Становление 4. Кира. Серпентатий

СТАНОВЛЕНИЕ
Рассказ четвёртый
К  и  р  а
Серпентарий

                I
           Они шли, не торопясь, и негромко разговаривали. Виталий что-то рассказывал, Кира слушала вполслуха, мысли были заняты другим. Они встретились в воскресенье, впервые в нерабочее время, хотя и по работе. По-существу, это было свидание.
           Ей надо было снять показания с приборов, проводился многодневный эксперимент, показания снимались по утрам, ровно в десять, независимо от дня недели. Она жила рядом, кроме того, сама отвечала за этот эксперимент.
           Виталий тоже проводил многодневные опыты, и ему тоже нужно было снять показания и заменить реагенты в автоклавах. Собственно, это спокойно могла сделать и она, заодно, всё равно была на работе по своим делам. Именно так и сделала Люська, их сотрудница, когда, подменяя их, пришла на работу вчера. Но в пятницу Виталий поглядел на Киру и, явно посмеиваясь, сказал: – Кирочка Васильевна, дорогая моя! Мой опыт – дело тонкое, я уж сам приеду! – и посмотрел на неё очень значительно. Она поняла, что он просто хочет встретиться с ней наедине, без косых взглядов шефа и ехидных комментариев сотрудниц…
           В последний год они очень сблизились. На работе Виталий постоянно находил поводы побыть с ней рядом, они беседовали на самые разные темы, или он просто рассказывал ей что-то. Она только год с небольшим, как вышла на работу после рождения сына, долгожданного, выстраданного, горячо любимого и ей, и мужем. К мужу, который был старше её на двенадцать лет, напротив, такой уж горячей любви у неё не было. Высидев после родов два долгих года, она с удовольствием объявилась на люди, и недвусмысленные реверансы Виталия принимала благосклонно.
           Виталий понравился ей сразу, как только после армии, прямо перед Новогодними праздниками появился у них в лаборатории.
        – Здравствуйте все! – поздоровался он тогда и спросил подвернувшуюся рядом Танюшку, лаборантку, – Скажите, а где я могу видеть товарища Узарова?
        – Не Узарова, а Узорова, – поправила Танюшка, хлопая огромными голубыми глазищами, – И нечего придуриваться! Вы же Гнатюк? Виталий? – она показала на стенку, где висела большая фотография с ним и шефом на рыбалке. Они с удовольствием вдвоём держали огромного сазана.
           Он рассмеялся: – Ну, ничего не скроешь!
           В лаборатории про него уже знали: намедни он позвонил шефу, Алексею Михалычу, начальнику лаборатории и предупредил, что подъедет.
           Кира ожидала увидеть мальчишку, как на фотографии, пусть и возмужавшего после армии, но всё равно двадцатилетнего мальчишку. А это был вполне взрослый парень, её ровесник, ну разве чуть помладше.
           Новый год он встречал в их компании, с шефом он был на "ты", держался на равных, они шутили, вспоминали проведённые вместе годы на полевых работах, разгульные пирушки, охоту и рыбалку, поездки по незнакомым местам и забавные случаи из их насыщенной жизни. А в конце банкета очаровал лабораторных девчонок негромким пением под раздобытую где-то шефом гитару. Особого голоса у него не было, поэтому он пел тихо, но очень проникновенно. Хотелось слушать и слушать.
           На тот день он был ещё не женат, и три незамужних девчонки, голубоглазая, ещё по-юношески угловатая Танюшка, ладненькая Софочка и пышнотелая Настенька, поглядывали на него с неподдельным интересом.
           Шуточки Виталий с шефом отпускали весьма двусмысленные, поддерживала их только совершенно безудержная на язык и раскрепощённая Люська. Санванна (так для удобства сократили Александру Ивановну, ровесницу шефа и командиршу над всем женским батальоном) бурно возмущалась: – Как так можно, шеф?! Здесь же девочки!
           Девочки смущались и хихикали, а Кира, до поступления сюда бывшая учительницей в школе, где не только двусмысленности, но и просто шутки не очень поощрялись, думала: "Господи! Куда я попала? Ведь мне здесь работать и работать, их терпеть!"
           Когда шеф осторожно спросил Виталия насчёт планов на будущее, тот возмутился: – Какие планы?! Я только неделю дома! Отдохну месячишку, ты мне к февралю стол организуй! Рабочий. Банкетный я сам накрою!
           Девчонки сразу оживились и стали наперебой за ним ухаживать, подливали водку в его рюмку, подкладывали закусок в тарелку.
           На работу он вышел, как и обещал – с первого февраля. Но тайных чаяний сотрудниц не оправдал – уже через полтора месяца женился.

                II
           Они прошлись по улице вдоль забора их научно-исследовательской части, перешли по мостику через канал и подошли к её дому. Домой ей совсем не хотелось. С сыном дома оставалась мама, можно было не торопиться.
           Виталий как прочитал её размышления, взял за руку и негромко сказал: – Ты не шибко спешишь, Кира Васильевна? – к ней, как к бывшей учительнице он, шутя, обращался только по имени-отчеству, – Ты не очень торопишься? А то давай погуляем, что ли?
           Она кивнула, и они прошли мимо дома…
           Она почувствовала, что Виталий начал выделять её среди остальных девчат года два с половиной назад, когда уже носила ребёнка.
           Ребёнка у Киры с мужем никак не получалось, хотя и она, и он очень хотели его. Виталий знал об этом, как и все в лаборатории, и старался её поддержать, советовался с тёщей, которая была гинекологом, и даже не побоялся попросить её, тёщу, когда та поехала по турпутёвке в ГДР, достать очень действенное лекарство. Тёща потом даже допытывалась у Лиды, жены Виталия, чего это он так беспокоится. Лида посмеялась – чтобы мужик захотел иметь детей на стороне, про такое она, что-то, никогда и не слышала. Тёща подозревать зятя не перестала, но лекарство привезла.
           Может, это лекарство помогло, может, в их с мужем организмах какие-то положительные сдвиги произошли, только спустя некоторое время после этого она понесла.
           В те пару лет в их лаборатории, что называется, гены в воздухе носились! В декрете перебывала добрая половина женского контингента. У самого шефа жена родила младшую дочку, родила жена Виталия, родила Софочка, Танюшка родила, даже не выждав положенные девять месяцев после свадьбы, ходила в положении Настенька, тошнило недуром Люську. Даже Санванна, рожать уже не собиравшаяся, тоже понесла и готовилась родить дочку. Неохваченными остались только Милка и Татьяна, уже прочно отстрелявшиеся. Хотя и Милка жаловалась бабонькам, что бегала делать аборт. При её двух девицах третью она уже не хотела.
        – Где этот кобель! – недуром, почти на полном серьёзе орал шеф, подписывая очередное заявление на декретный отпуск, – Пока он в армии был, все бабы как бабы были, работали нормально, а тут как с цепи сорвались! Подайте мне этого донора! Я его быстро без сперматозавров оставлю! А ты, как родится – принесёшь сюда! Гены сверять будем!
           Узнав, что Кира забеременела, Виталий даже обрадовался, хотя стал относиться к ней более сдержанно – зачем беременной женщине повод для лишних переживаний давать? Навещал её дома изредка, только с кем-нибудь из женщин или с шефом. Даже когда шеф узнал, что её сынишка сильно заболел и попросил Виталия достать и отнести лекарство, Виталий, опять-таки через тёщу, лекарство достал, но сам не понёс, передал через её мужа, который работал в соседней лаборатории.
           А когда она, наконец, вышла, возобновил свою затяжную осаду.

                III
           Утром в лабораторию она пришла первой, была только четверть десятого. Когда через пол часа подъехал Виталий, она делала свою работу и болтала с дежурным электриком Лёнькой. Работы у них было на пол часа, Виталий возился в своём углу, она своё дело он уже закончила и только делала вид, что ей ещё что-то нужно доделать и думала: "Чёрт занёс этого Лёньку! Уйдёт он когда-нибудь?!" Виталий тоже искоса поглядывал в их сторону, и когда она смотрела на него, понимающе пожимал плечами – не мог же он, в самом деле, просто взять и Лёньку выгнать. Тот даже представления не имел, насколько им хотелось остаться вдвоём!..
           Осада Виталия развивалась по очень пологой нарастающей. Он был очень, просто фантастически терпелив. Когда она вышла из декрета, он очаровал её тем, что не просто поздравил, как все остальные, а подарил маленький букетик фиалок.
           Спустя пару недель после этого они отмечали день рождения Танюшки. Дни рождения у них отмечались широко, с большим праздничным столом, танцами под проигрыватель, хоровым пением популярных песен и обязательным небольшим сольным концертом Виталия. Стол накрывался в первой комнате лаборатории, танцевали во второй, более тесной, между лабораторными столами. Именинников особо не грузили, только на пироги и десерт, на закуски скидывались вместо подарка, на выпивку особо не тратились – хватало остававшегося от анализов спирта.
           Когда первый раунд застолья прошёл и народ, ещё не поднимаясь из-за стола, как удавы – кроликов, переваривал съеденное и выпитое, Виталий поставил на проигрыватель лёгкий блюз и пригласил её танцевать. Во время танца, не увидев, что в проходе между комнатами стоит шеф, неожиданно прижал её к себе, приподнял за подбородок её голову и несильно поцеловал в губы. Кира озадаченно посмотрела на него, увидела шефа и закраснелась. Шеф крякнул, почесал затылок, произнёс: – Вон оно как?! – и ретировался.
           Виталий прыснул в кулак и извинился: – Прости Кир Васильевна! Инстинкт сработал! Не удержался!
           Она стукнула его кулачком по лбу, но не обиделась, не отстранилась, не ушла, продолжала танцевать.
           С мужем у Киры не очень ладилось. Он придумал себе страшную неизлечимую язву, как очень мнительный человек, готовился, чуть ли не отойти в мир иной, тратил на лекарства половину зарплаты, огромное время проводил в больницах и санаториях, стал невероятно капризным, менял врачей, которые, убедившись, что он свою болезнь просто выдумал, отказывались от него, требовал к себе невероятно внимательного отношения, и Кире надоел. Как мужчина в это время он для Киры ничего не давал, озабоченный только собой, нисколько не заботился не только о духовных или материальных, но и о физиологических потребностях жены.
           Сначала она переживала за него, сочувствовала, старалась помочь. Потом Виталий посоветовал ей обратиться к своему знакомому терапевту, старому еврею, врачу довоенной закваски, другу его отца, который пользовал всё семейство Виталия ещё задолго до его рождения.
           Якич (так любовно вслед за отцом Виталий сокращал не особо удобное для произношения имя-отчество "Варфоломей Иаковлевич") внимательно послушал его, осмотрел, велел ему подождать в комнате. Принимал он дома, только своих, по возрасту уже лет восемь получал пенсию. Вышел в залу, где ждали Кира с Виталием, и тяжело вздохнул: – Вот что, Михалыч! И вы, мадам. Вашему благоверному надо мозги лечить,  а  не  язву.  Я,  конечно, выпишу ему лекарств, нейтральных, чтобы не навредить, но хорошему психотерапевту его показать не мешало бы!
           Старому доктору Кира поверила без всяких сомнений и с тех пор к постоянному нытью своего больного относилась с большим скепсисом и таким же безразличием. Психотерапевтов в конце семидесятых в широком распространении в помине не было, да и не пошёл бы он ни к какому психотерапевту!
           Понятно, что ей, как женщине, самой природой подготовленной для пылкой физической близости, просто необходим был мужик. Но, воспитанная матерью в совершенно пуританском духе, закомплексованная донельзя, она даже представить себе не могла, что у неё может появиться какой-либо другой, кроме мужа, мужчина.
           Однако, лишённая физической близости, она начала беситься и ухаживания Виталия и даже не очень невинный его поцелуй восприняла нормально.

                IV
           Они постояли немного на остановке троллейбуса, откуда Виталий мог уехать домой. Троллейбуса не было, и она предложила пройтись до следующей. Скамейка на остановке была сломана, присесть было негде, а стоять не хотелось…
           Закончив свои дела и так и не дождавшись, пока Лёнька поймёт, что он здесь лишний, Виталий подошёл к ним и предложил: – Кира Васильевна, ты своё закончила? Давай я тебя домой провожу.
           Лёнька посетовал, что у них дела не на весь день, торчать одному ему совсем не хотелось, и распрощался.
           Они шли между остановками вдоль забора старой больницы, вдоль заброшенной части прибольничного парка. Остановившись у большого пролома в заборе, Виталий вдруг предложил: – Зайдём?
           Не совсем понимая, что она делает, и зачем ей это нужно, она опёрлась на его руку, перешагнула через остатки забора в проломе, и они пошли по узкой тропинке, протоптанной от корпусов к пролому. Виталий увидел маленькую скамейку в глубине парка, подвёл её туда и усадил. Сам он остался стоять, но её всё равно проняло. Она дрожала крупной дрожью, как будто несколько часов просидела в ледяной воде и никак не могла отогреться…
           Первый раз она поняла, что между ними что-то действительно может быть, когда он на её тридцатилетие принёс огромный букет гладиолусов. Он пришёл на работу за пол часа до начала, установил букет посреди её лабораторного стола и ушёл в свою рабочую комнату. Она пришла далеко не самой первой, бабоньки, увидев букет, ахали и бежали к Виталию выяснять – с какой стати?! Виталий посмеивался, а незадолго до этого устроившаяся к ним в лабораторию тоже после декрета и жившая какое-то время с ним в  экспедиции его доармейская ещё подруга Лорка, только руками разводила: – Мне он такие никогда не дарил!
           Увидев букет, Кира тоже ахнула – небольшой букетик от всей лаборатории стоял рядом и ни в какое сравнение с его букетом не шёл.
           За столом он сел рядом с ней, заботливо ухаживал за ней, приглашал танцевать, слегка прижимал во время танца. Её муж был в очередном санатории, она немного размякла от выпитого вина, от его букета, от его ухаживаний, и на зависть остальным бабонькам, чувствовала себя абсолютно раскрепощённой. Во второй комнате они танцевали вдвоём и целовались втихаря. Остальные женщины, почувствовав их настроение, не трогали их. А Санванна даже осадила неугомонную ехидину Люську, когда та хотела их подколоть: – Оставь голубков в покое! Пусть воркуют! Нам бы так!
           После того, как банкет закончился, все разошлись, они немного задержались – Виталий помогал ей собрать цветы – она, глядя ему в глаза, спросила: – Интересно, кто же это такой букет подарил? Неужели лаборатория расщедрилась?
        – Тебе обязательно знать надо? – спросил он, помолчав.
        – Ну, интересно же!
        – А тебе Дед Мороз никогда подарков не делал? Нет? Так вот, пусть это будет первый!
           Он взял её за руки и поцеловал: – Это тебе за то, что ты есть такая.
           Она хотела его задержать, но он, как герой индийского кино, пожал её руки и выбежал из лаборатории. Когда она вышла с цветами почти вслед за ним, он уже остановил такси и уехал.
           После этого их отношения развивались по крутой нарастающей.
           Как-то она чем-то ему не угодила. Он в шутку рассердился, ухватил за подмышки и, брыкающуюся, сопротивляющуюся и отчаянно верещащую, опустил по неудобной железной лесенке в лабораторный подвал.
           Когда-то их комнату проектировали, как лабораторию с мощной центрифугой, но шеф с начальником отдела Георгием Михалычем привлекли независимого эксперта, как дважды два доказали, что такую центрифугу это здание не выдержит, развалится от вибрации при малейшем дисбалансе, директор института к их доводам прислушался, и лаборатория была оборудована для их нужд. Подвал, естественно, засыпать не стали, и Виталий с шефом сделали там кладовку и проводили эксперименты, нуждающиеся в поддержании относительно постоянных температур.
           С лабораторными женщинами Виталий особо не церемонился. Они его не то, чтобы совсем за мужика не считали, нет! Когда после декрета пришла устраиваться Лорка и зашла в комнату, где располагалось рабочее место Виталия, он подскочил – после его возвращения из армии они ещё не виделись – потом махнул рукой: – Э-э-х! –  встал, подошёл и поцеловал её, а она, заметно порозовела, это увидели все, кто  был  в  комнате.      
           Суперлюбопытная Люська тут же устроила шефу допрос с пристрастием, Санванна тоже не осталась в стороне. Когда тот, не выдержав их двойного напора, раскололся и выдал, что это Виталькина экспедиционная подруга, и не только подруга, уже немного погодя, осадили и её: как он да какой он. Она не особо сопротивлялась, только покраснела немного: – Ну что привязались, в самом деле! Мужик, как мужик, не хуже других! А может и лучше!
           Так что, не то, чтобы они его совсем за мужика не считали, только уж как-то совсем привыкли к нему. Остальные ребята постоянно торчали в поле, а он учился на заочном. Оставалось ещё два с половиной курса, и шеф дал ему закончить институт. Так что кроме шефа и сотрудника Валентина, мужика по тому времени по Виталиным понятиям, чуть ли не престарелого, годов под сорок, в лаборатории постоянно пребывал только Виталий. Причем, если шеф и Валентин появлялись в самой лаборатории не чаще пары раз в день, то Виталий крутился там постоянно.
           Шеф, Алексей Михалыч, относился к Виталию если не как к сыну, то как к младшему брату – он был всего на шесть лет старше. В экспедиции они жили одной семьёй, потом, когда шефа отозвали в город, квартира на правах гостиницы осталась за Виталием. За время совместной полевой жизни он научил Виталия практически всему, что умел сам. Специальных работников у них не было, они сами монтировали и отлаживали приборы, конструировали и отлаживали нестандартное оборудование, строили на своём опытном участке необходимые сооружения, делали всё, что придётся.
           И здесь, в лаборатории, Виталий всё делал сам. Шеф, постоянно занятый другими делами, помогал ему лишь постольку поскольку, вот и крутился Виталий среди бабонек один.
           Так что привыкли они к нему. Не особо стесняясь, при нём выкладывали все свои женские секреты, делились сногсшибательными новостями, практически при нём переодевались из повседневной одежды в рабочие халаты, и щеголяли в них, сверкая телесами через прожжённые кислотами да щелочами дыры.
           А совсем уже ничего не стесняющаяся Люська, подходя к подвалу, где он, бывало, работал, орала: – Виталя! – и когда он, бросив инструмент, выбирался из какого-нибудь дальнего угла и поднимал голову вверх: – Чего? – делала каменное лицо, ледяным голосом требовала: – Не смотри сюда! – и чуть не на шпагат расставляя ноги и показывая всё своё исподнее, прыгала через открытый люк.
           Даже давно привыкшая к нему Лорка удивлялась: – Как ты такое выдерживаешь?
        – А я и не выдерживаю! – смеялся он.
           И действительно, он не то чтобы рассчитывался с ними за их пренебрежение, но почти непроизвольно издевался. Он мог запросто подойти к Настеньке, когда та собиралась улизнуть  в  магазин,  ухватить  её  за  складку жира на боку и выдать: – Гусеничка моя, ты куда намылилась, тут ещё дел полно!
           Или разложить визжащую Танюшку на лабораторном столе, защекотать её до икоты, а потом целовать в шею и щекотать там же усами, так, что она потом не могла прийти в себя до вечера.
           Или вообще подойти к переодевающейся прямо при нём Люське и расстегнуть бретельки её бюстгальтера. Впрочем, это было всего раз и Люська отреагировала на это весьма своеобразно: она обернулась, сняла бюстгальтер совсем, помахала им перед носом Виталия, и заставила его надеть предмет обратно. А когда он, слегка ошарашенный, это дело проделал, нацепила лабораторный халат и с каменным лицом проследовала к своему лабораторному столу.
           Как-то Софочка, наблюдая, как он гоняет по лаборатории визжащую Милку, спросила: – Виталь, а ты не перевозбуждаешься от нас всех?
        – Да что ты, Софочка, – со смехом ответил он, – если бы я даже просто возбуждался, от меня бы давно не осталось бы ничего! – помолчал и не особо туманно добавил, – Да и от вас тоже!
           Так что перехватить Киру за подмышки и спустить в подвал ему особого труда не представляло. Когда он поставил её на пол подвала и спустился сам, подбежавшая Люська с грохотом закрыла крышку люка и выключила в подвале свет: выключатель, естественно, находился снаружи.
           Кира чего-то испугалась и рванула от него, в темноте налетела на стеллаж, со стеллажа с грохотом полетели какие-то железки.
        – Кирка, сумасшедшая, убьёшься же! – рассмеялся Виталий, она сразу успокоилась, опёрлась о стеллаж. Виталий сел на низенький табурет и они принялись болтать. Свет зажгли минут через пять, через десять открыли люк, но Виталий демонстративно захлопнул его обратно.
           Они проболтали часа два. Наконец, Кира не выдержала: – Пора вылезать. Пропусти меня.
           Виталий по-прежнему сидел на низеньком табурете, вытянув ноги от стеллажа к стеллажу. Она стояла за этой преградой.
        – Проходи, – он пожал плечами, но ног не убрал, – кто тебя держит?!
           Когда она, повернувшись к нему лицом, перешагнула одной ногой через его ноги, он неожиданно приподнял их вверх, и она застряла в не слишком удобном положении. Он наклонился вперёд и, глядя ей в глаза, положил руку на её бедро с внутренней стороны. Она даже не возмутилась, просто сказала: – Не надо, Виталя. У меня там всё мокро!
        – Во, во! – усмехнулся он, – А я и думаю: что это ты рванула от меня, как ошпаренная! Тоже мне, Дракулу нашла, Синюю Бороду! Что я – орангутанг взбесившийся, на бедную женщину набрасываться!?
        – Да уж, – сказала она, думая о чём-то своём, – Представляю, с какими глазами мы вылезли бы, если у нас сейчас действительно что-то было!

                V
           Виталий присел на скамейку рядом с ней. Кира подхватилась и хотела вскочить, но он не дал. Он усадил её обратно, взял её руки в свои, посмотрел ей в глаза: – Что же ты испугалась, маленькая? Дрожишь, как перепуганный зайчонок! Я же ничего без твоего согласия не сделаю, ты же меня знаешь! Или ты себя больше, чем меня, боишься?
           Он обнял её, поцеловал. Нежно и мягко, совсем не в засос: – Не надо бояться, маленькая! Ни меня, ни себя! Ты же давно хочешь этого. И давно готова!
           Она подняла на него полные слёз, испуганные глаза. Он убрал слезинки губами, взял её руки в свои, поцеловал их, каждую по очереди, открыл ладонь: – Хочешь, я тебе погадаю?..
           После их приключения в подвале она стала смотреть на Виталия совсем другими глазами. Там она испугалась не его, когда в темноте шарахнулась от него прочь. Она вдруг осознала, что осталась с ним вдвоём. Не с их Виталькой, которого бабы и за мужика особенно не считали. С Виталием. С мужчиной. Которого она совершенно безудержно, до потери соображения, вдруг захотела. Он отлично чувствовал её состояние и привёл её в чувство одной простой фразой: – Кирка, сумасшедшая, убьёшься же!
           Не Кира Васильевна, как он обычно называл её, не даже просто Кира, а по детски, как её уже сто лет никто не называл – Кирка!
           Она тысячу раз перебирала в мыслях каждый момент этого события. Ведь он же мог запросто воспользоваться её состоянием. А он просто спокойно беседовал с ней, и даже когда пропускал её к выходу и, по существу, залез рукой ей под халат, не воспользовался этим, а только убедился, до какого состояния он её довёл.
           Она стала относиться к нему совсем по другому – как к мужчине, которому она может позволить всё.
           Как-то они на короткое время остались в лаборатории вдвоём – все куда-то расползлись. Виталий сидел на стуле, она подошла к нему очень близко. Он обнял её за ноги, уткнулся носом в живот. Она погладила его по лохматой голове и вдруг спросила: – Ты очень хочешь меня?
          Он засмеялся, опустил руки вниз, до самых ямочек с обратной стороны коленок, медленно повёл вверх, забираясь под халат, до самых трусиков: – Я не просто хочу тебя! Я хочу тебя целовать всю, гладить всю, завести тебя так, чтобы ты не видела и не слышала ничего, не чувствовала ничего кроме себя и меня… внутри тебя…
           Она смотрела на него расширенными глазами и начала уплывать куда-то в параллельное пространство, но в это время в лабораторию вошла Софочка, и он резко убрал руки.
        – Ты колдун, Виталька! – сказала она немного погодя, слегка придя в себя, – Ты колдун! Ещё немного и я не знаю, что бы сделала!
           Через пару недель они снова остались одни: бабоньки побежали наверх в отдел получать зарплату и скоро не ожидались.
           Она сидела на стуле у стенки между лабораторными столами, он перевернул на бок табурет, пристроился у её ног и гладил её руки. Потом погладил открытые коленки:
        – У тебя красивые ноги.
        – Все? – спросила она, шутя.
        – Все, – сказал он твёрдо и поцеловал её коленки.
        – Ты же не видишь!
        – А ты покажи!
           Она приподняла халатик до середины бедра. Он стал целовать выше коленок. Потом поднял голову: – А выше?
           Она приподняла халатик ещё выше. Он поцеловал и там: – А совсем-совсем?
           Она просто расстегнула две нижних пуговки. Полы халатика разошлись и ноги обнажились до конца, до самых цветастых трусиков. Он слегка развёл их в стороны и поцеловал очень высоко, с внутренней стороны бедра. Она сидела с расширенными глазами и только и сказала: – Да разве там можно целовать?!
        – Можно! – он оторвался от неё, – Ещё как можно! – и поцеловал второе бедро, ещё выше и в засос, отчего на этом месте остался синячок. Потом она дома украдкой от матери – муж был на очередном своём лечении – запершись в ванной, рассматривала этот синячок и снова переживала такой острый момент.
           Ничего дальше в тот момент им сделать не дали: гурьбой ввалились женщины, громогласная Милка с порога закричала: – Кира, Виталий! Там ведомости увозить собираются! Вам что, деньги совсем не нужны? Жрать не надо, что ли?
        – Они святым духом питаются! – заявила Люська, – Им своего духа достаточно!

                VI
           Виталий взял Кирины руки в свои, повернул ладонями вверх и стал изучать их.
        – Тебя ждёт долгая счастливая жизнь! – сказал он через минуту, когда после его поглаживаний она немного успокоилась и почти перестала дрожать.
        – Смотри, какая у тебя длинная линия жизни! А вот детская линия. На ней два ответвления. Кира Васильевна, у тебя будет ещё один ребёнок! Только вот отцы у них, вроде, разные. А вот линия любви. Тоже длинная-предлинная! И пересечений тоже очень много! А вот здесь, почти у начала, видишь? Твоя женская линия пересекается с мужской! И у меня, – он перевернул свою руку ладонью вверх, – смотри, и у меня, вот здесь, в самом начале моя мужская линия уже очень скоро, прямо сегодня, сейчас пересечётся с женской!
           Она снова задрожала, на этот раз мелко, а он отодвинул её от себя, взял за плечи и встряхнул: – Господи, Кирка! Надо же решаться, наконец! Надо же когда-то начинать!
        – Надо начинать, надо когда-то начинать, – повторила она автоматом и вдруг вскочила, приподняла юбку и потащила вниз трусики…
           После его поцелуев в очень интимных местах она уже не находила себе места. Это было настолько заметно, что Санванна как-то прижала Виталия в глубине второй комнаты и, пока никто их не видел и не слышал, возмущенно ему высказала:
        – Что же ты, кобель такой, делаешь? Тебе то что – завёлся, домой пришёл, ночью на жене душу отвёл, и ходишь радостный! И тебе хорошо, и жене неплохо. А бедная баба практически без мужика живёт, ты её заведёшь вечно, а до конца не доводишь, хоть вешайся! Так же и до дурдома дойти не долго! Совсем о ней не думаешь!
           Виталий стоял и растерянно хлопал глазами – об этом он действительно совсем не думал.
           Да и сама Кира как-то пожаловалась ему, что после его упражнений у неё к утру страшно болит низ живота. Он тогда сказал, что очень не хочет, чтобы у неё от него что-то болело бы, и в тот же день в конце работы придержал её.
           Они остались одни, Виталий отвёл её в проход между лабораторными столами, где давеча целовал ей ноги. Она повернулась к нему спиной, он принялся целовать её волосы, шею, расстегнул верхние пуговки халатика, положил ладони на груди поверх лифчика. И только она начала уплывать под его ласками, незапертая дверь приоткрылась, в неё просунулись весёлые физиономии Люськи и Настеньки. Кира тут же поджала ноги и с диким смехом плюхнулась на корточки – рандеву при свечах явно не получилось.
           Весь вечер разозлившийся Виталий просидел дома за своим столом, отодвинув в сторону расчеты по институтским курсовым, и рисовал. Он рисовал очень недурственно, а в этот раз был ещё и взведён. Посередине рисунка он изобразил многоногую, многоскладчатую гусеницу с характерной для Настеньки чёлкой над круглым, очень похожим на Настенькино, личиком. В ногах её спиралью завилась клетчатая гадюка с не раздвоенным, а растроенным даже языком на треугольной Люськиной физиономии. Чуть выше гусеницу оплетали остальные змеюки с лицами, весьма похожими на Милкино, Софочкино, Танюшкино и Лоркино. Всё это венчало сердечко из двух жирных кобр, обозначающих Санванну и Татьяну. Чуть в стороне обиженным котёнком жалась к ногам здоровенного облезлого, явно уличного кота-Виталия несчастная Кира. Кот смотрел на этот серпентарий взглядом голодного людоеда.
           Жена подошла к нему только один раз, приучена была не соваться, когда он работает, посмотрела и рассмеялась: – Крепко же они тебя допекли.
           Утром Виталий повесил рисунок на самое видное место. Бабоньки, увидев его, нисколько не обиделись, смеялись до слёз, даже быстрая на ответ Люська не нашлась, как съязвить.
           И надо же такому случиться, что в этот же день из головного института к ним прислали корреспондента местной районной газеты, молоденькую девушку, только начинающую работать. Шеф, корреспондентов не жаловавший, даже в виде молоденьких девушек, спровадил её к Санванне.
           Санванна долго рассказывала ей про работу лаборатории, про то, какой у них дружный сплоченный коллектив, а когда та невинно спросила, как их начальнику удалось такой коллектив создать, Виталий, сидевший у своего лабораторного стола, и в беседе участия не принимавший, вдруг встрепенулся.
        – Вы знаете, что находится напротив нашего здания? – спросил он у корреспондентши. Та развела руками – откуда?
        – Змеепитомник там находится! Раньше это была одна территория. Шеф разделил его на две части и одну забрал себе. Вот вы об этом и напишите! И статью назовите "Волшебницы из серпентария"! Будет очень художественная правда! – и показал на стену, где висел его рисунок.      

                VII
           Её решимости хватило только до коленей. Спустив трусики до них, она вдруг выпрямилась и так и осталась стоять: с приподнятой юбкой и спущенными на колени трусиками.
        – Что я делаю? – подумала она вслух, – Я – падшая женщина, шлюха! Что я делаю?!
           Виталий покачал головой: – Ты не падшая женщина! Ты очень смелая и решительная женщина. Женщина, которая хорошо знает, чего она хочет, и делает то, что хочет. Несмотря на условности.
           Видя, что она ещё сомневается, он невинно спросил:  – Тебе помочь?
           Она охнула, но он не дал ей опомниться, в два движения завершил начатое и сунул трусики в карман на её юбке.
           Её стенания и колебания настолько перевозбудили его, что у него ничего толком не получилось. Всё закончилось, почти не начавшись. С ним так бывало, если женщина слишком возбуждала его.
        – Подожди, солнышко, – через минуту сказал он смущённо, – подожди немного, пока у меня ничего не получается.
        – Э-э! Да здесь не только моё! – насмешливо констатировала она, когда Виталий освободил её, разочарованно вздохнула, поднялась с раскиданной на траве его куртки и села на скамейку…
           Новый год, четвёртый новый год Виталия после армии, встречали весело, как и все отмечаемые ими праздник. К празднику готовили шутейные подарки. Решили сыграть небольшую интермедию: Виталия нарядить Дедом Морозом, Танюшку – Снегурочкой, Санванна должна была изображать Петрушку. Вручать подарки от новогодней троицы было веселее.
           Наряжались в отдельной камеральной, Виталиной, комнате, по секрету от всего сообщества и в самый последний момент, когда женщины уже накрывали на стол, всё переиграли.
           Деда Мороза сделали из Санванны. Невысокого, даже маленького росточка, миниатюрная, совсем не полная, в красном халате не по её росту (готовили-то для Виталия!), с длиннющей ватной бородой, она выглядела так потешно, что, наряжая её, Танюшка и Виталий долго не могли успокоиться.
           Из Виталия сделали Снегурочку. Танюшка притащила из лаборатории целую груду капроновых чулок. Из них быстро сплели косу, пришпилили к его прическе, надели картонную корону и налепили длиннющие накладные ресницы. Перед этим Виталий сбегал к вагончику, где у них располагался склад ненужного в настоящий момент барахла, и притащил свои заслуженные, ещё доармейские кирзачи. А роскошное платье, натянутое прямо на костюм, живо напоминало фривольную женскую комбинацию. Когда его нарядили, Санванне пришлось заново цеплять бороду – смеялась она до истерики и борода не выдержала, отвалилась. Танюшка тоже никак не могла прицепить колпак: её наряжали Снеговиком.
           Пока наряжались, пару раз ломилась Люська: её посылали сказать, что стол накрыт, все расселись и ждут поздравления. Её не пустили.
           Наконец Санванна взяла себя в руки: – Всё! Пошли!
           Танюшка встала: – Сейчас. Сейчас я стану серьёзной, и пойдем! – заглянула в зеркало и залилась снова.
           Минут через пять они, наконец, вышли. За двадцать метров коридора от дверей камералки до лаборатории им встретилось человек пять из других отделов. Забыв, что их тоже ждут за столами, они, давясь от смеха, двинулись за дед-морозовской процессией.
           Торжественного вручения подарков не получилось. Когда Снегурочка со Снеговиком вошли в лабораторию, по сценарию временно оставив Деда Мороза за дверью, минут пять стояла ржачка до слёз, у женщин поплыла тушь на ресницах, а у мужиков отлетали пуговицы на костюмах.
           Виталий, всё-таки взял себя в руки, и насколько смог тоненьким го-лоском выдал: – А теперь давайте позовём дедушку Мороза! Ну-ка, дружненько! Все вместе.
           Позвать получилось только на третий раз: Танюшка давилась от смеха, держалась за живот и призыв срывала.
           На пороге появилась Санванна в окружении пришлых гостей.
        – Я весёлый Дед Мороз! Я подарки вам при… – закончить она не смогла и скрючилась в истерике.
           Шеф сполз под стол, Валентин опрокинул графин с разведённым спиртом, Георгий Михалыч, отмечавший праздник с любимой лабораторией, подавился минералкой, Арслан с Юриком, ребята из полевиков, лили вино мимо стаканчиков, а Милка, нёсшая на стол недостающий салат, грохнула его на пол вместе с тарелкой.
           Минут через двадцать немного успокоились. Долго и тщательно заготавливаемая речь для вручения подарков напрочь вылетела из головы, да и народ ржал уже не от юмора этой речи, а от одного вида Санванны.
           Слух об их хохме распространился моментально. Дав новогодней троице выпить по стаканчику и слегка закусить, их утащили по другим лабораториям: такого ни у кого и в помине не было.
           Спустились они только через пару часов, обойдя все четыре этажа, весьма тёпленькие. Прежде всего Георгий Михалыч затащил их к замдиректора по науке, своему другу и однокашнику Владимиру Егорычу. Там тоже поздравления не получилось. Владимир Егорыч смеялся до слёз, достал из сейфа бутылку коньяка и, не принимая никаких возражений, заставил их выпить с ним: – С таким Дедом Морозом я еще в жизни не пил!
           В других лабораториях и отделах тоже смеялись до коликов, заставляли фотографироваться, обильно наливали и очень обижались, если они начинали отказываться.
           Танюшку привели под руки, да и Виталия с Санванной покачивало.
           В лаборатории их снова встретили на ура, усадили за стол, переодеться не дали, и ухаживали за ними всей компанией.
           Когда начались танцы, Виталий утащил Киру в самый угол второй комнаты. Она, тоже хорошо выпившая, провоцируя его, встала в позу, выпятив грудь и вытянув губы трубочкой – попробуй не поцелуй!
           Виталий облапил её и поцеловал в засос, так, что она потом ещё долго облизывала опухшие губы.

                VIII
           Кира сидела на скамейке, Виталий сел на свою куртку у её ног и уткнулся головой в её колени. Не то, чтобы он очень переживал свою несостоятельность, с ним такое бывало и раньше. Надо было просто подождать немного. Лишь бы Кира не перегорела окончательно.
           Она же, наоборот, переживала очень сильно. Сначала она разочарованно пробормотала: – Жалко. Ничего у нас не получится. Мужиков на второй раз не хватает, – видно, по мужу судила.
           Потом, глядя куда-то в сторону, даже не проговорила, просто думала вслух: – У меня ещё всё будет хорошо! Я от этого козла уйду! Ни я ему не нужна, ни он мне! Я ещё найду мужика, хорошего, нормального мужика, чтобы я ему была нужна. Всё время нужна! Найду! Теперь я себя знаю!
           Виталий слушал её причитания и думал: "Что же искать-то? Вот он я, и искать не надо! И нужна ты мне всё время. И я тебе нужен. А то, что меня мадам моя дома ждёт, так ничего страшного! Не сотрусь, на обеих хватит. У Соломона их триста было, и то управлялся!"
           Он поднялся, взял её за руку и сказал: – Идём, Кирка. Я ещё хочу!..
           Через пару недель после Нового года она его спросила: – Ты меня правда любишь?
           Виталий не ответил, просто поцеловал её, так же, как на Новый год, взасос и долго-долго. Она задохнулась, вырвалась и, дурачась, выпалила:
        – Это всё неправда! Так не любят! Когда любят, ночами не спят! Ты вот ночами спишь? Не ври, пожалуйста! Спишь! Да ещё не просто спишь, а с женой спишь! И любишься с ней! А влюблённые не спят, стихи по ночам пишут! А ты мне хоть один стих посвятил? Только не ври, что писал и не помнишь! Не писал ведь!
           Он обнял и поцеловал её.
           А ночью засел за свой стол и вообще не ложился до утра.
           На работу пришёл вздрюченный, не выспавшийся, и, пока никого, кроме неё не было, достал аккуратно исписанные листки и сказал:
        – Ты стихов хотела? Слушай.
           И прочёл, красиво, с надлежащими интонациями: 

                "Ах, миледи, не будьте строгою,
                Не спешите меня корить!
                Я сегодня впервые пробую
                Вам кусочек души открыть!
                Вам одной. Только вы, пожалуйста
                Не пугайтесь, не хмурьте бровь,
                И потом на меня не жалуйтесь –
                Что поделать, взыграла кровь!
                Забурлила кипящим оловом,
                Захлестнула меня волной!..

                Вот такой я на вашу голову
                Весь по-прежнему заводной!
                Пара слов –  и залился скрипкою
                Трели нежные вывивать!..

                Представляю, с какой улыбкою
                Вы прочтёте мои слова!
                И совсем не надо быть гением,
                Чтоб представить глаза подруг,
                Если это вот сочинение
                И до их доберётся рук!
                О, Пречистая Богородица,
                Ты избавь от подобных пут!
                Тут и вас, и меня, как водится,
                На бефстроганов изведут!
                Бабий злой язык – ох и зельеце,
                До чего же разящий яд!

                Ну да пусть их! Помелют мельницы,
                Перемелют и замолчат!

                Я сегодня смелей обычного,
                Я скажу (что там слёзы лить)
                Что дорогу мою обычную
                Вы негаданно перешли,
                Ненароком в моей истории
                Прочертив непонятный след.

                Я с тех пор – словно помощь скорая:
                Никогда мне покоя нет.
                Почему-то стараюсь нравиться,
                Почему-то кичусь собой.
                Не такая уж Вы красавица,
                Если честно, а сам не свой!
                Обниму – ну, шальная долюшка,
                Обнаглел, сам себе дивлюсь,
                И, поверьте мне, ну нисколечко
                Гнева Вашего не боюсь.
                Даже Вы ведь и то за здорово
                Не поймёте меня всерьёз.
                А шуту не отрубят голову,
                Шут – дурак, с дурака и спрос,
                И с шутом пойдите, управьтесь!


                Ну а вправду – чего таить:
                Вы мне, честное слово, нравитесь,
                И велите меня казнить!"

           Она с удовольствием послушала, а потом сказала как-то даже разочарованно:
        – Ну, такое можно кому угодно написать, где тут видно, что это мне посвящено?!
        – А ты что хочешь, чтобы я что-то такое написал? – засмеялся он и выдал экспромт:

                "Дорогая Кира,
                Я тебя люблю,
                И в твоей квартире
                Счастья отвалю!"

так, что ли? Это уж точно тебе!
           Она тоже засмеялась:
        – Ладно, уговорил. Принимается.
           Их отношения временно застряли. Не было возможности остаться вдвоём, да она, пожалуй, даже боялась этого. Хотя, порой, казалось, что она уже готова на всё.
           Как-то он пошёл на свой склад, в вагончик. Она увязалась за ним, якобы помочь и там, целуя, повисла у него на шее. А потом отодвинулась и шёпотом полицейского провокатора выпалила: – Ну не здесь же, в самом деле?! А где?
           Виталий сгрёб её в охапку, перенёс в угол вагончика, где неизвестно зачем валялась довольно чистая кошма, свалился на кошму сам, притянул и положил её на себя.
        – Ну, хорошо, хоть так, – непонятно в каком смысле прокомментировала она.
        – А ты думаешь, так ничего не получится? – усмехнулся он, завернул ей халатик на попу и запустил руку в трусики. Она начала брыкаться, хотела вырваться, но он держал крепко. Он погладил её попку под трусиками, но когда недвусмысленно повёл руку к животу, она всё-таки вырвалась, вскочила и выпалила: – Дурак, дверь же не заперта, ещё принесёт кого нелёгкая!
        – Так запри, какая недолга?! – опять усмехнулся он.
        – Дурак! – снова выпалила она, и, как испугавшаяся девчонка, хлопнула дверью и убежала.

                IX
           Кира не металась, лежала спокойно и тихо, и только приговаривала:
        – Хорошо, милый! Вот теперь я тебя чувствую.
          А Виталий гладил её волосы, целовал глаза, лоб, губы, шею и шептал горячо: – Кирка! Моя Кирка! Вся моя!
           Она не закрывала глаза, не отводила их и молчала, только уже в самом конце негромко и волнующе застонала.
           А потом, когда всё кончилось, поднялась, приводя себя в порядок, прижалась к нему и вдруг отодвинулась. В глазах её запрыгали чёртики: – А всё равно мало!
           Виталий прижал её к себе, поцеловал успокаивающе и тоже прошептал: – Будет и много, маленькая, будет много, и долго!..
           Она вдруг отодвинулась и воскликнула: – Слушай! Где же я столько шоколадок наберу?!
           Он счастливо засмеялся.
           Две недели назад, как раз они праздновали его день рождения, они оказались вдвоём в камералке. Она подошла и взъерошила его волосы.
           Виталий потёрся щекой о её руку и, извиняющимся тоном сказал:
        – Слушай, Кира Васильевна. Там… В вагончике, ты меня прости. Не удержался. Но ты тоже хороша – провокатор!
           Она засмеялась: – Не бери в голову! Я себя знаю! Со мной ничего такого быть не может! Воспитание не то!
           Виталий усмехнулся: – Не зарекайся.
        – Нет, что ты! Да и с кем? С тобой?
        – А хоть бы и со мной!
        – Нет, ничего не получится!
        – Не зарекайся!
           Её разобрало: – А давай поспорим!
        – Как это?
        – Давай так. Если в течение двадцати лет у нас ничего не будет, то каждый год в этот день проигравший будет ставить шоколадку. В первый год – одну, на следующий – две, и так далее!
        – Фу, шоколадки – это не интересно!
        – А что интересно?
        – Давай лучше так. Если выиграешь ты, то мне придётся тебе отдаться. А если выиграю я, то мне от тебя уже ничего больше и не надо! Смотри, как для тебя выгодно!
        – Ага, выгодно! Хитрован! Нет уж, пусть лучше шоколадки остаются! Ну что, будешь спорить? Или боишься проиграть!
           Виталий рассмеялся, подал ладонь, они сцепились, и Кира свободной рукой разбила их: – Всё! Обратного ходу нет!
           Дурачась, она принялась считать, сколько шоколадок у неё накопится через год, через пять лет, через десять, через двадцать.
           А он вдруг стал серьёзным и сказал: – Зря мы это затеяли, спор наш.
        – Ага, уже испугался! – она захлопала в ладоши.
        – Да нет, Кирка, – он помолчал, – понимаешь, когда это случится, мне будет очень тяжело думать, что я тебя не любовью своей покорил, а на спор. Ведь если я поспорил – я никогда не проигрываю!
           И она не поняла, серьёзно он говорит, или шутит так.

                X
        – Где же я столько шоколадок наберу? – воскликнула Кира.
           Виталий засмеялся: – Надо было на моих условиях спорить! Но я тебя прощаю. А в этот день, двенадцатого марта, сам буду дарить тебе шоколадку. С шампанским. Ладно?
        – Двенадцатого марта, – сказала она задумчиво, – И всего-то двенадцать дней прошло. А я, дура, на годы спорила!
        – Так-то! – он снова прижал её и поцеловал.
           Он проводил её до остановки, той самой, мимо которой они прошли, и на которой была поломана скамейка.
        – Всё, дальше не провожай, – сказала она, – А то мы вообще не расстанемся! – и пошла.
           Он стоял и смотрел ей вслед, а она шла, гордо подняв голову, не оборачиваясь, походкой женщины, знающей теперь, что она способна на всё.



                Ноябрь 2010 г.