Становление 7. Талька. Медовый уикэнд

СТАНОВЛЕНИЕ
Рассказ седьмой
Т  а  л  ь  к  а
Медовый уикэнд

                I
         Автобус подошёл к четырёхэтажной облупленной громаде общежития, въехал во двор, лихо развернулся и замер. Открылись дверцы и пассажиры лениво потянулись на выход, Наташа соскочила со ступеньки, грохнула тяжёлую сумку с припасёнными на обед закусками и потянулась, разминая затекшие за дорогу конечности.
           Их привезли на сельхозработы на один день к месту дислокации их постоянной бригады – сезон был, что называется, переурожайный, постоянных бригад помощников сельхозработникам уже не хватало, наверху распорядились направлять человек по сорок каждый день, институтское начальство составило график выездов по отделам, на сегодня досталось ехать им,  отделу геологии.
           Шёл противный мелкий дождь, намечался переход его в снежок, ни о какой работе и речи быть не могло, глину месить на поле только, но и о немедленном возвращении в город – тоже. Колонну от целого городского района формировали в городе у здания райкома, отправляли в определённый, приписанный этому району пункт, оттуда расформировывали по совхозам и колхозам, и собирали только вечером, в райцентре, чтобы возвращаться тоже организованным караваном.
           По погодным условиям намечался просто пятничный уикэнд, благо, выпивки и закусок к обеду набрали столько, что в обычной городской жизни хватило бы на неделю.
           Наташа огляделась. У подъезда общаги в окружении нескольких девчонок курили её сотрудники – грузный коренастый Володька, молодой ещё совсем, только закончивший институт Толик, долговязый Мишка. Рядом стоял сын её непосредственной начальницы Капы Ивановны Виталий. Она помахала им ручкой, подхватила свой баул и направилась к ним.
        – Родителей привезли! – недуром заорал Толик, подскочил, отобрал сумку и вприпрыжку помчался к подъезду. Родителями с лёгкой руки Серёги Плужко, работавшего в одном отделе с отцом, они называли однодневников из родного отдела.
           Остальные прибывшие гурьбой толпились у автобуса, не зная, что предпринять. Володька и Виталий тоже подбежали к Наташе и картинно расцеловали в щёки с двух сторон одновременно. Прибывшие дружно зааплодировали.
           Вышел на крыльцо неизменный их сельхозначальник Степаныч, безнадёжно посмотрел на небо, подозвал прибывших поближе и сказал:
        – Так, народ! До семнадцати-ноль-ноль – свободны! – потом повернулся к Володьке с Виталием и буркнул, – На барашка не забудьте позвать!
           Подбежал Артём, начальник геологической партии из той же экспедиции, где начальником партии научников работал Виталий, так же грохнул свою сумку на землю и полез целоваться, видно, не дурственно разговелся ещё по дороге. Остальные тоже подошли, здоровались, женщины целовали их в щёки, подруга матери Виталия Ирина, расцеловав его, отодвинула от себя и удивлённо выдала: – Слушай, вы что здесь, ни хрена не делаете? Чем вас кормят? Брюхо-то отрастил! – она похлопала его по животу.
        – Ну, хозяева, приглашайте! – поздоровавшись, предложил Гена Масленников, заместитель отца Виталия, тоже работавшего в отделе геологии, но по возрасту на такие мероприятия не ездившего.
           Володька с Виталием переглянулись – куда?
           Мишка озарился: – К нам, куда ещё!
           Виталий с сомнением покачал головой: – А поместимся?
           Они впятером располагались в небольшой, шесть на три метра, общежитейской комнате. У дальней стенки под окном и у боковых стенок буквой "П" стояли их кровати, посередине вытягивался стол, сооружённый из двух дверей на невысоких козликах. Стол был большой, шумная компания по вечерам у них собиралась часто. Но вместить такую орду…
        – Ведите, ведите! – распорядился Гена, – разместимся! Баб на колени посадим! Верунчик, на колени ко мне пойдёшь?
           Все захохотали – Вера была совершенно шарообразной, что называется, полтора кубометра во все стороны, и тянула пудов на шесть с половиной.
           Шумной толпой поднялись на третий этаж, где располагалась их комната, да и комнаты всех остальных из постоянной бригады тоже, и ввалились, совершенно ошарашив Витьку-Хохла, пятого её обитателя, Володькиного и Виталиного доброго друга, который был сегодня дежурным и убирал со стола после завтрака.
           Располагались шумно, с шутками и подкалываниями, со смехом жалели Толика, на кровать которого, располагавшуюся у окна, с маху уселась Вера, и та, прощально скрипнув, провисла чуть не до самого пола. Вываливали на стол содержимое сумок, доставали бутылки, ложки, стаканчики. Горящий желанием скорее продолжить Артём требовал штопор, он привёз какого-то необычного заграничного вина и хотел немедленно поподчивать им компанию. Кто-то требовал нож резать колбасу, кто-то орал, что не хватает посуды для выпивки, кто-то возражал, что настоящие геологи и из горла пить могут. Вера закричала, что она не шлюха подзаборная, из горла пить, Володька тут же организовал Мишку побираться по комнатам за недостающей посудой. Тот вернулся через несколько минут с огромным количеством эмалированных и алюминиевых кружек. На удивлённое Виталино: – Куда ты их столько? – безнадёжно буркнул: – Так обещали заглянуть на огонёк! 
           Виталий критически осмотрел образовывающийся праздничный стол. Закуски было море – доедать им потом ещё неделю можно будет, если не пропадёт. С выпивкой было похуже. Он отозвал Володьку за дверь.
        – Что делать будем? Они же за пол часа всё вылакают, а нам до пяти продержаться надо!
           Володька почесал затылок.
        – Слушай, а давай их накачаем вусмерть! Чтоб навсегда деток запомнили! Бабла хватает!
           Они только вчера получили сельскохозяйственные за декаду – по сотне с гаком деревянных на нос, деньги весьма не малые. Работали они хорошо, и зарабатывали помногу. Постоянная зарплата в институте им сохранялась, а по меткому выражению Витьки-Хохла, всё заработанное здесь должно здесь и оставаться. Во избежание нарушения стратегического баланса в стране.
           Виталий загорелся. Они тут же вытащили из комнаты Толика и Мишку, вручили им пару сотен (они запротестовали: – Мы тоже вложимся! – на что Володька буркнул: – Все вложимся, потом разберёмся!), и распорядились:
        – Берите Саньку (шофёра на приписанном автобусе), отдайте ему, одну-две, сколько потребует, и дуйте в магазин!
           За столом набралось человек пятьдесят – сидели чуть не в два ряда.
           Наконец, утихомирились, увидели, что нет Толика и Мишки, Володька успокоил: – Они в командировке!
           Мужики понимающе закивали, женщины требовали подождать. Обнаружили вдруг, что не позвали Степаныча, Витька быстро сгонял за ним и привел его с завхозом Максимычем. Максимыч был перепоясан баяном. Для них с трудом освободили место во главе стола.
           Войдя, Степаныч присвистнул: – Максимыч, ты не забудь письмо в Комитет организовать, пусть в книгу Гиннеса занесут!
           Максимыч почесал затылок: – Так не поверят! Перемерять заставят!
        – Ничего! – заорал из угла Артём, – Мы перемеряем, подтвердим!
           А Вера добавила: – И расскажем, что ты ещё на баяне играл!
           Пока суд да дело, вернулись затаренные посланники, грохнули в угол два ящика пива, за ними – ящик водки и ящик местного "Ркацители".
           Увидев это дело, Степаныч присвистнул и почесал затылок.
           Двух ребят, помогающих поднести всё это в комнату, не отпустили и тоже воткнули к столу.
        – Саньку позвал? – спросил Виталий у Толика.
        – Обещал подойти. Я ему два пузыря оставил!
           Виталий кивнул и по рукам, по коленкам, по головам полез в противоположенный конец стола, где вместе с Верой расположилась Наташа. Она обрадовано захлопала, отодвинула от себя поднадоевшую уже Веру и пропустила Виталия сесть рядом с собой.

                II
           Застолье было в разгаре. Говорили все одновременно, никто никого не слушал и не слышал. Шум стоял невообразимый.
           Наташа сидела и в одно ухо слушала, как ей что-то пытался рассказать окончательно захмелевший Артём, в другое – осторожные напоминания Виталия, что она тоже должна закусывать. А из головы не шли уже подзабытые и такие знакомые Виталины слова: – Тебе что положить, Талька?
           Талькой её называли только мама и он. Как-то она привела его домой, они обедали и мама, хлопотавшая вокруг них вдруг остановилась и с умилением, сказала: – Вы у меня теперь двое Талек: Наталька и Виталька!
           И, в ответ на Виталино недоумение, рассказала, что Наташа маленькой в ответ на просьбы сказать, как её зовут, называла себя Талькой. На полное имя у неё не хватало умения. И для мамы она так Талькой и осталась. И стала Талькой для него. Даже для мужа – нет. Только для него.
           Она поглядывала на Витальку, который заботливо ухаживал за ней, подкладывал закуски на её импровизированную тарелку из сложенного вдвое листа кальки, требовал, чтобы она закусывала, а сам подливал и подливал ей "Ркацителли", как будто специально хотел напоить её.
           "А ведь он всё такой же! – думала она, – Неугомонный и обходительный. Сумасшедший и обаятельный. Добрый и широкожестный, настоящий гусар – надо же, выбросил такие деньги, такую компанию укачать! И к ней до сих пор не равнодушен – ведь не поленился, перелез через весь стол, чтобы сесть рядом с ней!"
           Она вспомнила, как пятнадцать лет назад они, восемнадцатилетние соплюшки, только-только устроившиеся на работу и тут же отправленные в подшефный совхоз на уборочную, в первый же вечер с подругой Лидкой подошли к двум совершенно незнакомым паренькам, сидевшим с гитарой у своих раскладушек в коридоре школы, куда разместили ребят, и Лидка, ничуть не стесняясь, заявила: – А можно, мы с вами погуляем?
           Один из них не растерялся, вскочил, вытянулся в струнку, щёлкнул босыми пятками вместо несуществующих каблуков и на одном духу выпалил:
        – Йих Императорских Величеств лейб-гвардии драгунского полку капрал Иван Дудкин собственной персоной! Разрешите представиться!?
           И пока они стояли с раскрытыми от неожиданности ртами, нацепил сапоги и пихнул напарника: – Алька, причипурись – их сиятельств выгуливать пойдём!
           Они гуляли допоздна, он играл на гитаре и пел. Лидка вцепилась в него всеми четырьмя конечностями – она очень любила песни под гитару. Наташа с Алькой шли чуть сзади, тот держал её под руку и что-то ей непрестанно говорил, но она почти не слушала и завидовала Лидке.
           Потом они присоединились к большой компании ребят и девчонок, рассевшихся на ступенях металлической пожарной лестницы, ведущей на второй этаж приютившей их школы, и они до утра слушали, как ребята под три гитары поют совершенно в то время незнакомые для неё задушевные туристские песни.
           Наташа очнулась. Её дёргал за рукав Артём: – Подруга вернись! Ты куда улетела! Что я тебе скажу!
           Она встряхнулась, посмотрела на Виталия. Он смотрел на неё очень внимательно и предупредительно, только в уголках его глаз притаилась маленькая, почти незаметная смешинка.
           Веселье подошло к пику. Раскрасневшийся Максимыч расчехлил баян, Виталию передали гитару, другая была у Мишки.
           Виталий переглянулся с Витькой-Хохлом: – Давай? Давай!
           И они не спели, не сбряцали, не рванули, а по-Булгаковски урезали ридно-вукраинское "Ты ж мене пидманула", переделанное на свой лад.
           Первое:

                "Ты казала: в понеделю встретишь прямо у постели!"

встретили с открытыми ртами.
           Над последующим:
    
                "Ты казала, дашь во втору, не казала, во котору!"

смеялись от души.
           А уж после третьего:

                "Ты казала, во середу дашь и с заду, и с переду!"

припев дружно рванули все.
           Потом пели разухабистые частушки.

                "Я вчера на пляже в Ницце захотела порезвиться,.
                А сегодня на Майями затопило всё цунами!"

горланила необъятная Вера.

                "Мой милёнок несмышленый и такой неугомонный:
                Третий час долбит подряд, как долбёжный агрегат!"

выступала разухабистая Ирина и ей вторил неугомонный Артём:

                "Моя милка, вот зараза, не слезает с унитаза!
                Я совсем не стану ждать и пойду к соседке… спать!"
 
     А уж после того, как раскрасневшаяся и юная совсем Машенька выдала:

                "Я сегодня у забора помогала дяде Боре.
                Мы залезли под «ЗИЛок», и чинили передок!"
 
петь частушки стало невозможно – минут пятнадцать стояла ржачка. Частушка была слишком смелая даже для их подгулявшей компании. И, потом, её исполнила такая маленькая, такая юная, такая неиспорченная, абсолютно целомудренная Машенька!
           Наконец, угомонились, за Машеньку выпили ещё. Максимыч заиграл и женщины затянули "А я люблю женатого". Потом спели "Течёт река Волга", потом "Жду и не знаю" и пошло.
           Виталий смотрел на Наташу и не мог наглядеться. Из взбалмошной, капризной, неуправляемой девчонки за прошедшие пятнадцать лет она превратилась в роскошную степенную женщину.
           Она пополнела, совсем немного, она и до этого была не худенькая. Очень приятная на вид, даже без не обязательной для сельхозработ косметики, невысокая, но и не маленькая, чуть ниже Виталия, плотная, при всём на месте, она сидела с ним во главе стола, как невеста. Виталий усмехнулся – даже лёгкая белая косынка на её голове была завязана так, что спадала на плечи, как фата.
           И всё-таки, это была Талька, когда-то его Талька.
           Он вспомнил, как через несколько месяцев после знакомства – такого необычного знакомства – они как раз на его день рождения поехали с институтской компанией в горы кататься на лыжах. В автобусе она оказалась рядом с ним, он всю дорогу что-то ей рассказывал. На месте она каталась, вставая на лыжи сзади него, и спускалась вниз вместе с ним, крепко обняв его за пояс и взвизгивая при его не слишком осторожных кульбитах.
           После первого спуска он остановился слишком резко, как горнолыжник, развернув лыжи на девяноста градусов. Она не удержалась, оторвалась от него и прокувыркалась ещё метров двадцать вниз по склону. И когда он, испуганный, скинув лыжи, подбежал к ней и помог подняться, она раскрасневшаяся и по-детски счастливая, повисла у него на шее, наклонила его голову, поцеловала и, выкрикнув: – Ещё хочу! – побежала вверх по склону.
           Они катались до одурения, пока его друг по горным вылазкам Колька не напомнил, что у него сегодня день рождения и что они приготовили ему сюрприз.
           Он с сожалением посмотрел на неё и сказал: – Пойдём, маленькая. Народ ждёт. Народ обманывать нельзя!
         Она хотела кататься ещё, разобиделась на него. За столом в турбазовской столовой, где его друзья и подруги туристы-альпинисты из их институтской компании приготовили ему роскошный стол, сидела надувшись. В автобусе села отдельно и когда они вернулись в город и он, изрядно подвыпивший, напрашивался её проводить, не стала ждать, пока он отнесёт лыжи в спорткабинет, и укатила домой сама.
         Это была его Талька, с которой они бегали по киношкам и целовались, сидя в последнем ряду и мама которой как-то заявила, что имеет на него очень большие виды. Виталий тогда смеялся и обещал иметь в виду, а красная, как варёный рак, Наташа, после того как проводила его, весь вечер выговаривала ей за это.

                III
           Артём повернулся и посмотрел на Наташу поверх алюминиевой кружки с водкой. Потом переместил кружку вниз и посмотрел на неё над кружкой. Потом глянул сквозь пальцы, вдруг расширил глаза, даже развёл их пальцами и выпалил с придыханием: – Невеста!
           Виталий поперхнулся. Он уже давно ожидал чего-нибудь подобного. Слишком они были похожи на брачующуюся пару. Да и Володька, сидящий с подругой и сотрудницей Ланкой на другом конце стола, поглядывал на них с нехорошим интересом и что-то такое говорил Ланке, отчего та смотрела на них, хитро прищурившись и заговорщицки улыбаясь.
        – Всё! Хочу гулять на свадьбе! – безапелляционно заявил Артём, и как будто только и ждавшие этого Володька и Ланка дружно вскочили и заорали в унисон: – Свадьба, свадьба! Играем свадьбу!
        – Свадь-бу! Свадь-бу! – вслед за ними дружно грянуло подпитое сообщество, а Артём заорал: – Спар-так – чемпион! – и в такт захлопал в ладоши.
        – Вообще-то я ещё пока замужем! – ледяным тоном заявила Наташа.
        – Ер-рунда! – Володька никак не мог отказаться от наметившегося представления из-за такой мелочи, как её замужество. – Мы тебе сейчас справку соорудим!
           И тут же усадил Ланку писать. Откуда-то появился засаленный, в пятнах листок бумаги, фломастер и он под общий хохот продиктовал:
        – Пиши! Настоящая дана… так, дана Урусовой Наталии… как тебя там? Борисовне? Ага, Борисовне… в том, что она объявляется временно не женатой… Написала? Пиши дальше. Так, временно неженатой…
        – Погоди! – заорал Артём, – как это, Наталье и неженатой?!
        – Да, точно! Ланка, зачеркни! Да не всё, зараза! Только "женатой"!
           Ланка подчеркнула уже вычеркнутый, было, текст, подписала внизу "Щитать щитающимся!" и приготовилась продолжать.
        – Так. Зачеркнула? Так, пиши, временно незамужней… для надлежащего исполнения… прочих супружеских… мероприятий. Написала? Давай!
        – А подпись, дата? – Ланка посмотрела справку на свет.
        – С датой справка считается недействительной! – совсем как Булгаковский Бегемот выдал Володька и поставил под текстом своё размашистое факсимиле. Толик сунул ему кусок стиральной резинки с вырезанным для какой-то другой хохмы штампом. Он помазал штамп фломастером, припечатал на свою подпись печать «Уплочено» и пустил документ по кругу. Степаныч перехватил документ, написал сверху: «УТВЕРЖДАЮ», так же размашисто расписался, и дальше по кругу, с шутками и прибаутками его заверили все.
           Наташа сидела совершенно пунцовая. Виталий наклонил её к себе и негромко сказал: – Терпи, коза, их теперь не остановишь! Нечего было фату напяливать!
           Она хотела тут же сорвать косынку, но он остановил: – Не надо. Поздно. Пусть веселятся! – он помолчал и спросил: – На твоей свадьбе такое было? То-то! И на моей не было! Спартак – чемпион, а?
           Артём поставил свою подпись последней, причём перед подписью вместо "шафер" написал "шофёр", торжественно вручил бумагу Наташе и принялся говорить спич. Через десять слов он потерял мысль, через двадцать запутался в "коих" и "которых", и его с шумом посадили на место.
           Дружно и радостно выпили за здоровье молодых. Володька совсем было собирался закричать "горько!", но его опередила Ланка.
        – Стой, Вовка! Какая свадьба без попа?! И свидетельства у них нет!
        – Сумасшедший дом! – воскликнула Наташа, а Виталий снова привлёк её и прошептал: – Терпи, терпи! Не порть комедию! Будем артистами! – и совсем, как тогда в горах, добавил: – Народ ждёт! Народ подводить нельзя!
           Ланка выводила на новом листе бумаги:

                СВЫДЕТЕЛСТВО!
           Предъявители сего: Урусова Наталия Борисовна – жена и
Гнатюк Виталий Михалыч – муж в том, что они являются
едиными и неразделимыми ячейками нашего общества и
обязуются соблюдать всё, что от них по такому поводу
                ТРЕБУЕТСЯ.
Выдано с общим свидетельством коллектива ОГ 10.11.83 г.

     Степаныч отобрал у неё написанный лист и начертал в углу резолюцию: «Действительно в течение трёх суток»  и расписался.
     Максимыч расписался чуть ниже, зачеркнул "суток" и вписал выше "ночей". Потом подумал и слово "суток" восстановил, а слово "всё" жирно обвёл и тоже подчеркнул двумя чертами. Бумага, как и первая, пошла по кругу, и все с удовольствием засвидетельствали её. Володька, между тем, навязал на себя два фартука, разрисованные мушкетёрскими крестами, на голову водрузил невообразимый клобук неизвестно из чего, встал в позицию и напевным басом объявил:
   – Венчаются раба Божия Наталия и раб Божий Виталий под небом солнечной Италии для прибавленья в талии!
     Ланка ткнула его в бок: не зарывайся, мол, но его уже понесло.
   – Вы встаньте, молодые, встаньте! Представитель Господа нашего перед вами. Раба Божия Наталия, согласна ли ты взять стоящего рядом с тобой и ждущего с нетерпением твоего трепетного… непреходящего… на все оставшиеся отведённые вам Господом нашим благостным  и любящим нас…
     Ланка снова ткнула его в бок, он отмахнулся:
   – Короче. Согласна или нет?
     Наташа замялась, на неё зашикали, она махнула рукой: – Да!
   – А ты, раб Божий Виталий, согласен ли ты взять… ну, и так далее?
   – Ещё бы!
     Все заапллодировали, но Володька не угомонился.
   – Венчающийся должен отвечать "Да" или "Нет".
   – Да. Да! Да!!!
   – Рабы Божьи Наталия и Виталий! Вы объявляетесь мужем и женой. Плодитесь! Размножайтесь! Ныне, присно и вовеки веков! Пи… то есть, аминь!
     Тут же несколько глоток заорали: "Горько!"
     Виталий повернул Наташу к себе, она пыталась увернуться, но он прошептал: – Играй! – и приложился губами к её губам.
   – Раз! Два! Три! Четыре!.. – с восторгом начали считать вокруг.
           Касание губами продолжалось долго и она почти непроизвольно, совсем слабо ответила на этот не совсем настоящий поцелуй. И тогда Виталий слегка раздвинул её губы своими губами и поцеловал так, что у неё подкосились ноги.

                IV
           Когда они встречались, он целоваться не умел вообще. Она сама, прижимаясь к нему в последнем ряду кинозала, целовала его именно так: слегка раздвигала его губы своими губами и присасывалась, как пиявка. Он потом облизывал губы и возмущался: – Как я теперь с такими лепёшками по городу пойду?!
           Дальше поцелуев она ничего не позволяла, его первые не особо робкие попытки проникнуть к ней, куда не положено, твёрдо пресекла, и он больше никогда и не пытался.
           Они встречались не часто, два-три раза в месяц, о такой близости их, пожалуй, никто не знал. Виталий вообще о своих связях ни с кем, кроме, может быть, их общей подруги и, как он говорил, душеприказчицы Лидки, не делился. И она, не разу не услышав от Лидки о их с Виталькой встречах, тоже её ничего не рассказывала.
           О других его пассиях от Лидки она слышала много и часто, даже как-то в порыве минутной ревности спросила у него про одну из них. Он отмахнулся, сказав, что всё это – ненаучная фантастика. А потом взял её за плечи, повернул к себе и сказал: – Ты знаешь, эти девки – такие фантазёрки, мне Лидка про меня чего только не рассказывала! А ты про меня тоже придумываешь?
           Она обиделась. Он рассмеялся и сказал: – Ладно, ладно, маленькая! Не обижайся. Это я так. Про нас с тобой мне Лидка никогда ничего не рассказывала! А ведь подруга твоя!
           Насчёт его подруг и связей она тогда успокоилась навсегда. По крайней мере, ей так казалось.
           Они просто встречались, никаких попыток перевести отношения на более высокий уровень, на который так надеялась её мама, он не предпринимал. Как-то, рассказав ему про очередную подругу, на свадьбу которой та её пригласила, она туманно спросила про его отношение к семейной жизни. Он тогда засмеялся и прямо сказал: – Намёк понял. Пока я не прошёл армию – никаких свадеб. Отслужу, дождёшься – погуляем.
           Она поняла и больше с этим к нему никогда не приставала. Хотя от армии у него была отсрочка на шесть лет: он учился в институте на заочном, и потому, как он учился, отсрочка могла здорово продлиться.
           А потом он перевёлся в научно-исследовательский отдел и уехал работать в экспедицию. Серые городские будни ему надоели. Он так и сказал, уезжая: – Мне в городе душно, Талька! Мне кислорода не хватает! Ты же геолог! Просись на воздух, будем дышать вместе!
           Она тоже училась на заочном, на геолога, поехать могла бы, и её охотно направили бы, но тогда заболела мама, серьёзно заболела, и она никуда от мамы уехать не смогла.
           И она стала получать его письма. Он посылал их по три штуки в месяц, и все они были такие разные! Боже, как он писал!
           Она ждала их, как ждут продолжения детектива в еженедельной газете, запрещала матери вытаскивать их из почтового ящика, а, придя с работы и обнаружив очередное, убегала в свою комнату и перечитывала по три раза подряд, а потом вытаскивала все уже полученные и перечитывала всё сначала. И живо представляла всю его жизнь.
           Нет, конечно, он не писал, что поднимался в пять утра, что рабочий день начинался вместе с подъёмом и заканчивался, когда он ложился. Просто это было видно из его рассказов. Он описывал работу так, что ей хотелось тут же бросить всё и лететь к нему. И если бы не больная мама, наверное, так бы оно и было.
           А как они отдыхали! Это она проходила вместе с ним по два десятка километров с ружьём за плечом. Это её пятипудовый сом тащил в одной резиновой лодке с ним двенадцать километров вверх по течению, и это она помогала ему прицелиться, и стреляла с ним вместе в этого негодного сома, чтобы он не перевернул лодку и не утащил их на дно. Она сидела с ним ночью в засаде на кабана и утром пятиэтажно крыла приятеля, на которого этот самый кабан вышел и который не стрелял, потому что это был здоровенный секач, и приятель просто испугался. Она разбирала вконец запущенную книжную базу местного книготорга, которой заведовал бывший одноклассник его шефа, и несказанно радовалась, что в результате этой разборки его библиотека увеличилась на полторы сотни томов! Она подбирала здоровенные камни на дороге и шла, поигрывая ими, чтобы в случае чего отбиться от целой своры волкодавов, сопровождающих их, когда они за полночь за семь километров возвращались из города на базу после похода в кино на последний сеанс.
            А с каким юмором он описывал экспедиционного плотника дядю Ваню, который всегда носил с собой последний листок из отрывного календаря, и если его спрашивали, чего же это он сегодня так напился, он тыкал листком спрашивающему под нос и гневно вопрошал: – Ты что, не видишь?! Сегодня – сто шестьдесят восемь лет со дня рождения Герцена! Ты знаешь, кто такой Герцен?! – и становилось ясно, что не напиться в такой день было просто невозможно! А если учесть, что в отрывном календаре каждый день кто-то рождался или умирал…
            А двадцать шестого октября он напивался особенно, потому что в этот день листок календаря был чист, как тетрадь первоклассника тридцать первого августа. И он, сидя на ступеньках лестницы в свой коттедж, тыкал этим листком Виталию в нос и чуть не плача говорил: – Ты понимаешь, Виталя, единственный! Единственный день за целый год! – и сокрушённо тряс пьяной в дрезину головой…
           Наташа тряхнула головой и встрепенулась.
           Артём перебрал окончательно и лежал, уткнувшись головой в стол. Верка что-то шумно доказывала сидящей рядом Светлане, дородной сорокапятилетней матроне, матери большого семейства, рвавшейся в такие поездки, чтобы хоть немного развеяться от домашних забот. Степаныч с Максимычем тоже жарко спорили о чём-то своём. И остальные были заняты своими разговорами, до них уже никому не было дела. Только Володька с Толиком, да Ланка изредка обращали на них внимание и кричали: "Горько!"
        – Горько! – орала тут же подвыпившая компания и они вставали и целовались, как настоящие молодожёны. И про них тут же забывали.
           Наконец, Степаныч встал, покачиваясь, показал на часы и дал команду: – Всё, народ, баста! Без четверти пять. Пора отваливать.
           Разошедшеюся компанию угомонить было не так просто, команда повторилась раз пять. Степаныч не выдержал, вызвал в коридор Масленникова и выговорил ему: – Ты что, зараза, хочешь, чтобы нам по строгачу закатали за пьянку? Давай, поднимай своих землероев!
          За опоздание к каравану в райкоме не жаловали, Геннадий чуть ли не пинками выгнал сидящих ближе всего к двери. Досталось и не имевшим отношение к однодневникам Володьке с Ланкой, они бурно возмущались, требовали сатисфакции, на что Масленников обещал им после окончания сельхозработ устроить такое, что мало не покажется.
           Наконец, первые стали выходить из комнаты, не обращая внимания, что уходят без своих сумок, за первыми потянулись остальные. Толик с Мишкой подхватились, начали собирать сумки отъезжающих, чуть не прихватили с собой Володькин рюкзак, и загруженные выше ушей, потащили всё это хозяйство к автобусу. Артём неподвижно лежал, уткнувшись носом в остатки еды, Масленников безнадёжно глянул на него, махнул рукой: – С завтрашним автобусом отправите, пусть проспится.
           Потом посмотрел на Наташу, но Володька тут же развернул его и повёл из комнаты. Наташа, было, подхватилась тоже, но Виталий придержал её за руку, показал на лежащее перед ними свидетельство, исписанное многочисленными подписями, и тихо сказал: – Нам народ три дня дал, – и ещё тише добавил, – и три ночи. Оставайся!
           И она осталась.
 
                V
           Её отношения с мужем окончательно разваливались. Детей у них не было, семьи, по существу, тоже. Она постоянно моталась по экспедициям, он – по другим, жили они вместе не больше месяца в год, во время отпуска, да и то это не каждый год получалось. Да и не любила она его никогда по настоящему и вышла замуж по-дурацки, назло Виталию.
           Виталий приезжал из своей степи раз в месяц-два, когда надо было отчитываться по работе, намечать планы на будущее, да и просто отдохнуть от необъятных просторов.
           Он обязательно заглядывал в её отдел, утаскивал её, выложив Капе Ивановне: – Мамочка, не переживай, верну в целости и сохранности к завтрашнему рабочему утру!
           После первого такого визита Капа Ивановна долго и внимательно приглядывалась к ней, явно на предмет выяснения: а стоит ли такая дива её ненаглядного. И она поёживалась и боялась сделать что-нибудь не так.
           Они сбегали в киношку или просто гуляли по улицам, куда ноги занесут, целовались до боли в губах, и она уже даже ждала, что он, может быть, будет немного решительнее и позволит себе что-нибудь лишнее. Но он ничего такого не позволял и, в продолжение писем, рассказывал о своей степи или пересказывал понравившуюся ему книгу. Она с удовольствием слушала его – рассказчик он был великолепный. С собой в степь он её больше не звал – знал про болезнь матери.
           А потом её будущий супруг и тогдашний воздыхатель Вовка Дворницкий, Виталин хороший знакомый и завистник, побывав в экспедиции, где работал Виталий, по возвращении выдал ей, что там у Виталия завелась ППЖ, походно-полевая жена, некая Лорка.
           Она тут же поймала Володьку, который жил с Виталием в Виталиной квартире при экспедиции и устроила ему допрос с пристрастием. Володька долго отбрыкивался, но потом сказал, чтобы она не брала в голову, что всё это ерунда, что его попросил помочь Глеб, их с Виталькой друг, который тоже жил с ними в одной квартире. Эта Лорка слишком прилипла к нему, к Глебу, то есть, вот он и попросил Витальку вроде бы отбить её. Виталька помог, а теперь сам не знает, как от этого избавиться! А потом Володька сказал такое, что у неё потемнело в глазах.
        – Ты не переживай! – сказал он, – у него с ней ничего нет, кроме чистой физиологии! 
           Она возненавидела эту неизвестную Лорку, которая смела использовать её Витальку в каких-то физиологических целях! Да и Виталька тоже хорош, изменяет ей с кем ни попадя!
           А тут ещё получилось так, что Виталий приехал из степи и, по горло загруженный делами, на бегу встретил её на институтской лестнице и на её вопрос, что же он не зашёл к ней, бросил: – Талька, времени!.. – и чиркнул себя по горлу, – немного попозже, лады?
           Она взбеленилась, и когда Дворницкий  в очередной раз привязался к ней с предложением руки и сердца, не отказала ему…
           Наташа опять вынырнула из прошлого и с трудом оглядела компанию. За столом сидели человек пятнадцать мужиков и девчонок, именно девчонок, кого ещё могут послать на сельхозработы, не замужних же матрон?!
           Когда все пошли провожать их совершенно ничего не соображающую отдельскую компанию и они, наконец, остались одни, Виталий подо-двинул её к себе и, не обращая внимания на очнувшегося на секунду Артёма, и спросил: – Талька, у тебя ещё губы не болят? Ты ведь раньше совсем по-другому целовалась!
           И она поцеловала его совсем по-другому, как в те далёкие юные годы, когда он ругался, что не сможет появиться на людях с губами, расцелованными в лепёшку.
           Артём уставился на них и выдал: – О! Порнуха!
           Виталий засмеялся, налил ему чуть не пол кружки, плеснул себе, долил вина Наташе и они втроём выпили.
        – Сегодня Нинка соглашается, сегодня жизнь моя решается! – фальшиво продекламировал Артём и снова бухнулся головой в стол.
           Больше они ничего не успели: в дверь заглянули пара мужиков и несколько девиц. Когда Виталий не очень дружелюбно вопросил: – Чем рады? – одна из девиц, хитро прищурясь, выпалила: – Да тут где-то наши кружечки гуляли…
           Виталий сделал широкий жест – располагайтесь.
           Когда после проводов своих поднялись обитатели комнаты с Ланкой, Валей и Татьяной, их сотрудницами, бывшими тоже в постоянной бригаде, за столом уже гуляли не меньше дюжины гостей.
           Бесчувственного Артёма подняли и швырнули на кровать Виталия. При этом Володька небрежно бросил: – Пусть дрыхнет здесь, кровать тебе не понадобится, мы вам «номера» приготовили!
           От слова "номера" её передёрнуло, живо вспомнился Киса Воробьянинов, но Виталька успокоил: – Не здесь же нам ночевать, в этом балагане! Тут теперь до утра не успокоится!
           Косынку она не сняла, и все вновь приходящие тут же врубались и лезли со своими поздравлениями.
           Гости менялись, уходили, возвращались, приносили свои закуски, хотя и того, что оставалось на столе, хватило бы на роту голодных солдат.
           Кому-то показалось, что кончается выпивка, и стеклянного уже Толика снарядили в магазин, в качестве поводыря приставив к нему Ланку.   
           Это было совершенно лишнее, потому что в ящике оставалось ещё бутылок пять водки, да и вина было не меньше.
           Вернувшиеся Ланка с пристёгнутым дистанционно управляемым Толиком притащили ещё по бутылке в каждой руке и с двумя бутылками у Толика за поясом.
           Ланка, устанавливая бутылки в ящик, бросила: – Володька, запиши! Мы у Архипыча под грамзапись взяли. Завтра отдать надо будет!
           Толик бутылки не отдал и пытался поставить их в ящик сам, всё время промахивался и ругался нехорошо. Когда Володька попытался вырвать их насильно – отодвинул его сторону, закрыл входную дверь и засунул бутылки в карманы висевшей там Виталиной куртки. Спрятал! Народ дружно захлопал и засмеялся.
           А когда Ланка полезла вытаскивать бутылки из-за пояса Толика, из пристёгнутого к поясу здоровенного кошеля вывалилась солидная кучка синих пятирублёвок. Она развела руки: – Я же только в карманах искала.
           Виталий нагнулся к Наташе и прошептал: – Не перебрать бы нам теперь. Окончательно! – и она тяжело вздохнула.
           Они снова пили, сначала только водку, потом, когда водки не осталось, вино. Пиво кончилось ещё при однодневниках.
           Водку прятали на утро, на похмелку. Прятали все по очереди, но все бутылки были найдены и уничтожены.   
           Они, всё-таки, крепко перебрали. Как ни крепился Виталий, как ни пропускал очередные тосты, но гулять половину суток подряд даже для него, закалённого степной жизнью с ежевечерними возлияниями в особо неограниченных количествах, и пить половину суток подряд было многовато. Он что-то пьяно втолковывал Витьке-Хохлу, тот кивал головой и тоже уже явно ничего не понимал.
           Она пила только «Ркацители», лёгкое сухое вино, но и его было слишком много. Голова шла кругом, она ничего не понимала и мало что соображала.
           Когда Володька вдруг обнаружил, что молодые ещё здесь, и их давно пора бы уже проводить в опочивальню, она без сопротивления оперлась на подставленные руки. Их под руки завели на четвёртый этаж, Володька торжественно открыл дверь одной из комнат, вручил один ключ Виталию, а другим шумно закрыл дверь снаружи на два оборота: – Размножайтесь!
           Наташа плюхнулась на широченную двуспальную, страшно скрипучую кровать и принялась безудержно хохотать. Виталий поцеловал её, смеющуюся, снял с неё верхнюю одежду, накрыл одеялом, снова поцеловал и проговорил: – Спи, Катарина, спи. Петручио пошёл догуливать с друзьями.

                VI
           Виталий проснулся от нахлынувшей – даже во сне! – тошноты. И крепко же они перебрали вчера! Рядом валялся, уткнувшись в стенку, всё ещё непотребный Артём, мужики, не раздеваясь, растянулись на своих кроватях. Рядом с Володькой уютно посапывала Ланка.
           На столе был вчерашний бедлам, в углу грудились пустые бутылки в ящиках и рядом. На полу рядом с ящиками валялась кучка пятирублёвок.
           "Богато живём" – подумал Виталий, собрав деньги, сунул их в карман – будет Толику на орехи!
           "Талька!" – вспомнил он, полез в другой карман – ключ был при нём. Вроде, он запирал вчера дверь. Но кто его знает.
           Превозмогая тошноту, он глотнул воды из фляги, стоящей в углу – лучше не стало, но в мозгах немного посветлело – заставил себя встать и поднялся на четвёртый этаж. Перед «номерами» – так они назвали две комнаты на четвёртом этаже, в которых они установили две широченные кровати и где, при нужде, можно было «оправить физиологию», как говорил Володька – он остановился в нерешительности. Как правило, двери в них не закрывались, ни снаружи, ни изнутри. В номере, не отведённом для них, могла располагаться какая-нибудь остро нуждающаяся пара и могло получиться неудобно: в каком из номеров он оставил Тальку, он абсолютно не помнил.
           Он загадал: если откроет нужную дверь – Талька простит ему потерянную ночь и всё будет в порядке. С бьющимся сердцем – вот чёрт, оказывается, он ещё может волноваться из-за таких пустяков! – он дёрнул дверь.
           На кровати, сбросив на пол тёплое одеяло, – в комнате было жарко – в одних тоненьких узеньких полупрозрачных чёрных трусиках и таком же узеньком, совсем не по её довольно солидному размеру, лифчике растянулась на спине спящая Талька.   
           Виталий засмотрелся на её ладную фигуру – Господи, будь он понастойчивее, а может, и порешительнее, всё это давным-давно могло быть его! – потом встряхнулся. Будить не стал, пусть поспит, хмель выйдет, просто нагнулся, поцеловал в лоб. Она заулыбалась во сне, перехватила его руку и сунула себе под щёку. Он погладил её другой рукой по щеке, осторожно высвободил пленённую конечность. Она недовольно заворчала, но не проснулась. Графин с водой, почти полный, стоял на тумбочке. Он выдвинул из-под кровати ночной горшок, чтобы видно было, – и такое чудо где-то раздобыли и оставили здесь предусмотрительные девчонки, – вышел и запер дверь. Теперь никто не разбудит. Пусть спит хоть до обеда.
           Постоял, вытряхивая из себя подступившую снова похмельную дурноту, усмехнулся – из соседнего "номера" слышалось равномерное поскрипывание кровати.
           Надо было похмелится. Карман был полон денег, но было ещё слишком рано. Магазин был закрыт, а будить в такую рань Архипыча, сторожа в магазине – нажить себе кровного врага. Может, в комнате что-нибудь осталось?
           Он спустился на свой этаж, заставил себя зайти в туалет, умыться и привести себя в порядок, вернулся в свою комнату и сел на кровать рядом с развалившимся Витькой.
           В комнате было всё по-прежнему, все спали, только Ланка вытащила Володькину руку и, точно так же, как только что Талька, засунула её себе под щёку.
           Виталий с тоской глянул на груду бутылок в углу – там явно ничего не было. Выкапывать по капельке из каждой, чтобы набрать пятнадцать-двадцать грамм, как это, бывало, делал по утрам Витька, он не собирался. Тем более Витька приоткрыл один глаз и, почти не просыпаясь, пробурчал:
        – И не пробуй! Я уже всё облазил!
           Виталий вздохнул, поднял голову и вдруг увидел, что из каждого кармана его куртки, висящей на вешалке на двери, торчит по горлышку бутылки.
           "Не может быть! Мы же вчера всё перерыли!" – подумал он и вдруг вспомнил, как Володька хотел отобрать у сопротивляющегося Толика принесённую им водку, а тот не дался и, на глазах у всех, «спрятал» эту водку в карманы его куртки. Тогда все посмеялись и только. Но они же потом нашли всё, что пряталось! Неужели же такое всем видное место осталось необследованным? Хотя, дверь же была открыта настежь, куртка осталась за ней, прижатой к стене!
           Виталий встал и, ещё не веря, подошёл к двери. Вытащил бутылку, распечатал и понюхал. В нос ударил спиртовый запах. Вторую бутылку он открывать не стал – и так было ясно! Как там? Подальше положишь?.. Хотя тут как раз наоборот.
           Он сел за стол, небрежно подвинув Витьку, свесившегося с края кровати, выбрал кружку почище, нашёл на столе не нарезанную палку колбасы, не надкусанный кусок успевшего подсохнуть хлеба и налил грамм пятьдесят. На бульканье Витька открыл один глаз и пробурчал: – Не купишь!
        – Ну, ну! Как хочешь! – выпил, крякнул, занюхал хлебом и откусил кус колбасы. Всё выглядело так натурально, что Витька не выдержал и сел на кровати. Он увидел початую почти полную бутылку, посмотрел в угол, на ящики, перевел взгляд на Виталия: – Ох, и мозги крутишь, друг!
        – Я же сказал, как хочешь! – Виталий взял бутылку и налил ещё. Такого издевательства Витька перенести уже не мог. Он вырвал кружку у Виталия и одним залпом выпил. Глаза его округлились.
        – К Архипычу успел? – просипел он.
        – Нет, здесь была! – рассмеялся Виталий.
        – Не звезди! Я тут без тебя всё перерыл!
           Виталий молча показал ему на горлышко второй бутылки, торчащее из кармана телогрейки.
        – Ё-моё! – Витька чуть не подпрыгнул, – это же Толян вчера прятал!
           Когда они налили по второй, открыл глаза Володька. Он подозрительно уставился на них, порозовевших, весёлых и уже начинающих отходить – почти трети бутылки уже не было. Виталий налил и ему, он перелез через Ланку, сел, взял кружку и принюхался. С похмелья ничего не понял, попробовал на язык, глотнул и тоже сделал круглые глаза. Витька молча показал ему на горлышко второй бутылки. Володька подпрыгнул на кровати и этим разбудил Ланку. История пошла на третий виток.
           Минут через пятнадцать Володька вдруг посмотрел на Виталия и спросил: – Слушай, молодожён! А ты чего вообще здесь? Где твоя молодая?
        – Катарина оказалась к первой ночи не готова, Петручио её наказал и гуляет с друзьями.
        – Скотина ты, – сказала Ланка, – невеста готовилось, ждала, а ты?!
        – Давай-ка, Петручио, дуй наверх, нагуляться успеем, – Володька потянулся к бутылке, там оставалось грамм сто пятьдесят, но Ланка бутылку отобрала и отдала Виталию: – Пусть Наташку похмелит. Тоже мается, наверное. Вам и второй хватит!
           Она быстро собрала закуски, сложила в пакет и почти выпихнула Виталия в коридор.
           Перед дверью "номера" он постоял немного, вытряхивая новый хмель из головы – на вчерашние-то дрожжи! Открыл дверь. Талька лежала почти в той же позе, он опять засмотрелся на неё. Потом аккуратно закрыл дверь, положил пакет и бутылку на тумбочку, нагнулся и поцеловал её, на этот раз в губы. Она проснулась, посмотрела на него с недоумением, потом вспомнила, легонько стукнула ладошкой по носу: – Напоил меня, дурачок!
           Увидела свои голые руки, плечи, почти голую грудь, глянула вниз – трусики на месте? – потом на груду своей одежды на стуле, покраснела, подняла к нему глаза и очень тихо спросила: – Было?

                VII
           Когда они спустились вниз, время подходило к обеду. За окном валил снег, однодневников сегодня не привезли, перспектива ехать в город рейсовым транспортом Наташу совсем не прельщала, кроме того, сегодня была суббота, на работу завтра торопиться было не надо. И она с удовольствием, с каким-то, даже, горьковатым самобичеванием отдалась в руки провидения: будь что будет!
           Утром, когда Виталий поцелуем разбудил её, она даже подумала, что он ночью взял её, пьяную, и она просто ничего не помнит. Но он так улыбался, да и трусики с лифчиком были на ней – ни один мужик, уже сняв их, никогда не стал бы возвращать на место!
           А уж когда он, сделав страшные глаза, показал ей шесть пальцев, она стукнула его по лбу и успокоилась.
           А он поцеловал её ещё раз, потом налил в совсем маленькие металлические стопочки грамм по тридцать водки: – Выпей, солнышко, тебя, наверное, от вчерашнего воротит!
           Ей было совсем не обязательно пить. Вчера она пила только сухое, правда, очень много, но чувствовала себя довольно прилично. Вот, только лежала она почти голая, в таком виде она не была перед ним ещё никогда! Но она пересилила стыд, села и выпила с ним за компанию. Он, не торопясь, разделся, оставив только спортивные трусики, и лёг рядом с ней. Она ждала.
           Какой он любовник, представление она имела – от подруг наслышалась. Даже от той же Лорки.
           Через пол года после её дурацкой свадьбы Виталия забрали в армию, она не дождалась совсем чуть-чуть. А через месяц умерла мама. Чтобы забыться и не торчать в городе в ожидании не особо любимого мужа, она напросилась на полевые работы. Её послали в его экспедицию. То ли это Капа Ивановна так устроила, то ли Михаил Макарыч, Виталин отец постарался, то ли случайно так получилось, но послали её именно в его экспедицию. Правда, его-то там в это время уже не было.
           Там она познакомилась и даже подружилась с этой Лоркой и поняла, какого же дурака она сваляла. Конечно, Лорка, очень живая, контактная, открытая и какая-то бесшабашная девица, рассказывала об их с Виталием отношениях такие подробности, что её просто разрывало от ревности и обиды. Лорка не обращала на это никакого внимания. Уехавший Виталий уже мало интересовал её. Все свои помыслы она обратила на оставшегося Глеба и уже через месяца четыре он не устоял, и они сыграли скромную свадьбу.
           После отъезда Виталия в его квартире продолжали жить Володька с Глебом, Наташа часто бывала там – Володька был и её хорошим другом. Её даже оставляли ночевать в Виталиной комнате на его кровати. И она ворочалась и не могла на ней уснуть.
           А Лорка, имея виды на Глеба, вообще не вылезала оттуда.
           Как-то они остались в комнате вдвоём с Лоркой – Володька с Глебом как хозяева, возились на кухне. Глеб очень хорошо готовил и никого к этому делу не допускал.
           Они ушли в её – в Виталину! – комнату, и там она, немного выпившая и чем-то очень тогда задетая, выложила Лорке всё.
           Лорка долго сидела, задумчивая, а потом взяла её за руку и как-то очень просто сказала: – А ты знаешь, Наташ, я ведь всё знаю. Только я не думала, что это ты. Я читала его дневник, "Записки из дурдома", так он это обозвал. Случайно читала. Виталька утром убежал на работу, я убирала постель и дневник выпал из-под матраса. Я тогда поняла, что у нас с Виталькой никогда ничего серьёзного не будет! Он тебя любит. Ни меня, ни Дуньку какую! Тебя! Он тебя там так красиво называет – Талькой. Вернётся из армии, вы обязательно поженитесь! Ты Володьку попроси, Виталькин дневник у него. Почитай! А у нас с ним – это дурь была! Как Володька говорит – физиология одна! Не бери в голову. И не ревнуй, пожалуйста! Твоё будущее – с ним. А моё будущее – вон оно, на кухне гуляш готовит!
           Наташа тогда разрыдалась и не могла успокоиться всю ночь.
           А через три месяца на Лоркину с Глебом свадьбу первый раз в жизни напилась до неприличия.
           Два года она жила в каком-то ирреальном мире. С мужем не разводилась, но и не жила с ним толком, всё ждала чего-то.
           А Виталий вернулся из армии, с ней даже не встретился и через три месяца совершенно неожиданно для всех женился на их общей подруге и вечной своей душеприказчице Лидке. На той самой Лидке, которая в первый день их с Виталием знакомства не подпустила её к нему, оставив на какого-то Альку, и она тогда так ей завидовала!..
           Наташа в который раз тряхнула головой и вернулась на землю.
           Виталий сидел во главе стола, там, где они сидели вчера, жених и невеста. Сидел, небрежно закинув руку на плечо Ланке, и что-то горячо ей втолковывал. За столом снова было полно народу. Ящиков с пустыми бутылками в углу не было, на столе было относительно чисто, нетронутые пока продукты, остатки вчерашнего пира, были сложены аккуратной кучкой на тумбочке между Виталиной и Витькиной кроватями, сам Витька сидел рядом с ней и пытался что-то ей рассказать, а она делала вид, что пытается его слушать. Володька откупоривал очередную бутылку водки, их ещё штук пять было разбросано по столу. Перед ней стояла початая бутылка сухого, да и пива на столе хватало.
           "Господи! – подумала она, – да мы же опять напьемся! И сегодня уже ничего не будет! "
           Конечно, утром всё получилось замечательно! Виталий разделся, оставив только спортивные трусики, лёг рядом, стал целовать и гладить её, положил руку на грудь, поднял голову и со смешинкой в глазах спросил: – Или опять не позволишь?
           Она засмеялась, вспомнив первые его попытки пятнадцатилетней давности. А он приспустил чашечку лифчика, приобнажил сосок и нежно поцеловал его. Она хотела снять мешающий лифчик, но он не дал: – Не надо, потом, маленькая! Так ты гораздо пикантней.
           А потом всё провалилось в розовый туман, яркий и многоцветный, со сполохами северного сияния и взрывами разноцветных искр в глазах от сотрясающих её до самых корней бесчисленных оргазмов, и вынырнула она из этого тумана только к обеду…
           Наташа посмотрела на разливающего водку Володьку, приложила Витьке палец к губам: – Подожди! – встала, пролезла мимо хорошо уже разговевшихся Толика с Артёмом и зажатой между ними Татьяны, решительно отодвинула ничего не понимающую ошарашенную Ланку, поцеловала замершего на секунду Виталия, схватила его за руку и потащила прочь из комнаты.
           Когда через пять минут она уже в "номере" нетерпеливо раздевала его, в дверь постучали, не дожидаясь ответа, в комнату ввалилась Ланка, грохнула на тумбочку пакет с закусками и недопитую бутылку "Ркацители", выдала совершенно беспардонно: - "Счастливого сношения", и грациозно виляя задницей, удалилась. И уже из коридора крикнула: – Дверь закройте, торопыги! 

                VIII
           Воскресенье прошло в любовном угаре. Она снова и снова проваливалась в розовый туман и уже молила его: – Вытащи меня! Я в нём утону, как в болоте!
        – Утони, маленькая! Я пойду за тобой! – жарко шептал он и всё повторялось сначала.
           К общему столу они спустились только два раза, утром, когда, приведя себя в порядок, они зашли, просто чтобы отметиться, вот, мол, мы, живые пока, и вечером, когда Ланкины закуски закончились, а они крепко проголодались. Они сидели на уголке стола, на Витькиной кровати, тихие, как весенние воркующие голубки, и Ланка, глядя на тёмные круги под Наташиными глазами, на опавшего и как-то вроде ставшего меньше Виталия, пихнула Володьку в бок и с завистью сказала: – Смотри, как любиться надо! А от тебя и одного-то раза не дождёшься, боров проклятый!
           Посидели минут двадцать, подзаправились немного. Наташа пригубила вина, Виталий пить не стал совсем.
        – Околдовала, – буркнул Володька, – теперь добра не жди!
        – Тебя бы так! – хмыкнула Ланка, – Знаешь только водку жрать! 
           Поднялись. Володька остановил Виталия у двери:
        – У тебя там осталось чего?
        – Уже все спустили? – Виталий сделал круглые глаза.
        – Так третий день гудим! Долгу только чуть не полторы сотни отдали!
           Виталий полез в карман, вытащил смятые пятирублёвки Толика: – Ему спасибо скажи! А то бы и эти пропили! Там у меня в куртке, во внутреннем кармане стольник должен быть. Да не пропейте всё на радостях! Архипычу ещё отдавать надо! – он показал на Толика.
        – Отдали уже! – буркнул Володька, глаза его потеплели.
           Толик чуть не прыгал от радости: – Деньги нашлись!
        – А ты-то чего радуешься? – Виталий наиграно усмехнулся, – С тебя ещё ящик водки, между прочим!
           Толик скис: – А почему ящик? Там же только шестьдесят пять рублей было!
        – Ну, так в двойном размере – сто тридцать будет! А водка – только девяноста! Считай, пол ящика прощаем! Будешь артачиться – ещё и на пиво нагрузим!
           Наташа потянула его за рукав: – Пойдём! Хватит ёрничать!
        – Не сотритесь там! – Володька сделал ручкой, – Гиганты!
        – Пошляк! – Виталий подхватил Наташу под руку, она отвернулась от компании и всем своим тылом выразила презрение.
        – Ме-е-еха! – протянул Володька, глядя ей вслед, а Виталий из-за Наташиной спины показал ему кулак…
           Виталий лежал на спине, прикрытый только маленьким полотенцем на причинных местах. Наташа, дурачась, отбрасывала полотенце, дразнила его, он, стесняясь, возвращал полотенце на место.
           Она, наоборот, совсем уже не стеснялась, нагой лежала на кровати, нагой вскакивала, бегала к тумбочке, чтобы проглотить что-нибудь самой и покормить его, как маленького котёнка, с ладошки.
           А потом запрыгивала на него и начинала изображать амазонку на лихом скакуне, отчего он снова и снова возбуждался и, в очередной уже раз утаскивал её в розовый туман.
           Устав, они лежали тихо. Она перебирала тонкими пальчиками кудряшки на его груди. А он тихим голосом рассказывал ей о своей жизни. О безбрежной степи, которой и она тоже насмотрелась и надышалась за последние годы. О горах, которые он любил, наверное, больше всех своих женщин на свете. О чудесном горном озере с изумительными золотыми берегами и пронзительно-голубой водой, куда он мечтал завести и её. О своих шкодных маленьких мальчишках, с которыми теперь встречался раз в два-три месяца, привозил им подарки, отдавал жене деньги и опять исчезал из их жизни на два-три месяца. О них он мог говорить бесконечно.
           От Лидки он ушёл чуть не год назад. Когда Наташа узнала об этом, случайно встретив Лидку по пути с работы, у неё защемило сердце: а вдруг?
           Лидка тогда в сердцах наговорила много нехорошего: и пьяница он, чуть не раз в неделю домой поддатый возвращался, и детей не любит, и болтается по своим степям, неизвестно, чем там занимается! А приедет – жену ему надо, соскучился! И лезет к ней чуть ни по три раза за ночь, кобель неугомонный! Тут в новую квартиру переехали, так он за два месяца, пока в отпуске был, только и успел, что в трёх комнатах ремонт сделать да подвал под террасой выкопать, тёщину комнату не успел закончить – пришлось рабочих нанимать!  А как бросил её, неизвестно ещё, ради кого бросил, стал вместо трёхсот рублей только двести пятьдесят на детей отдавать, как жить-то?
           Наташа слушала её и про себя качала головой.
          "Ох, и дурёха же ты! – думала она, – Пьяница! Раз в неделю! Да видела бы ты моего! Как приедет домой из экспедиции – каждый день в стельку! Ну да кто из полевиков не пьёт. Насмотрелась она на их жизнь! Чем там ещё кроме выпивки заниматься? Ремонт не доделал! Мой так гвоздя сам не забьёт! Надуется пива и валяется у телевизора, и не надо ему ничего, ни жены, ни работы, ни ремонта. А детей так и не завели. Ему не надо, а она с таким и заводить боится. Да и двести пятьдесят рублей – деньги огромные! У неё со всеми накрутками – полевыми, безводными, районными, колёсными и двухсот двадцати на руки не получается! А ведь он ещё и на себя оставить должен!"
        – Да, подруга! – сказала тогда Наташа, выслушав Лидкино извержение, – Твоему бы камешку – да другую бы оправу!
           Лидка разобиделась, надулась и больше с ней разговаривать не стала. И потом, увидев на улице – работали они теперь в соседних организациях и на улице встречались часто, – поговорить никогда не останавливалась. Душеприказчица!..
           Она смотрела на Виталия и то представляла его тем самым прежним, то открывала в нём что-то новое, сосем неожиданное.
           Раньше он никогда никем не командовал, командовать не любил, говорил, что он – идеальный второй номер. Теперь стал начальником партии, распоряжался людьми, техникой. Да и здесь они с Володькой запросто командовали более молодыми Мишкой и Толиком.
           Раньше он никогда не сорил деньгами. Нет, конечно, с ней он никогда не жмотничал, по первому её намёку покупал мороженное, в кино всегда платил только сам, часто отвозил домой на такси, но она замечала, что он иногда украдкой пересчитывал наличность: а хватит ли? Теперь запросто сказал Володьке: "Там у меня в кармане куртки сотня должна быть!" Крёз, да и только.
           А вот ироничный такой же. Как Толика подколол! И с Володькой всё время пикируются!
           Виталька вдруг замолчал.
        – Тебе скучно, маленькая? – и в ответ на её недоуменный взгляд, сказал: – Ты меня совсем не слышишь.
           Посмотрел а неё ласково и добавил: – Иди ко мне. Я тебя снова хочу!

                IX
           Пронзительно-синее бездонно-глубокое небо перевёрнутой чашей накрыло её. На две стороны вдоль ущелья разбегались сначала салатно-зелёные, а чем дальше – всё больше начинающие синеть и, в конце концов, уже в самой дали, растворялись в сизой дымке убегающие друг от друга бесконечные горизонты горных склонов, изрезанных палево-жёлтыми языками оползней, утыканных одиноко торчащими зубьями каменных утёсов, опоясанных фиолетово-серыми скальными грядами под самыми вершинами хребтов. От скальных гряд отрывались голубинно-сизые каменные осыпи и струились вниз к изумрудно-голубому зеркалу зажатого между золотистыми хребтами озера, по поверхности которого нетерпеливый утренний ветерок гонял пробегающие волнами дуги лёгкой ряби.
           Она лежала на неправдоподобно-зелёной бархатной травке на берегу, нудистски обнажённая, и подставляла всю себя лучам утреннего солнышка, не яростного, как в полдень, а нежного и ласкающего, только что вынырнувшего из-за далёкого хребта за горловиной ущелья.  И хребет этот, как бы подсвеченный снизу каким-то совершенно божественным светильником, был по-рериховски сизый и полупрозрачный.
           Рядом с ней резвился маленький котёнок, она ласково погладила его и посадила на грудь. Он доверчиво потянулся к её губам, оперся лапками на подбородок, ткнулся холодным влажным носиком в губы, лизнул её в нос, в прикрытые глаза. Развернулся и прыгнул на грудь, полоснув кончиком хвоста по шее под подбородком, отчего от самого подбородка по всему телу побежали, побежали, побежали волнами вниз мурашки, задержались на секунду в паху, отчего вся она напряглась в ожидании чего-то очень необычного, пробежались по ногам и, оттолкнувшись от пяток, побежали обратно.
           Котёнок прокрался вокруг груди, не удержался, упал ей в подмышку, запрыгнул обратно, лизнул, а потом потрогал острым коготком бардовый сосок на груди, отчего тот налился и окаменел, как лесной орешек. А маленький негодник, переступая мягкими тёплыми лапками от груди вниз по животу, провалился лапкой в ямку пупка, разгреб коготками густую поросль в паху, ткнулся мордочкой ниже и лизнул там влажным шершавым горячим язычком. А потом спрыгнул вниз, стал гоняться между её ног за несуществующей мышкой, и пытался выковырять её лапкой из норки.
           Она напряглась, забилась в пароксизме удовольствия и… проснулась.
           В паху было горячо и влажно, сумасшедший сон продолжался: что-то мягко и нежно перебирало складочки в её самом интимном месте.
           Она открыла глаза – рядом лежал её Виталька, опёршись на локоть и почти не касаясь её, и играл с ней нежными мягкими пальчиками. Дрожь прошла по её телу, она зарумянилась, толкнула его кулачком в лоб:
        – Прекрати, похабник. Тут такое приснилось!
           Он засмеялся счастливо и тут же, пока она не пришла в себя, взял её…
           Было утро понедельника. Солнце стояло уже высоко, высвечивая на полу прямоугольник окна с крестом рамы. За окном галдели.
           Наташа легко подскочила, как была, обнажённая, подошла к окну.
           Тёплый ветерок за вчерашний день и сегодняшнюю ночь не оставил от позавчерашнего снежка и воспоминания, и внизу у автобуса толпились новые однодневники.
           Она вдруг испугалась: – Народ привезли. Тебя тоже погонят на поле?
           Он снова счастливо засмеялся: – Не бойся, маленькая! Нам Степаныч индульгенцию выдал! На три дня!
        – На три ночи, – поправила она и захихикала.
        – Одну ночь мы прогуляли! – он смотрел на неё очень серьёзно, – Иди ко мне. Надо навёрстывать упущенное.
           Она не двинулась с места, только потянулась сладко, закинув руки за голову и снова приводя его этим в боевую готовность. Потом глянула в окно и засмеялась: Валька Зеленин, древний Виталин друг, из вновь прибывших однодневников, задрав голову и вытаращив глаза, уставился на их окно.
        – Ну что ты, как маленькая! Увидят же! – возмутился Виталий, – Иди сюда!
        – Уже! Увидели! – она залилась колокольчиком и с разбега прыгнула к нему в кровать…
           Вечером он проводил её до автобуса и, никого не стесняясь, поцеловал. Она, было, отстранилась: – Не надо, смотрят же. Болтать будут.
           Но он снова привлёк её: – Пусть смотрят! И пусть болтают. Теперь уже рты не заткнёшь.
           И снова поцеловал, как за столом, слегка раздвинув её губы. А потом пододвинул к автобусу:
        – Езжай, маленькая, счастья тебе в жизни.
           И улыбнулся ласково и нежно.




                Ноябрь 2010 г.