько тебя ждать можно?!
           Кряхтя и охая, Виталий Михалыч добрался до грота, остановился передохнуть.
        – Ну, что, вспомним молодость?! – Светлана нагнулась, протискиваясь в неширокую продолговатую щель под скалой, – Что ты встал! Ну, что ты встал, как столб?! Или будешь ждать, когда ливень начнётся?!
           Виталий Михалыч вздохнул и полез за ней.
           Внутри было прохладно и сыро, в полумраке глянцево блестели шершавые скальные стенки, переходившие в полусферический потолок. Грот был просторный, метров пять в ширину, метров восемь в глубь скалы и метра четыре в самом высоком месте. Дно его было песчаным, только в самой глубине вдоль правой стенки высилось в полуметре от пола гладкое каменное ложе.
           Светлана прошла вглубь, села на ложе и погладила его с нежностью: – Помнишь?
           Виталий Михалыч усмехнулся и покачал головой.
        – Оно-то помнит! Оно каменное! А вот ты, хрыч старый, помнишь?! Иди сюда!
        – Светка, перестань! Зачем это?
        – Испугался? Не бойся, что я, совсем из ума выжила, что ли? Тебя внизу молодая ждёт, куда мне с ней тягаться! Мне теперь и бюргера моего многовато!
           Виталий Михалыч подошёл, сел, взял её за руку: – Да брось ты, подруга, прибедняться! Если бы я не знал, сколько тебе, ни за что бы столько не дал! На вид тебе и пятидесяти нет!
        – Маленькая собачка – до старости щенок! Всё равно, с Лёленькой не сравнишь! Это раньше я тебя от любой увести могла! Скажешь, нет?!
        – Могла! Ещё как могла! Только… ты же меня уводила, только когда в раздрае была. Успокаивалась!
        – Дурак ты! Как был всегда дурак, так и остался! Я тебя, дурака, может, только одного и любила всю жизнь по-настоящему!
        – Вот те раз! Что же ты раньше-то молчала?
        – Я же говорю, дурак! Это женщине постоянно повторять надо, что её любят! А мужик сам видеть должен!
        – Ну, здрасти! Страсти-мордасти! Написала бы, что сына от меня носишь, пришёл бы из армии и поженились бы. Лёшку усыновил бы и жили душа в душу!
        – Хомут на тебя на всю жизнь надевать? Ты для меня слишком хороший друг был. Я же видела, что ты меня после своих Санек-Танек ни в грош не ставишь! Успокаиваешь только! Жалеешь! А мне не жалости надо было. Не жалости, а любви! А ты меня не любил никогда по-настоящему. Даже в первые три месяца после знакомства.
        – С чего ты взяла?
        – А… Видно это. Просто, тебе интересно было, учился ты. Любиться учился. Не любить. А любил бы по-настоящему, как Юрик любил, или, сейчас, Отто любит, шиш бы ты от меня куда сбежал! Никакие Саньки-Таньки, Тошки-Тоськи не удержали бы! – она вздохнула, –  Я и сына-то оставила, скоблиться не побежала, потому, что тебя, дурака, любила!
        – Светка!..
        – Вот тебе и Светка! Светка-конфетка. Леденец обсосанный!

                XXII
           Саша, Лёлечкин муж, приехал в середине осени. Приехал без предупреждения, открыл дверь своим ключом, дома никого не оказалось. Лёленька была на работе, Алёнка – в институте. После отдыха в горах Серёжа помог ей подготовиться и она поступила в Политех, на химико-технологический, где и он учился на третьем курсе.
         То, что в доме бывает мужчина, Саша увидел сразу – в ванной на полке лежал бритвенный станок, не его станок, кроме того рядом лежала только что начатая пачка лезвий. А на полке в прихожей лежали мужские тапки. Ревнивый до сумасшествия, он тут же напридумывал Бог знает что и сидел, мрачнее тучи, ожидая возвращения своего семейства.
           Лёленька задержалась на работе, первой появилась Алёнка в сопровождении Сережи. Они зашли в прихожую и Алёнка тут же присосалась к нему, соскучилась.
           Саша вышел на шум, увидел дочь в объятиях молодого человека, постоял немного, наблюдая за ними. Алёнка отлипла от Серёжи, схватила его за руку: – Идём, пока мамы нет! – увидела в дверях отца, замерла на секунду и тут же бросилась к нему, – Папка! Папка приехал!
     Через пару минут Саша отодрал её от себя: – Может, ты нас уже познакомишь? Куда это ты его тащила, пока мамы нет?
        – Пап, это Серёжа, мой жених! Он у нас часто бывает!
        – А, так это его тапки? И бритва его?
           Тапки и бритва были не его, но подводить будущую тёщу он не стал, тут же нашёлся: – Дядя Саша! Я у вас иногда остаюсь ночью. Если поздно задерживаюсь. Можно, моя бритва тут будет? А то утром на занятия небритым идти не удобно. Мне мама Лёля разрешила!
           Прекращая дальнейшие дискуссии, Алёнка схватила их обоих под руки и потащила в комнату: – Сейчас мама придёт, ужинать будем! Я ей позвоню! У неё отчет квартальный, задерживается, узнает, что ты приехал, сразу прибежит!
           Пока она звонила, Саша с Серёжей приглядывались друг к другу. Саша был немного удивлён и растерян. Уезжал он, оставляя дочь взбалмошной семнадцатилетней девчонкой, сейчас же увидел взрослую женщину, перед ним сидел её жених, вполне взрослый парень, видимо, у них это было серьёзно. Лёлька ему даже разрешала оставаться ночевать!
           Лёленька прискакала через пол часа, только и успела позвонить Виталию Михалычу, сообщила такую новость. Он понимающе вздохнул: – Как просто мужья, появляясь, отодвигают нас в сторону!
           За ужином Лёленька с Алёнкой болтали без умолку, рассказывали, как они жили без мужа-отца чуть не четыре года, как Алёнка закончила школу и пошла работать, как поступила в институт. Серёжа у Алёнки не слезал с языка, и в горах они отдыхали, и подготовиться к экзаменам он ей помог, и поступить помог (– Интересно, как это? – вставил сам Серёжа), и учиться помогает, и вообще. Пару раз в запале она помянула и Виталия Михалыча.
        – Погоди, – поинтересовался Саша, когда это имя проскользнуло в очередной раз, – Виталий Михалыч, это который твоим первым шефом был?
        – Ну, да! – Лёленька покраснела. Саша покивал головой: – Ну, да, ну, да. А он-то откуда взялся? Вроде, ты у него уже лет двадцать не работаешь?
        – Это близкий друг моей бабушки! – пояснил Серёжа, – отец дяди Лёши, маминого брата.
        – Вот как? Слушайте, прямо не семейка, а бразильский сериал какой-то! – Саша рассмеялся недоверчиво.
           Ночью уже, когда они ложились спать, он прямо спросил жену: – Слушай, а этот Виталий Михалыч, он что, у нас тоже бывает?
        – Бывает, – тихо сказала Лёленька и отвела взгляд в сторону.
        – Знаешь что, – сказал Саша, помолчав, – пусть он завтра к нам зайдёт. Вечерком. Мне с ним пообщаться надо.
        – Хорошо, – сказала Лёленька совсем тихо.

                XXIII
           На следующий вечер Виталий Михалыч с Сашей сидели в гостиной и ждали, пока Лёленька с Алёнкой соберут на ужин. Саша сидел, задумчиво уставившись в пол, и молчал, Виталий Михалыч тоже молчал. Чувствовалось, что Саша мается, хочет поговорить серьёзно, но не знает, как начать.
        – Вот что, Саша, – Виталий Михалыч, наконец, нарушил молчание, – Я понимаю, тебе не совсем понятно моё здесь присутствие. Я объясню.
           Саша, было, возмутился, вскочил с кресла, но Виталий Михалыч жестом остановил его, усадил обратно.
        – Послушай, нам обоим полезно будет.
           Виталий Михалыч помолчал, собираясь с мыслями.
        – Я пожилой уже человек, жизнь прожил. Когда мальцом был, мечтал, чтобы у меня была сестрёнка. Даже из знакомых девчонок подбирал, кто бы на эту роль подошёл. Потом, когда женился, надеялся, что дочка будет. Не получилось, генетика у нашего рода не та. По преданию семейному в старшей линии за последние триста лет вообще девчонок не было. Теперь вот надеюсь, что внучка будет, может, хотя бы у младшего. А тут случайно Лёленьку встретил. И прикипел к ним с Алёнкой. Приглядывал за ними, помогал, когда требовалось, даже в горы отдыхать возил, месяц втроём в палатке жили. Понимаешь, Лёленька мне, как дочка. А Алёнка – как внучка. Вот вы, скажем, с Лёленькой уедете, Алёнка доучиваться останется, я за ней, как дед, приглядывать буду. А то она девка взбалмошная, неуправляемая, ещё глупостей каких наделает. Правда, теперь за ней и Серёжка приглядывает. Это внук моей древней подруги, я их с Алёнкой и познакомил. Ну, а не по нраву тебе такое, так ты скажи прямо, я тут же от вас отстану. За меня не беспокойся, я человек достаточно самостоятельный, пол жизни один прожил, справлюсь. Жить у меня есть где, работа есть, терпят пока, нужен ещё, значит. Да и пенсию какую-никакую получаю.
           Саша помолчал, потом встал, пожал Виталию Михалычу руку: – Спасибо, Михалыч. Я уж тут Бог знает, что начал думать. Больно уж у Лёльки глаза бегают. Да и Алёнка взъёрошенная какая-то.
        – Так ведь, они понимают, что ты Бог знает, что думать начал, вот и смущены. Не бери в голову. Ну подумай, какой уже из меня любовник! Разве что для Серёжкиной бабки только!
           Алёнка стояла в дверях в гостиную и конец разговора, про дочку с внучкой и Серёжкину бабку, слышала. Саша её видеть не мог, он сидел спиной к двери. Как только Виталий Михалыч договорил, она ретировалась. Появились они с Лёленькой минут через пять, весёлые, и принялись расставлять тарелки.
           Ужин прошёл на подъёме, Виталий Михалыч был в ударе, сыпал тостами, даже пригубил вина по такому поводу. У Лёленьки отлегло от сердца, она буквально порхала от кухни до столовой, подавая всё новые и новые блюда. Мужчины пытались усадить её на место – и так всего хватает! Она, было, са-дилась, но через пару минут подскакивала и, воскликнув: – Ой, совсем забыла! – бежала за чем-то ещё. Саша выпил, отошёл от своих подозрений и поддерживал Виталия Михалыча от души. И только Алёнка сидела, опустив голову в тарелку и изредка поглядывала на всех троих недоумённо.
           В самом конце ужина Саша посмотрел в сторону Лёленьки и сказал: – А у меня для тебя сюрприз!
           Лёленька собиралась уносить со стола пустую посуду и остановилась в дверях.
   – Я накопил за шесть лет денег и купил домик рядом со столицей, – продолжил Саша, – Виталий Михалыч, ты оказался прав! Мы перебираемся туда.
        – Вот это сюрприз, так сюрприз! – Виталий Михалыч захлопал в ладоши, – Молодец! И молчал, не сообщал ничего!
        – Погоди, как перебираемся? – Лёленька даже поставила грязную посуду обратно на стол.
        – Как?! Погрузим барахло в контейнер, квартиру продадим, и айда!
        – Постой! У меня же работа! Это так просто не делается!
        – Хорошему главбуху работу везде найти не трудно! – неожиданно поддержал Сашу Виталий Михалыч, – Было бы желание!
        – А я никуда не поеду! – заявила Алёнка, – Я только в институт поступила! И здесь Серёжка! Я никуда не поеду!
           Саша смотрел на них растерянно. Он считал, что они обе обрадуются, всё-таки, столица есть столица!
        – Да и квартиру хорошо продать – дело не простое!
        – Уезжайте! – крикнула Алёнка в сердцах, – Продавайте свою квартиру и валите! Я к Серёжке жить уйду! У него своя комната, нам хватит! Тётя Лена меня знает, я у них сколько раз бывала! А не пустит, я к дяде Витале пойду! Пустишь?
        – Погоди, егоза! – Виталий Михалыч стал серьёзным, – Саша, такие дела вот так, с наскоку, не решаются. Ты что, завтра уезжать собираешься? Нет? Тогда, о чём сейчас говорить? Обсудите всё как следует, я постараюсь через знакомых для Лёленьки хорошее место подобрать, Алёнка действительно пусть доучивается, не одна она здесь останется. У тебя когда отпуск кончается? Через три недели? За домик деньги ещё должен, или рассчитался? Рассчитался? Жить есть на что? Тогда с продажей квартиры торопиться не надо. Пусть Алёнка здесь живёт, нечего ей по людям идти! А я, как говорил, присмотрю, чтобы не шалила очень.

                XXIV
           Лёленька задержалась на месяц после отъезда Саши, чтобы завершить все свои дела, оформить документы, какие могут понадобиться в столице и дождаться рекомендации знакомым Виталия Михалыча. Саша поначалу возражал, хотел забрать её с собой сразу, но потом внял разумным доводам Виталия Михалыча.
           Квартиру решили пока не продавать: Алёнка осталась доучиваться, а может и дальше, слишком серьёзно она относилась к Серёжиному ухаживанию. Учиться ей было надо ещё четыре с половиной года, но Серёжа как-то в разговоре с Виталием Михалычем обронил, что не собирается ждать столько. Они поженятся, как только он начнёт зарабатывать сам, а не будет учиться и жить на бабкину пенсию. Конечно, пенсии у Светланы хватило бы, чтобы не только его содержать, но ещё и самой по свету мотаться, но Серёжа был слишком щепетилен, чтобы не только самому садиться на бабкину шею, а ещё и жену сажать. Говорил он это только Виталию Михалычу, никому своим, ни родителям, ни самой бабке, ни даже Алёнке о планах своих не распространялся.
           После отъезда Саши Виталий Михалыч стал бывать у них чуть ли не через день. Лёленька делилась с ним, что уже сделано, что ещё осталось сделать, он рассказывал, каким знакомым звонил, что они обещали. Его рекомендация значила очень много, так что у неё даже был солидный выбор. Сделать окончательный выбор предстояло уже на месте, после личных контактов.
           Пока шла эта канитель, Лёленька не то, чтобы охладела к нему, скорее, просто чувствовала себя виноватой перед Сашей, и Виталия Михалыча больше к себе не подпускала. Он не настаивал, понимал её состояние и ценил её чувства. Но чем ближе подходило расставание, тем больше её лихорадило. И в один из вечеров, когда Алёнка с Сёрёжей убежали на вечеринку к кому-то из друзей, её прорвало. Она села рядом с ним на диван и разрыдалась навзрыд. Виталий Михалыч всё понял, погладил её волосы: – Успокойся, девочка. Ну зачем ты так? Не надо себя мучить! Всё решено и всё решено правильно.
        – Ничего я не знаю, Виталик! – Лёленька, как девчонка, размазывала слёзы по лицу, тушь потекла, оставляя чёрные полосы, – Ничего я ещё не знаю! Я хочу быть с тобой, я хочу быть твоей! И Сашу обманывать не хочу! И Алёнку одну бросать здесь не хочу!
        – Перестань! Прежде всего, успокойся! Что значит, ты со мной быть хочешь? Ты Сашу не любишь совсем, что ли? С ним быть не хочешь?
        – Люблю! И Сашу люблю! И тебя люблю!
        – Ну, знаешь, ты уж совсем не туда завернула! У нас пока двоемужество не поощряется! Да и Саше это попробуй, объясни! Мне-то можно, я пойму. Не двоемужество, конечно, а состояние твоё. И выбирать тебе здесь не приходится! Останешься ты со мной, через пять-семь лет будешь мне горшки подносить, тебе это надо? А случись со мной страшное, останешься одна! Чего хорошего?!
        – Я всё понимаю, всё это в себе перебрала. Привыкла я, что ты рядом, что ты мой, а я твоя!
        – Ты от Саши отвыкла! Сколько вы врозь? Два с половиной года, потом ещё почти четыре! Конечно, отвыкла! Ну да это ерунда! Вместе поживёте, привыкнешь. А за меня не беспокойся, мне есть, о ком заботиться! Да и за мной есть кому присмотреть, Алёнка с Серёжей не бросят! Серёжка-то, почти родня!
        – Тебе легко говорить! А мне каково?!
        – Мне легко? Ты думаешь? А, ну да, конечно! Я же ещё десяток таких Лёленек найду! Что мне стоит! Свистну только! – Виталий Михалыч заложил пальцы в рот и действительно свистнул.
        – Ну тебя! Тебе всё хаханьки!
        – Господи, Лёлька! Пятый десяток бабе, а всё пользу свою не видишь!
        – Да какую там пользу!?
        – Полезную пользу! Перестань реветь, размазалась, в зеркало глянь! Такую ночью увидишь, немым навсегда останешься!
        – Не смотри! Я страшная, да?
        – Ничего! Ты мне и такая нравишься! Перестань реветь, кому говорю! Лучше иди сюда, я тебе наглядно объясню сущность живого!
        – Прекрати! Прекрати, безобразник! Ну, что ты, в самом деле! Сейчас дети вернуться! – впрочем, сопротивлялась она только для вида, а когда всё кончилось, попросила: – Обними меня. Крепче. Ещё крепче, как только можешь, крепче!

                XXV
           Лёленька уезжала дождливым осенним днём. Промокший вокзал провожал её подтёками дождя на окнах, бегущими к своим вагонам пассажирами и неистребимыми никаким временем снующими носильщиками с юркими тележками, на все три этажа забитыми сумками и чемоданами. Настроение у неё было подстать погоде. Пару дней назад вечером она устроила отходную, пригласила ближайших друзей, нескольких сотрудников и сотрудниц с последнего места работы, будущих сватов и, конечно же, Виталия Михалыча. Впрочем, его и провожать не надо было – всё последнее время он был при ней неотлучно.
           На банкете Лёленька была на взводе, выпила лишнего, шутила, искрилась и была не просто хозяйкой, а душой этой вечеринки. Виталий Михалыч старался держаться бодро, тоже шутил, блистал тостами, совершенно искренно напутствовал её на новую жизнь и, естественно, обещал довести до ума её мало-управляемое чадо. К этому с удовольствием присоединились Леонид и Лена, отец и мать Серёжи. Алёнка при них вела себя очень сдержанно, и даже спросила у Виталия Михалыча, когда они оказались вдвоём на террасе: – Дед, я не очень… выпендренная? – с тех пор, как она услышала, что он в разговоре с Сашей сказал, что считает её внучкой, она сначала в шутку, а потом и в привычку, стала называть его дедом.
          – Всё нормально, девочка! Ты им нравишься! – Виталий Михалыч потрепал её волосы.
         – Ты знаешь, я всё время боюсь что-нибудь не так сделать. Тётя Лена на меня так смотрит!
         – Нормально она на тебя смотрит. Как будущая свекровь. Примеряет. Ты за неё не беспокойся, главное, что ты Серёжкиной бабке понравилась! Слава Богу, Лена не в неё! А вот ты на неё очень даже похожа!
        – Дед, не пугай меня! Неужели я такая же?
        – А то?! Ладно, не бери в голову и ничего не бойся! Бывай у них почаще и примелькаешься. Привыкнут. Тебе не с ними жить, с Серёжкой! Беги, коза, он тебя потерял, наверное!
           С Лёленькой за весь вечер он напрямую пообщался только раз, на той же террасе. Она заскочила, когда он сидел в кресле и отдыхал от шумного общества, присела на подлокотник, взъерошила его волосы: – Ты что заскучал?
        – Всё в порядке, маленькая! Просто устал немного. Беги ко всем, тебя потеряли уже. Не обращай на меня внимания.
           Она поцеловала его легко и убежала. И по настоящему расцеловала только ночью, когда они проводили всех, даже Алёнку с Серёжей, ушедших проводить родителей и вернуться не обещавших.
           Она прощалась с ним, прощалась навсегда. И выплеснула себя всю в эту последнюю ночь, последнюю, когда они остались вдвоём. А он старался не думать об этом, отлично понимая, что это – всё. Никогда уже никого у него не будет, и теперь его дело – только присматривать за молодыми да по-хорошему завидовать их счастью, их молодой энергии.

                XXXVI
           Пока Серёжа с Алёнкой таскали в вагон чемоданы, они стояли около купе и прощались уже окончательно. Лёленька крепилась, стараясь не разреветься, но слёзы сами наворачивались на её глаза, он вытирал их платком, размазывая тушь и сам был не далёк от того, чтобы расплакаться.
           Алёнка тоже всплакнула, потом взяла себя в руки: – Мамка, ну что ты?! Вы прощаетесь, как будто никогда уже не увидитесь! Ты что, ко мне никогда не приедешь уже? Увидитесь ещё, и не раз! Я деда для тебя беречь буду!
           По вокзалу объявили минутную готовность, проводница заторопила провожающих, Виталий Михалыч сунул платок Лёленьке в задний карман джинсов, как сделал это очень давно, когда она вот так же расплакалась во время налоговой проверки, махнул рукой и пошёл, не оборачиваясь.
           Уже на перроне он встал напротив её окна, смотрел на неё и думал, скольких же он уже отправлял с этого вокзала, стоял вот так же и, зажав нервы в кулак, старался хоть чем-то наполнить этот звенящий вакуум, выхолащивающий его душу с каждыми такими проводами.
           Он не любил проводы. А тем более, провожать вот так, навсегда. Каждые проводы забирали у него огромный кусок его жизни, забирали насовсем, без каких-либо шансов когда-нибудь вернуть его. И с каждыми такими проводами вакуум внутри него становился всё нестерпимее, всё труднее становилось переносить его.
           Сам он уходил, уезжал, улетал очень часто. Он был лёгок на подъём, собирался в дорогу быстро и никогда не брал с собой ничего лишнего. И уезжал легко, запрещая себя провожать, Даже когда уезжал надолго. Даже своим девушкам. Даже своей жене. Так он был воспитан. Воспитан семьёй геологов, где уезжали постоянно, постоянно возвращались и никогда не провожали друг друга дальше дверей своей квартиры. И его провожали только один раз – когда он уходил в армию. Провожали большой компанией, как это у них с друзьями было положено. С шутками и пожеланиями не заслуживаться особенно. Без слёз, без ахов и охов на прощание. Провожали так, как, в общем-то, и положено провожаться большим друзьям, которые всегда вместе, несмотря на расстояние, которое их разделяет.
           Но сейчас он провожал не только Лёленьку. Не только любимую и последнюю свою женщину. Он провожал свою жизнь. Бурную, необузданную, полную подруг, увлечений, любовниц, любимых, просто понравившихся, настоящую жизнь. Потому что хорошо понимал, что Лёленька действительно была последней. Последней не сейчас, в эту минуту, а вообще. 
        – Пойдём, дед! – сказала Алёнка, возвращая его к действительности, – Пойдём. Да не расстраивайся ты так! Ну хочешь, я тебе замену найду?! Ещё моложе, ещё темпераментнее!
           Виталий Михалыч усмехнулся и погладил её по голове.

                XXVII
           В начале зимы Виталий Михалыч серьёзно заболел. Подскочило и никак не хотело снижаться давление. Оно и так всю жизнь было повышенное, а тут начало зашкаливать. Доктор Якич, добрый старый друг его покойного отца с совершенно неудобоваримым именем-отчеством Варфоломей Иаковлевич и для всех близких просто Якич, терапевт что называется, от Бога, долго держал его за складку на животе и выговаривал:
         – Ты, Михалыч, (Михалычем Виталий был для него с первого дня своей жизни) себя забросил окончательно! Бегать по утрам надо! И жрать перестань! Зажирел совсем! На меня посмотри!
           Для своих девяноста двух Якич выглядел на редкость молодо, чуть ли не моложе самого Виталия Михалыча. Давным-давно перехоронив всё своё многочисленное семейство, жену, двух дочек и сына, жил он с внучкой и тремя, как он говорил, свершено уголовных наклонностей правнуками-правнучками, четырёхлетней Яночкой и трёхлетними близняшками Янисом и Яшкой. Он не держал никаких диет, ни разу в жизни не делал зарядку, спортом не занимался и считал это бесполезной тратой энергии, до сих пор курил, не отказывался на праздник пропустить по маленькой, но от окружающих своих требовал неукоснительного соблюдения здорового образа жизни.
        – Ты на себя посмотри! – кричал он возмущённо, – До чего себя довёл! Куришь? Ах, бросил… Давно? Тридцать шесть лет уже?.. Н-да. Я тебе пить запретил?! Запретил. Ка-те-го-ри-чес-ки!!
           Года двадцать два назад, после третьего его, Виталия Михалыча, инфаркта Якич так же держал его за живот, и приговаривал:
        – Ты жить хочешь? Так это дело прекращай! Конечно, пятьдесят грамм для разжижения крови тебе можно. Только ведь я тебя, паразита, знаю, пятьюдесятью граммами ты даже зубы не прополоскаешь! А литр для тебя – смерть!
           Виталий Михалыч выбрал тогда жизнь и в рот с тех пор не брал ни капли.
        – Ах, даже в рот не берёшь? Ну, тогда бегай! Ах, да, у тебя же нога… Ну, зарядку делай, что ли… Бабу себе заведи, в самом деле! Есть ещё на баб силы-то?
           На расставленные Виталием Михалычем викторией пальцы долго смотрел вопросительно, наконец, сказал:
       – Ты, Михалыч, прямо марсианин какой-то. Всё у тебя положительное. Даже и не знаю, что тебе посоветовать?! Пиявок давай поставим, что ли?
           Прошедший ещё довоенную и военную закалку никаких новомодных лекарств он не признавал, всякие томографии, УЗИ и прочие аппаратные игрушки называл околонаучным шарлатанством, пользовался только стетоскопом и своими пальцами, но в диагнозе никогда не ошибался и за жизнь свою поста- вил на ноги не одну тысячу пациентов. Но тут только разводил руками.
         – Может, тебе в больницу лечь? Я договорюсь, возьмут недорого. Ты ведь пенсионер уже?
        – Якич, ты что, меня же там уморят! Я с инфарктом последним в больницу не ложился, а ты – с давлением! Я уж как-нибудь сам, по старинке!
        – Ну, смотри. Я тебя предупредил. Что пить, чем колоться – я тебе напишу. Уколы-то есть кому делать, что ли? Как это, сам?! В задницу – и сам? И капельницу тоже сам? Нет, дорогой! Я сейчас позвоню, договоришься! Есть у меня девочка, уколы делает – сам Бурденко так не сделал бы! Сколько лет? Тридцать два. Да накой чёрт тебе знать, сколько ей лет?! Бабник! Помирать собрался, а всё туда же!
           Алёнка с Сережей прискакали к нему через неделю. Алёнка прямо с порога расшумелась: – Дед, ты где пропал?! Что значит, не шуми?! Заболел? А позвонить нельзя? Телефон не оплачен? А соседей у тебя нет, что ли? У тебя, наверное, и есть нечего?! – она полезла в холодильник, нашла кастрюлю бульона, – И это всё?! Дед, так нельзя! Ты сегодня же ко мне переедешь! Что значит, мешать не хочешь?! Как ты нам помешать можешь?! В конце концов, у меня комната свободная есть!
           Виталий Михалыч растроганно улыбался, только попенял: – Что же ты так, с наскоку, дочка? У меня итак давление зашкаливает! Не дай Бог, не выдержит голова! А тут через две недели конец света обещают! Как же я такого события не дождусь!? Я, может, ради этого на свет родился!
           Алёнка только качала головой.
           Увезли они его в тот же день, он только позвонил Алине, медсестре, назвал Алёнкин адрес. И они стали жить втроём.
           Впрочем, Алёнка и Серёжа по настоящему ещё не съехались, жили на два дома, хотя и старались быть вместе почаще.

                XXVII
           Как-то вначале весны Алёнка убежала на девичник одной из своих подруг, на днях выходящей замуж. Подруга жила недалеко от Алёнки, Серёжа, проводив её, не стал уезжать домой через весь город и остался ночевать с Виталием Михалычем.
           Они поужинали и разговорились. Серёжа очень хотел поподробнее узнать о молодости своей бабушки, но тут Виталий Михайлович оказался на редкость  неблагодарным.
        – Ты про бабулькину молодость у неё самой и расспрашивай. А я, знаешь ли, тайной исповеди связан! Захочет тебе исповедоваться, сама всё и расскажет. Ты лучше, вот что. Ты расскажи, как у вас с Алёнкой дела идут. Она, конечно, на язык не больно сдержанная, в смысле, секреты у неё не держатся, но, видно, многого и сама не знает. Как ты мыслишь вашу дальнейшую жизнь? Я так понимаю, живёте вы на всю катушку, спите, как муж и жена, регулярно. Только ведь и детишки могут пойти. Как в этом случай будет? Не сбежишь?
        – Ну, что вы, дядя Виталя! Я Алёнку люблю! Вот начну зарабатывать, и мы поженимся! А насчёт детишек, мы осторожные. Раньше времени не будет. А вообще, я детей люблю. Всю жизнь мечтал, чтобы у меня братик или сес-трёнка были. Только папа с мамой не постарались.
        – Это хорошо. В том смысле, что детей любишь. А со свадьбой, я так понимаю, до конца учёбы подождать придётся?
        – Нет, почему же до конца учёбы? Мне предложили на кафедру органики лаборантом идти. Зарплата не бог весть, но всё равно, не только на стипендию от бабки тянуться! Оформлюсь, первую зарплату обмоем, а там и подумаю!
           Он помолчал и вдруг попросил: – Только вы ей пока ничего не передавайте, ладно?! Я хочу, чтобы это сюрприз был!
           Виталий Михалыч всплеснул руками: – Ну, что ты! Я – могила!
           Месяца через три, в один из длинных весенних вечеров Аленка крутилась между кухней и столовой, собирая на стол, непривычно молчала, поглядывая на Виталия Михалыча и загадочно улыбаясь. В этот вечер они остались вдвоём, Серёжа уехал к своим один. Чувствовалось, её просто распирает желание поделиться, но она выдерживает характер.
           Виталий Михалыч ничего не спрашивал, ждал, пока Алёнка сама всё выложит, но та упорно ничего не говорила. Наконец, он не выдержал: – Ну, давай выкладывай, что у тебя за новости?!
           Алёнка ещё помолчала для пущей важности, потом выпалила: – Мне Серёжка предложение сделал!
           Виталий Михалыч улыбнулся: – Решился, наконец?! Отчаянный он малый!
        – Почему это? – Алёнка была разочарована, она ожидала совсем другой реакции.
        – Почему? – Виталий Михалыч разгладил пальцами усы, усмехнулся, – Я бы на его месте сто раз подумал, прежде чем такую козу замуж брать!
        – Чего это?! Почему это козу?! – в первый раз обиделась на ;козу; и не на шутку возмутилась Алёнка.
        – А вот смотри! – Виталий Михалыч принялся загибать пальцы, – Бодучая, раз! Как коза шалая! Ерепенистая, два. Неуправляемая абсолютно, три. Эгоистка законченная, четыре. А уж гонору в тебе – на все пять, шесть и семь да ещё и восемь! Да ещё и транжира, не дай Бог! Девять, так?
           У Алёнки задрожали губы.
        – О-о-о! Ещё и плакса! Десять! Как он тебя такую терпеть будет?
        – Я думала, ты меня любишь, а ты!.. – Алёнка взаправду расстроилась.
        – Ладно, ладно! – Виталий Михалыч примирительно взял её за руки, пожал их, – Всё это хихоньки. Как вы жить думаете? В смысле, на что?
           По растерянному Алёнкиному виду было ясно, что об этом она пока вообще не думала.
        – Ладно, не переживай! – Виталий Михалыч почесал затылок, – Что-нибудь придумаем. Ты сама-то как настроена?
        – Я… Я сказала, что подумаю. До лета. До сессии. Пусть четвёртый курс закончит.
        – Господи, хоть одно разумное решение за всю прошедшую жизнь!
        – Хватит ёрничать! Я думала, ты мне как дед, а ты!..
        – А я, как дядька чужой! Ладно, не бери в голову. Сама-то ты к этому как относишься? Ты его хоть любишь? Или так, встречаетесь только?
        – Я… не знаю… Он хороший. Добрый, ласковый. И умный. Он же мальчик совсем был, когда мы… Ну, ты же помнишь, это при тебе было! И вообще! Я без него не могу! Это любовь, да?
           Она помолчала, разбираясь в себе, потом спросила: – Дед, а это страшно?
        – Что? – не понял он.
        – Ну, замуж выходить? Вернее, быть замужем?
        – Страшно? Нет, почему же. Если муж не дурак, конечно.
        – Он не дурак, он меня любит! Ты же его знаешь!
        – А что, тебя только умные любить могут? Ревнивый очень?
        – Я не знаю. По-моему, не очень. Если другие ребята на меня пялятся, он ничего не говорит.
        – Не очень, это хорошо. А то ведь в наши времена невесте страшно было объяснить, почему она не девушкой замуж выходит!
        – Ну, это я объяснила! Сказала, что дура была малолетняя. Приключений хотелось, необычного, нового!
        – И с кем было, сказала?
        – Нет, что ты, зачем! Просто сказала, что было. Да и что говорить-то! Что, он сам не понял, что ли?!
        – А он что, спрашивал?
        – Нет, что ты! Просто я сама, чтобы потом всё правильно было.
        – Молодец! И как он отреагировал?
        – По-моему, с пониманием. Ну и потом… сейчас ведь не ваши времена.
        – Да уж. О, темпора, о, морис!
        – Дед, а ты молодым, наверное, очень правильным был?
        – Я? Как тебе сказать? По-моему, я был изрядным шалопаем.
        – И с девчонками?.. Ну… ты понимаешь.
        – И с девчонками… Всякое бывало.
        – Расскажи! – у Алёнки загорелись глаза.
        – О-о-о! – Виталий Михалыч махнул рукой, – Что ты, золотце! Это же многотомный труд писать надо! Разве всё перескажешь?
        – Ну хоть что-нибудь, дядь Виталь!
        – Ладно, ладно, коза, потом как-нибудь… Да и не интересно это совсем. Что там вспоминать?! Ты лучше расскажи, как тебе Серёжа предложение делал.
          Алёнка стушевалась: – Ну, дед, это разве интересно?
        – Ну как же, не интересно?! Он что, на коленку вставал, цветы подносил, руку и сердце предлагал? Что-то ты без букета пришла!
        – Да ну тебя! Ничего он на коленку не вставал! Просто сказал, чтобы я завтра с паспортом приходила. К Дому Счастья.
        Виталий Михалыч оглушительно захохотал и долго не мог успокоиться. Алёнка смотрела на него растерянно.
        – Дед, ты чего? Чего тут смешного?
        – Нет, нет, всё хорошо! – Виталий Михалыч утёр слёзы, – Молодец парень! Правильно, чего тут рассусоливать! Всё давно уже решено, что ты согласна, он знает, зачем же ещё и колени пачкать!
        – Ну тебя к чёрту, дед! Я ведь обижусь сейчас!
        – Алёнка, золотце! Не надо обижаться! Я ведь, если честно, предложение точно так же делал! Ты у Серёжки насчёт печени ничего не спросила?
        – Насчёт какой печени?
        – Ну, в том смысле, что – а где же предложение руки и сердца? Или он тебе только печень предлагает?
        – Да ну тебя! Печень на базаре предлагают! Зачем мне его печень?
          Виталий Михалыч захохотал ещё оглушительнее: – Ай, да Алёнка! Ай, да молодец! Я ведь тогда тоже точно так же сказал! Печень на базаре предлагают!
          Алёнка смотрела на него очень серьёзно, потом не выдержала, расхохоталась.

                XXVIII
           Они хотели обделать всё тихо, расписаться, и жить, как жили. У них самих денег ни на какую свадьбу не было и они думали отделаться, собрав десяток друзей и подруг. Но о дне бракосочетания узнал Виталий Михалыч. Алёнка, естественно не выдержала и проболталась в тот же день, когда они подали заявление. В тот же вечер он позвонил Леониду с Леной, пригласил их встретиться и выложил им новость: через месяц у Серёжи с Алёнкой свадьба. Лена всплеснула руками, Леонид встретил новость спокойно: – Наконец-то!
           Жениха с невестой выгнали погулять и принялись обсуждать все детали. Уже на следующее утро Виталий Михалыч дозвонился в столицу Лёлечке с Сашей, а Лена по интернету переговорила с матерью. Те всполошились, просили без них никаких свадеб не играть, тем более, впереди был ещё целый месяц.
           Прошёл этот месяц в беготне и предсвадебных хлопотах. Только на выбор свадебного платья ушла целая неделя и, как оказалось, ушла напрасно. Позвонила из Германии Светлана и заявила, что об этом беспокоиться вообще не надо, заставила Алёнку обмерять себя по всем параметрам и заказала платье своей портнихе. Параллельно Алёнка с Серёжей выбирали кольца, тоже выбирали долго, потом заказывали памятные надписи на внутренней стороне ободков, потом оказалось, что Серёже кольцо всё-таки маловато и его потребовалось растянуть, пришлось искать нормального ювелира, чтобы не испортил уже сделанную надпись.
           Виталий Михалыч в конец загонял свой "Москвич", летая по городу от магазинов для новобрачных до ювелиров, от ювелиров до гравёра, от гравёра снова до магазинов для новобрачных и далее везде. Только с залом для праздненства было всё ясно – старинный друг Виталия Михалыча и Валентина Павловича Гиви держал большой ресторан в самом центре города и просто подпрыгнул от радости, когда они вместе заявились к нему с просьбой помочь с залом. Он тут же заявил, что на этот вечер закроет ресторан и отдаст им на разграбление все пять залов, кухню, все подсобки и кладовые в придачу. На робкое возражение Виталия Михалыча, что они такую роскошь себе позволить не могут, он заорал: – Какая роскошь, дорогой! Какая роскошь?! Ты что, Эрмитаж снимаешь? Большой Кремлевский дворец? Парле Рояль? Ты мне за один зал заплатишь со скидкой пятьдесят процентов! Остальное так грабь! Если Ланка –  ещё сто лет ей жизни и здоровья – если она узнает, что вы с Валькой ко мне пришли с таким делом, а я вас ободрал, как липку, да, мне потом не жить вообще! Пусть мои дети простят, что им на миллион меньше наследства достанется, но для вас я последнее отдам! Мы на тебя, Виталька, молимся, у меня над кроватью икона висит, святой Виталий бессребреник висит! А ты говоришь про какие-то деньги!
           Без малого тридцать лет назад Ланка, жена Гиви и хорошая знакомая Виталия Михалыча, очень серьёзно болела, он через друзей-альпинистов достал от тибетских монахов лекарство, которое поставило её на ноги и избавило от хвори навсегда.
          За неделю до свадьбы прилетела из Франкфурта Светлана. Виталий Михалыч встречал её в аэропорту, все остальные были заняты. Конечно, не занятый ничем пенсионер Валентин тоже мог приехать, но он сестру в больших объёмах выдерживал с трудом и сослался на недомогание.
           Светлана объявилась на выходе из здания аэропорта в сопровождении носильщика с тележкой, до краёв заполненной чемоданами, увидела Виталия Михалыча, закричала на всю площадь: – Я здесь! – обняла его, и всю дорогу до машины на чём свет стоит крыла "Люфтганзу", на которой летела, все остальные самолеты и весь воздушный транспорт вообще – погода была весенняя и их порядочно болтало.
           У "Москвича" она остановилась, критически оглядела его, даже обошла вокруг, взглянула на Виталия Михалыча и саркастически рассмеялась: – И ты меня на этом повезёшь? Мне кажется, кто-то из нас до конца дороги не доберётся.
        – Садись, садись! – Виталий Михалыч галантно распахнул переднюю дверцу, – Мой динозавр ещё нас переживёт!
           Светлана невежливо отстранила его, сама открыла заднюю и, буркнув: – Невежа! – плюхнулась на заднее сидение.
           Её приезд добавил ажиотажу и в без того нервную обстановку. Первым делом она потребовала, чтобы Алёнка прибыла немедленно, для примерки свадебного платья. Платье было великолепное, но за пол месяца из-за постоянной беготни и непостоянных обедов Алёнка сбросила два килограмма и платье надо было ушивать. Виталий Михалыч с Леонидом считали, что это глупости, платье и так сидело великолепно и Алёнка в нём смотрелась потрясающе, но женщины были непреклонны. Впрочем, портниха не понадобилась, Светлана, приговаривая: – Ну, только попробуй мне поправиться! – ушила платье сама.
           За три дня до свадьбы прилетели Лёленька с Сашей. Встречать их поехал тоже Виталий Михалыч. Конечно же, Алёнка была с ним.
           Увидев родителей, она подскочила, вприпрыжку, как ребёнок, побежала к ним, обняла обоих вместе и долго не отпускала. Виталий Михалыч стоял рядом и понимающе улыбался. Впервые за свои двадцать два года Алёнка на целых полгода осталась без своего семейства, конечно, она очень соскучилась.
           Лёленька из-за Алёнки бросала на Виталия Михалыча быстрые взгляды, стараясь угадать, как он настроен и каково отношение к ней у её новой родни, не узнали ли сваты о её с Виталием Михалычем отношениях. Это её очень беспокоило. Может быть, Серёжа и не заподозрил ничего особенного, но уж его бабка, несдержанная и острая на язык, видела всё отлично. Как её ещё воспримут?!
           Виталий Михалыч её беспокойство отлично понял и, когда Алёнка, наконец, отлипла от них, тоже обнял и сказал, чтобы было понятно, ей – своё, а Саше – своё: – Можете не беспокоиться, у нас всё на контроле, у нас всё хорошо!
           Лёленька ему благодарно улыбнулась и тут же принялась обсуждать с Алёнкой детали предстоящего торжества.

                XXIX
           Загремел марш Мендельсона, Серёжа взял Алёнку за руку, и они пошли вверх по лестнице впереди торжественной процессии гостей, так же парами поднимающихся вслед за ними.
           Когда-то давным-давно, тридцать восемь с гаком лет назад по этой самой лестнице точно так же, как сейчас Алёнка с Серёжей, поднимался и сам Виталий Михалыч с новоиспечённой супругой. Боже, как же давно это было! И сколько с тех пор переменилось. Даже ресторан этот, огромный государственный ресторан, одну из достопримечательностей города, лет пять назад выкупил его друг Гиви, славный Гиви, с которым ещё раньше они вместе с группой спасателей вытаскивали из пропасти горе-восходителей и потом, сжав зубы от злости и бессилия перед всемогущей Природой, двенадцать километров выносили на плечах отчаянно стонущего и просящего не бросать его, парня. И второго, который ничего просить уже не мог.
           Сейчас они стояли на верхней площадке лестницы перед дверью в банкетный зал, Голубой зал ресторана – Гиви из уважения к воспоминаниям таких же ветеранов, как сам, не стал менять его названия. Неугомонная Светлана Павловна, добрая их подруга Светка, не обращая внимания на торжественность момента, в хвост и в гриву гоняла ресторанных официантов. Немного раньше Гиви, восхищаясь её умением заставить всех делать то, что она велит, выговаривал своим нерадивым работникам: – Скажите спасибо, что у вас такой хозяин, как я! У Светланы Павловны свой ресторан во Франкфурте, представляете, как её немчура там стонет! – никакого ресторана у Светланы и в помине не было, она давно и прочно жила со своим Бисмарком на две пенсии и ренту от небольшого капитала, накопленного Отто за время работы механиком.
           Процессия поднялась к дверям в зал, и тут же под ноги молодым полетели цветы: ребята и девчонки, Гивины работники, выстроились в коридор от дверей до стола жениха и невесты, установленного отдельно от двух тянущихся перпендикулярно ему гостевых столов. Такой услуги никто не заказывал, добрый Гиви добавил её от себя, как подарок молодым: – Получше этот день запомнят!
           Гости шумно располагались за столами, родителей посадили по обе стороны от жениха и невесты, Светлана рвалась туда же, но Виталий Михалыч с Валентином подхватили её под руки и увели во главу правого гостевого стола: – Хоть здесь дай молодым отдохнуть от тебя!
           Первый тост, однако, дали ей. Светлана вышла к микрофону, совершенно расчувствовавшаяся, долго вытирала слёзы, потом всё-таки взяла себя в руки и долго говорила о молодых, о счастье, о детях, о том, что не чаяла дожить до дня, когда её младшенький, её Серёженька пойдёт под венец, да ещё с такой красавицей! Алёнка действительно была ослепительна в белоснежном свадебном наряде, в прозрачной фате поверх сногсшибательной причёски, которую сообща с приглашённым на дом парикмахером сооружали все женщины.
           Свадьба набирала обороты. Сказали свои тосты родители, сказали Виталий Михалыч и Валентин Павлович, отпоздравлялись однокурсники и Серёжи, и Алёнки, говорили другие, знакомые и незнакомые. Официантки сновали вокруг столов, меняя блюда и посуду, искрилось и пенилось шампанское в фужерах, напитки лились нескончаемой рекой и в углу негромко, в перерывах между поздравлениями играл небольшой ансамбль.
           Наконец тамада объявил белый танец. Серёжа взял за руку Алёнку, вывел её на середину зала, загремела музыка и они закружились в вальсе. Танцевали они так красиво, что Виталий Михалыч смотрел на них, покачивая головой, а Светлана ухватила его за руку, тоже смотрела восторженно, а потом вздохнула и сказала: – Слушай, Калиостро, а ты помнишь, как мы с тобой рок отплясывали?
           Виталий Михалыч мечтательно покивал головой. Ещё бы не помнить! 
           Сорок пять лет назад к майским праздникам на институтский торжественный концерт они разучили никому тогда не известный танец, почти акробатическо-гимнастический этюд под бравурный американский рок, и в первый раз исполнили его уже после основного концерта, в зале перед танцами. Впечатление от танца было оглушительным, хотя их за него чуть не попёрли из комсомола – чуть ли не измену Родине пришить хотели. Благо, ячейка у них была дружная и продвинутая, их отстояли, а на первом же собрании переизбрали первого секретаря, чтобы не выслуживался и не мутил воду почём зря! Шёл шестьдесят седьмой год, гайки в политике тогда ещё не закручивали.
           Потом они повторили танец в доме отдыха, просто ошарашив всех окружающих, а Виталию Михалычу, тогда просто Витальке, подарив на несколько лет любовь замечательной девчушки, Саньки.
           Светлана вдруг загорелась: – А ты сейчас смог бы вспомнить?
        – Чего? – не понял Виталий Михалыч и вдруг сообразил, – Светка, да ты с ума сошла! Уморить меня хочешь?!
        – А что? – её уже невозможно было остановить, – Затмим молодёжь! Кто ещё здесь рок сбацает?!
        – Тпр-ру, шальная! Мы когда его в последний раз танцевали? Сорок лет назад? Я же все забыл! Да и нога у меня! Я же тебя не удержу!
        – Е-рун-да! Всё ты вспомнишь! На руки мои смотри, я тебе показывать буду следующие упражнения! – когда-то на репетициях она так и делала.
        – Я же тебя не удержу! Нет, Светка, ты совсем чокнулась!
           Но она уже схватила его за руку и потащила к оркестру. И через несколько минут, когда закончился очередной танец, немного растерянный тамада объявил: – А сейчас прошу освободить зал! Гостящие у нас проездом из Санкт-Петербурга в Одессу граф Калиостро и его юная очаровательная спутница исполнят свой фамильный танец!
           Весь ансамбль смотрел на них так же растерянно, а барабанщик даже выдал удивлённо: – Ну, ну!
        – Ну, ну! Ты, главное, палочки не разбросай от удивления! Да рот не забудь потом закрыть! – сказала Светлана и повела Виталия Михалыча в центр зала. Они встали в позицию.
        – Ну-ка, ребята, урежте! – выкрикнул тамада и тут же грянул рок. И началось что-то невообразимое.
           Виталий Михалыч сначала осторожничая, а потом всё больше увлекаясь, выкидывал коленце за коленцем, Светлана отплясывала, как девчонка, подпрыгивая и извиваясь, колени её взлетали до подбородка, широкая юбка-клёш летала чуть ли не отдельно от неё. Она запрыгивала ему на бёдра, обхватывая ногами, отчего ноги её обнажались до самых трусиков, легко спрыгивала обратно, одним им известными знаками показывала следующее движение, так что всё получалось очень слаженно, как будто и не прошло этих сорока лет.
           Гости собрались в широкий круг и хлопали в такт музыке, Лёленька и Лена стояли с открытыми ртами, а Алёнка совершенно неприлично визжала от восторга и прыгала, зажигая всю остальную молодёжь. Кто бы сейчас мог сказать, что Виталий Михалыч три месяца назад разменял середину седьмого десятка, а его партнёрша через пару месяцев тоже готовилась к этому!
           Когда Виталий Михалыч крутанул Светлану через голову и она с победным кличем грохнулась на шпагат, а он, опустившись рядом на одно колено, взял её за руку и взметнул вверх, зал взорвался овацией и до своих мест их донесли на руках.
 
                XXX
           Ясным погожим мартовским днём, аккурат под женский праздник, Виталий Михалыч приготовил свой видавший виды "Москвичок", вылизав его до блеска и устелив заднее сидение цветастым покрывалом, посадил рядом Серёжу, сзади – Светлану, – естественно, к такому событию она прилетела из Германии – и они двинулись забирать домой нового человечка. Алёнка сделала "деду" подарок – родила в первый весенний день, как раз на его день рождения.
           Отправились они загодя, до роддома доехали минут за двадцать, это было рядом.
           В этом роддоме когда-то работала его тёща. В этом роддоме дважды рожала его жена. Из этого роддома на этом самом мастодонте увозил он родную племянницу, из этого же роддома помогал он забирать с десяток новоявленных жителей Земли своим друзьям и подругам.
           Виталий Михалыч улыбнулся, увидев знакомый вестибюль, знакомый забор, пожарную часть по соседству. Когда-то они шумной компанией одноклассников после обильного возлияния в честь рождения Шурки, их с Лидой первенца, часа в три ночи забрались на забор между роддомом и пожаркой, чтобы добраться до окон палаты, где лежала Лида, и Гога на гневный вопрос дежурного по пожарке, куда это они полезли, заорал во всё гордо: – Дубина, рожать будешь – узнаешь!
           Они стояли под окнами и веселились, Виталий Михалыч, тогда ещё просто Виталька, смотрел на Лиду влюблено и радостно, а она улыбалась смущённо и выговаривала изменившимся грудным голосом: – Мальчишки, сумасшедшие! Весь роддом перебудили! Витальке же завтра от мамы достанется!
           И действительно следующим вечером тёща выдала ему по первое число: вахтёра, который их и в глаза не видел, чуть не уволили, у Лиды на неделю пропало молоко, а по роддому ещё полгода ходили легенды, что ночью к ним в роддом пробралась банда, чтобы выкрасть младенца вместе с мамашей!
           Приехали они рано, у Алёнки еще были не готовы документы на выписку. Серёжа отмеривал вестибюль, вышагивая из угла в угол и заметно нервничая. Светлана уселась в кресло в вестибюле и нервно теребила платочек.
           Виталий Михалыч посмеивался и успокаивал их: теперь-то что волноваться? Всё же нормально! Родила хорошо, дочурку им уже показывала. Прелестная девчушка, богатырка, на три восемьсот живого весу, с необычайно гладким и совсем не красным личиком, страшно похожая на свою прабабку.
           Алёнка вышла часа через полтора, в сопровождении акушерки и двух медсестёр, держа на руках завёрнутую в пакет мирно посапывающую Светланку. Серёжа засуетился, схватил огромный букет, побежал к ней, они запутались, передавая друг дружке цветы и малютку, рассмеялись счастливо.
           Виталий Михалыч со Светланой по восточному обычаю щедро отблагодарили вышедших проводить акушерку и сестёр, те расплылись в улыбках, звали заглядывать почаще, не реже раза в год, и проводили их до машины.
           У машины Светлана отобрала малышку у Серёжи: – Поносил и будет! Уронишь, неровен час, живая она, не кукла.
           Она покачала Светланку на руках, похвасталась: – Смотри! Смотри, дед, какая у меня правнучка!
           Виталий Михалыч взял у неё живой свёрток, приоткрыл покрывальце, подставив маленькое личико солнцу. Светланка открыла глаза, уставилась на него совершенно разумным взглядом, а он поднял её высоко над головой, Алёнка с Серёжей и Светланой только ахнули: – Смотри, смотри, Светлана Сергеевна! Смотри и удивляйся, это твой мир!




                Май 2010 – июль 2011 г.