Бывший афганец

Он и сам толком не понимал,  любит или ненавидит эту коммунальную квартиру,  среди многочисленных жильцов которой числился уже четыре года. Чувства любви и ненависти настолько перемешались в нем,  что давно утратили свой первоначальный смысл. Да и был ли он,  - смыл,  во всем остальном: служба в армии,  Афганистан в  тридцать с хвостиком,  ранение,  ампутация ног,  инвалидная  коляска...
        Одно он понимал точно,  что здесь день изо дня жил не своей жизнью: осточертевшая ругань соседей за стенкой,  плач и крики чужих детей,  пьяные  посиделки на кухне далеко за полночь,  - все было не его. Где-то внутри зрело то ли раздражение,  то ли агрессия. Покоя не было. А когда он наступал: редкий,  тягучий,  застоявшийся до рассвета в его шестнадцати квадратах,  становилось невыносимо. Мысли,  мысли...  Воспоминания всплывали миллионным прогоном документального фильма его жизни. И так бы хотелось изменить этот сценарий вовремя! Только никто,  никто,  даже сам Господь Бог,  не смог этого сделать!
        Жильцы коммуналки поначалу его не взлюбили. Опасались,  что "бывший афганец" со всеми своими свежими регалиями ввяжется в борьбу за квадратные метры. Вид молодого мужчины в инвалидной коляске с ампутированными до бедер ногами впечатлял. Потом,  когда поняли,  что тихий,  не из тех,  кому полностью "снесло башню" после Афгана,  методично с маниакальной навязчивостью начали предлагать ему выпить. До дыр затертые пьяные байки за кухонным столом поднадоели,  мужикам хотелось пустить слезу под рассказ героя и в остатках воспаленного воображения представить,  что и они могли бы оказаться на его непростом месте. Когда эти попытки сошли на нет,  обитатели коммуналки просто перестали его замечать.
        Вряд ли его задевало подобное отношение. В этой жизни его уже вообще мало  что трогало и вызывало какие-то определенно выраженные чувства... Осталась только боль: утром,  днем,  вечером. Особенно страшны были ночи,  бессонные ночи,  когда перед глазами вставали картины пережитого на войне ада! Их помнят многие,  и многие в темное время суток до сих пор там,  на войне,  каким бы абсурдным это не казалось их близким и родным. Тем,  кто не знает,  как собственная память и мозг изощренно убивают реалистичностью страшного действа. А вместо света в конце тоннеля мучительного сновидения - стон безысходности и скрежет зубов.
        Он слышал,  что за спиной его называют "бывший афганец",  частенько слово "афганец" опускалось и звучало просто "бывший"! Кто-то покручивал пальцем у виска. Он не обижался,  отчасти от того,  что ему было на это наплевать,  отчасти,  что,  уж,  слишком близко эти люди были к истине. Да и кто знает,  где эта пограничная зона между нормальностью и сумасшествием? Врачи,  политики?! А может,  дети и старики?! Долгие мысли об этом приводили его к невеселому выводу: сегодня все в "группе риска"!
        "Дерьмо! Дофилософствовался,  кусок мяса! Лучше бы пил!", - головные боли временами сводили его с ума. Жаль,  что мысль по-прежнему хорошо работала! Тупому существовать было бы значительно проще. "А сейчас нужно благодарить судьбу и Бога,  что не хуже!" - так,  кажется,  говорится в писании.
         Он и благодарил товарища-сослуживца,  изредка приезжавшего к нему из другого города,  да соседку Ларису, - шуструю миловидную бабенку. Она успевала все: крутиться на двух работах,  тащить на себе двух малолетних детей и мужа-забулдыгу,  ругаться и мириться с соседями. Все у нее было постирано,  убрано и приготовлено. Пожалуй,  только она одна и замечала инвалида. Частенько покупала и заносила ему продукты. А бывало,  что и угощала тарелкой борща.
         Веснушчатая,  синеглазая,  с полным дряблым телом. Такие женщины никогда не привлекали его. Он любил стройных и длинноногих,  как впрочем,  и все парни его возраста. "Стоп!", - он поймал себя на мысли: "Разговорился,  красавец! Ушло,  ушло то время,  а гонор-то остался! Ха-ха-ха! Может,  он-то и помогал до сих пор держаться на этом свете?! "Именно, "держаться"! Жить не хотелось уже давно. Усилием рук он подкатил инвалидную коляску к зеркалу:  нездоровая кожа,  впалые щеки и глазницы,  взгляд,  обращенный вовнутрь. Никаких  чувств,  - то ли зверь,  то ли человек.
         Дверь вдруг резко распахнулась,  Лариса коленом подтолкнула ее от себя. В руках у нее  была глубокая эмалированная миска неопределенного цвета. Что-то недоброе шевельнулось в нем в ответ на это вторжение. Было неприятно смотреть,  как она хозяйничала,  разгребая на письменном столе груду книг,  носилась по комнате,  расставляя их на свободные полки. "Она делает все то,  чего я не смогу!",  - подумал он. "Ноги,  ее ноги!" - взгляд машинально упал на ее голые ступни в стоптанных шлепанцах. Чуть выше,  на слегка полноватые лодыжки... "Обычная баба!",  - он помнил других женщин,  утонченных и холеных,  говорящих о литературе и искусстве. Правда,  не переносил курящих,  они напоминали ему сослуживиц,  и у него тут же пропадал весь кайф и желание...
         Лариса совсем другая. Вон,  как старается,  пристраивая на стол миску с куриным холодцом. Снова метнулась к себе,  вернулась: в руках черный хлеб,  горчица,  графин с водкой,  пара свежевымытых стеклянных стопок.
        "Что тебе нужно?" - глухо рявкнул он на нее. Она просто и без обиды подкатила его коляску к столу,  объявив: "Давай,  ешь!
Мне сегодня сороковник!" Еле слышно он выдавил: "Прости!" Она весело подалась к столу и,  наклоняясь через него,  потянулась к графину. Его обдало теплым сладким запахом ее тела. Черт!..
          Он давно не пил,  и первые капли неприятно обожгли небо. Вкус был еще хуже. Тогда он прицелился и вылил все содержимое стопки сразу в горло,  минуя язык. Через несколько минут внутри стало теплее... Он посмотрел на женщину в упор. Она не отвела глаз. Показалось,  или стало светлее. Лариса смотрела на него задорно и ласково. Он почувствовал в горле ком. Нет,  она не звала его. Он сам усилием рук подкатил свою коляску к ее стулу вплотную... И сейчас дороже этой простоты и искренности у него не было ничего!
          Ничего и не было. Он не смог. Слезы внутри душили его. Мужчина и женщина лежали на старом диване чуть поодаль друг от друга. Он пытался не заплакать. Она,  подложив под голову полную белую руку,  молчала... И вдруг,  развернувшись к нему лицом и навалившись грудью так,  что мужчине стало тяжело дышать,  начала нежно и с упоением гладить его волосы. "Тебе хорошо?",  наконец,  спросила она. Он заплакал...



                28.02.2012г.