Трансцендентальный этюд. Поэма. Вторая редакция

е
Виктор ЕВГРАФОВ
ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНЫЙ ЭТЮД            
               Поэма
              Пролог
В сугробах  -- замёрзшие ели.
Тоскует морозная синь.
Её растревожить посмели
Голодные звери. Прикинь,

Как тяжко в тайге бедолагам.
Бескормица. Холод. И смерть.
Ты вой или двигайся шагом,
А толку не будет. Ответь

Себе, человече разумный,
Получится выжить в тайге
Без крова? Ветрина бодунный
К земле тело гнёт. Вдалеке

По тропке, едва ли приметной,
Бредёт растерзай-удалец.
Седой. Без ушанки. Согбенный –
Беды неминучей жилец.

В глазах голубых – занавеска:
Упала немая тоска.
Куда он идёт? Повод веский
Нашёл? Шевельнулась рука,

Достала из брюк сигарету
И бросила. Нету огня.
Поляна рассталась со светом –
Остатком вчерашнего дня --

Чернильною тьмою укрыта.
Стынь-морок. Не видно ни зги.
Седой прошептал : «Погоди ты…
Сейчас помолюсь. И долги

Верну я тебе. Прочь, сомненья!
Сердечная рана, прощай…
Прими меня без промедленья,
Господь, и покаяться дай!

В застенках гремучего чувства
Сломался житейский каркас.
Конечно же, было искусство.
И музыка сблизила нас,



Её, совсем юную деву,
Со мною, почти стариком.
Гуляли свободно распевы,
Но Монстр грозил кулаком,

С ухмылкой зловещей взирая
На лики светящихся муз.
Что было бы дальше, не знаю.
Гадать впопыхах не берусь.

Я принял однажды решенье
Уйти далеко. Навсегда.
Не может быть разности мнений.
Отрублено. Принято. Да!

Я вышел недавно из дома
И молча направился в лес.
Гнетущее чувство знакомо
Тому, кто узнал перевес

Всесильного гнёта над страхом
Порвать обречённую нить.
Пришёл…  Вот сугроб. Моя плаха.
Устал я в сомнениях жить

И боль, как младенца, лелеять
В кусачих объятьях тоски.
Не жду. Не надеюсь. Не смею.
Низины судьбы глубоки.

Я в них окунусь безвозвратно
И сгину. Так надо. Прости,
Мой Бог! Не пойду на попятный.
Я к аду уже не пути.»

Разделся. Одежда упала
На снежно-колючий покров.
Остался, в чём мама рожала.
Под дерево, на спину, – хлоп!

Свалился, как срезанный пулей,
В ознобе мгновенном застыл.
Ветра, разозлившись, задули
Во весь свой убийственный был.

Молчали задумчиво ели.
Утихла метель. Чернота.
Холодные мышцы твердели.
Смыкались навеки уста.



Лишь скромная крошечка-льдинка
В последний, отчаянный раз
Одна, как сиротка, слезинка
Скатилась с безжизненных глаз.
                1.
«Как стучат молоточки во мне! И обидно, и больно!
Не смогу я, конечно, пассажи свободно играть.
Но пора собираться! И плакать в платочек довольно!
Надо в бой! За рояль! И не падать, а враз побеждать.

Окаянный экзамен. Зачем он, я даже не знаю,
Этот вуз? Без него бы могла я  в классической музыке жить?
Но учёба нужна. Это я и  без слов понимаю.
Стоит только начать…И о страхах скорее забыть.

Вот комиссия. Строгие лбы. Протокола застолье.
Щас завалят меня. Я боюсь…Я боюсь.. Я боюсь, боже мой!
Но я справлюсь, я  верю. Я справлюсь с волнующей ролью.
И сыграю в считалки с коварной подружкой-судьбой.
 
Подойду я  к роялю! Чему улыбаешься, дядя,
Седовласый кумир, обрати же внимание скорей,
Наш профессор, я знаю тебя, и сыграю, не глядя,
 Всё сыграю, как надо, профессор Остальский Андрей.

Трансцендентный этюд. Лист его сотворил мне на радость
И на муку мою. И для веры в удачный исход.
Не считаю минут. Не позволю расслабиться. Благость
Разрасталась. На клавишах пальцы -- надёжный комплот.

Брррамб! Аккорды бегут… Зазвучали!  На взрыве пассажи!
Погоняй-ка, аллегро, стреноженный полк лошадей.
Я взлетела над вами, валькирия ночи. И стража
Расступилась безмолвно пред бурею грозной моей.

Я свободно владею фантазией Листа,  и космос
Подарил мне себя. Ураганные ветры гудят.
На бескрайние выси отчаянной воли заброс был,
Я танцую над пропастью, чёрт мне кричащий не брат.»

Сколько может ещё огневая феерия длиться?
Ей неведомо знать, когда будет финал. Но момент!
Две руки,словно дети-подранки, расстрельные  птицы,
Вскинулись и упали, обняв по бокам инструмент.

Ординарный конец или новой эпохи начало?
Поражённый синклит педагогов забыто молчал.
Как пустынное поле  -- пространство концертного зала.
Это ж надо! Девчонку с «шиньоном» никто не прервал!



«И зачем только я накрутила «шиньон» на макушку?
Сбился он, когда ткнулась в рояль головой, и  тю-тю.
Нету сил….Секретарь Саша Бир подаёт мне с водицею  кружку.
-- Выпей, Оля! Да выпей скорее глоток, говорю!


Кто-то хлопнул в ладоши. Нервический смех. И вопросы:
 -- Вы откуда приехали?     --Где вы учились до нас?
А Остальский Андрей из кармана достал папиросу.
Подошёл и сквозь зубы:--  Беру я вас, Ольга, в свой класс.

И легко прикоснувшись к «шиньону», причёску поправил.
Улыбнулся глазами синющими! И отошёл.
Я сижу, головой опираясь на крышку рояля.
Отключились мозги. Закачался устойчивый пол,

Будто в шторме корабль. Я не помню. Не вижу. Не знаю.
Всё вокруг нереально. Как будто в студентки прошла?
Неужели помог мне  этюд супертрасцендентальный?
Вроде так..  Ну и Оля…Вперёд! Вот такие дела!»

                2.
Глазки, раскосые чуть, будто пара разрезов.
-- Ты Нефертити, Ордынцева? – Глупости. Нет!
Светлые глазки наследницы всех полонезов.
Гордость полячки. В них нежный, с хитринкою, свет.

Рядом Остальский, профессор большой и вальяжный.
Рост богатырский. Красавец. Патриций. Плейбой.
Нос, как у Цезаря. Впрочем, для Ольги неважно,
Кто он – устойчивый мачо иль дядька простой.

Смотрит она снизу вверх на Андрея блаженно.
«Господи, как говорит. Где находит слова,
После которых играть я хочу непременно.
Музыкой жить. И чтоб жизнь эта вечной была.»

Что там за вязью словесной? Волшебная тайна.
Знак мастерства: объяснить композиторский стиль,
Замысел авторский, чтобы не вышли случайно
Ритмы безвольные или бездушия штиль.

Ну а потом за рояль он свободно садится.
Музыка в пальцах к  далёкому небу плывёт.
Лёгкий показ, он в ученье всегда пригодится.
Мысль направит, и место акцентам найдёт.

«Час наш урочный, ты где? Остановлено время.
День или вечер – неважно – забили на них.
Счастьем покрыт диалог, значит, это не бремя.
Точный настрой пониманья – один на двоих.

Консерватория… Страстных общений стихия.
Ты в педагоге. И он погрузился  в тебя.
Гроздья открытий – любимые и дорогие.
Слушаю. Вижу. Внимаю. Всё это не зря.»

-- Оля, послушай! Сюда замедление надо.
Здесь чуть ускорь. И фермату немного продли.
Каверзы ритма – за резкость аккордов расплата.
Круче сфорцандо! А в пьяно прощенье найди.

Умница. Лучше звучит. Лад в хорошем порядке.
Можешь ты всё, стоит только всерьёз захотеть. --
Оля молчит. На профессора смотри украдкой.
Сердце трепещет, уже начинает болеть.

Нежный курсив  разливается, как половодье:
«Милый Андрюша, я буду прилежна с тобой!»
Ну, а лицо на замке. Не заметил он вроде –
Ольга в ответ лишь кивнула слегка головой.

Ей открываться нельзя! Объясненья излишни.
Ведь он женат. Несвободен. И нет перспектив.
Чувства её – это третий (бессовестный!) лишний.
Самый закрытый, болезненно-острый мотив.

«Знать он не должен, как я, идиотка, страдаю!»
Хочется молча к нему подойти и обнять.
Я не могу. Не должна. Чувствам не позволяю
Волю и разум в полон бесконечный забрать.

Музыка – счастье моё, торжество упоенья.
Друг мой рояль, я тебе расскажу о любви.
Чёрный наперсник, возьми мой порыв! И терпенье
Я тебе руки даю на закланье. Лови!»

Что-то случилось в пустынно-задумчивом классе.
Ольга играет. Нет-нет. Не играет. Творит.
Мир акустический дрогнул. Ему не пропасть бы.
Он пирамидою вырос, мажор-индивид.

Хаос озвученный. Взрыв  сумасшедших эмоций.
Весь  композиторский замысел вскрылся. Он жив
Ноты, как нить путеводная, верная лоция,
Держит игру, на кусочки её не разбив.

Замер Остальский Андрей. Наросло изумление.
Выше фигурою стал. Заострилось лицо.
Брови нахмурены. В синих глазах – обалдение,
Будто бы клюнула птица. Слетело кольцо

С пальца на правой руке. Ничего не замечено.
В музыке он, как в приливе прибойной волны.
«Оля… родная! Отдача могучая, встречная
Долгим урокам». Сказать что? Слова не нужны»

Смысл вербальный теряется!  Барыня-искренность
Реплику вдруг подала:    -- Оля, Оля. постой!
Оля… Ордынцева... Оля…» Не пафос, не выспренность.
Только порыв – разлюли-ураган молодой.

Меньше секунды – и Ольга в могучих объятиях.
Щёки и лоб в поцелуях.  – Ребёнок. Прости!
Чудо моё! Целый век я согласен держать тебя
И на руках своих долго-предолго нести.

Оля скончалась. Ни жизни. Ни смерти. Ни шороха.
Ей хорошо на родных и любимых руках.
Юное чувство пробилось доверчивым всполохом.
Бурным дождём пролилось, светлым счастьем в слезах.

Вечное слово «Люблю!» клетку страха покинуло.
Вепрь взаимности съел предрассудков пирог.
Мощное чувство двух сильных людей опрокинуло.
В прах обратился привычек стабильных порог. 
                3               
Непонятная жизнь началась,
Все свиданья – украдкой.
Не дай бог кто узнает –
И сплетен коробка полна.
Злая выпала масть,
Но счастливая. Нету порядка
В оторвавшемся сердце.
Любовь, как могила – одна.
Сразу острый вопрос:
Между ними чего-нибудь было?
Отвечать на него,
Что плевать на цветочный газон.
Никого никогда
Так отпадно она не любила.
Никого никогда
Не любил с таким трепетом он.
Да, ему пятьдесят.
На поверку – гора обязательств.
Да, конечно, нельзя ему
Юных красавиц любить.
А  раздрай новых чувств
Скачет мимо любых обстоятельств.
Торжествует глагол:
Вместе быть.
И друг другу открыть
Все душевны силы
И знаний святое богатство.
Всё, что есть, до конца
Отдавай и припрятать не смей.
Тут воскликнет ханжа:
Это же адюльтер, святотатство!
С колокольни ежа
Филистёру, конечно, видней.
А по правилам чувств
Проявленьям любви нет запрета.
Эгоизм раздавлен.
Живёшь для Неё. Для Него.
Вектор жизни направлен
На искренний подвиг сонета.
Остальное – пустяк,
На рулетке вертлявой зеро.
А в свиданиях тайных –
Своя обнажённая прелесть.
Шёпоток на углу,
Недосказанной фразы залом.
Все сердечные муки   
В большую мантилью оделись.
Их никто не узнает –
Построен невидимый дом.
В этом доме простор для двоих.
Постороннему тесно.
И язык «арамейский»
(Возлюбленных код) не понять
Чужелётному гостю.
Язык бытовизма – он пресный.
И на нём разговаривать,
Будто солому жевать.
У Андрея и Ольги язык незатейливый:
Взгляды, полужестов  наличие,
Искры протянутых рук.
Им вербального фарша не хочется.
 Лучше не надо
Подключать громогласье –
Фальшивых эмоций продукт.
Им вдвоём хорошо.
Породнились родные потоки
Энергетик свободных.
Любовь двух творцов подняла
На Памиры удач.
И уже обозначены сроки
Выступлений с Андреем.
«Ну вот, наконец, дожила
До великого праздника.»
 С ними гастролей программа.
Репетиций цепочка –
Любимый и каторжный труд.
А усталости нет!
«Как я счастлива, милая мама! --
Восклицала она –
Меня залы концертные  ждут!»

Ей запомнилось верное:
Два фортепьян-монолога
У неё и Остальского –
Двух отделений сюжет.
Разразился аншлаг.
Да, взыскательной публики много,
Но волненья-убийцы
У Ольги (бывает же?) – нет.
И когда она, время прокинув,
Легато ласкала,
И аккорды-буяны
Стремительной лавой неслись,
Он стоял за кулисою,
Сжав кулаки. И страдало
Его сердце,
Пробитое пулей любви
На всю жизнь.
Партизанку-любовь
Он лелеял, играя Шопена,
Лишь ноктюрнам поведав
Свою трансцендентную боль.
Звёздоглавые силы
Сигнал посылали на сцену –
Неразрывную спайку
Судьбе покорившихся воль.
Обречён на успех
Оказался концерт инфернальный.
Говорили  Андрею:
 -- Спасибо, народный артист!
Превзошёл сам себя…
А в каком уголке, мире дальнем
Откопал ты Ордынцеву?
Это талант!  Гульд и Лист
В ней живут Поздравляем!
Твоя, дорогой,  ученица,
Перепрыгнет учителя скоро,
Не гневайся, верь.
Улыбнулся Остальский:
-- Я  рад, если это случится.
Уступлю ей дорогу
И выйду тихонько за дверь.
Подходили и к Ольге.
Галантны руки поцелуи.
Восхищенья, объятья,
Для памяти снимочки-блиц.
А  вдали от эмоций,
На заднем ряду, не взыскуя
Пирога от успеха,
В пространстве, свободном от лиц,
Одинокая женщина
Думала горькую думу.
Глядя на триумфаторов,
Зорко проникла она
В неизбывную тайну Андрееву.
Не было шума.
Это Таня Остальская –
Друг долгих лет и жена.               
                4.
Священная молодость. Нету почтенья устоям.
И жажда любить превышает разумный кредит.
Без росписи Таня с Андреем семью свою строят.
Инстинкт накопления сном летаргическим спит.

Лихие студенты – застойного времени братство.
Общага – встревоженный улей свободных идей.
Татьяне с Андрюшкой легко вдохновенья набраться
Для творческих взлётов. И жизнь протекает быстрей.

И все на виду. Очень любят студенты Татьяну –
Свою сероглазку с пушистым альковом ресниц.
Красавица стройная. Гордо-зазнайства  -- ни грана.
Её поведенье --  открытость без жёстких границ.

Они не похожи с Андреем. У Тани – эмоций
Огромная связка. Андрей слишком сдержан. Не прост.
А в музыке – вихрь, читающий нотные лоции,
Как вещую книгу иль карту загадочных звёзд.

Татьяна в теории музыки лихо купается.
Андрей – фортепьянных разливов приват-корифей.
Их комнатка – дружеский клуб, он с утра открывается.
Закрыть его может один  утомитель – Морфей.

Моменты дискуссий о книгах, концертах, политике
(Как всем надоел «бровеносец» несчастный – Ильич!).
А вот Пендерецкий – он выше занудливой критики.
Мелодии Кшиштофа – новой потенции клич.

До хрипа в мозгах заводные друзья резко спорили.
Андрей не орал, но весом был его аргумент.
Энергия Тани --  лечебна. И сразу «зашторились»
Любые задиры. И счастлив был каждый студент,

Её почитатель. Красой и умом покорённые
И нежностью взора Андреевой верной жены,
Жестокие спорщики (тайно в Татьяну влюблённые)
Стихали. И хлёсткие фразы уже не нужны.

Порой разговоры велись не совсем безобидные.
«Пора бы менять наш родной государственный строй».
А в каждой компании числились тролли невидные  --
Стукачества дети. Доносы писали. Покой

Забыли «солдаты» наушно-прилипчивой кляузы.
Их долг первозданный – везде несогласных искать.
Один спирохетный дохляк –  графоман  Пашка  Ряузов
Вдруг встал и, очками сверкнув, буркнул: «Я пошёл спать».

Полночи строчил он досье на Андрея Остальского.
«Опасный субъект. Окруженье – сплошные враги».
Фискальный этюд передал капитану Недбальскому.
«Конторский» служака кивнул: «Всё. Спасибо. Беги».

А после «допросное рондо»  в Андреевой комнате,
В тиши кабинетов Лубянки. Недбальский взывал
К Остальскому: «Вспомните! Ну же, попробуйте, вспомните,
Кто, что про советскую власть вам плохого сказал?»

«Не помню. Не знаю.»  Ответ однозначен. И краткие
Слова вылетали из скорбног-зажатого рта.
Андрюша молчал. Как хотелось пуститься в присядку бы
В допросном угаре Недбальскому. Доля не та.

Уже не пытали в подвалах Лубянки задержанных.
Их просто сажали  в психушки иль в тюрьмы вели.
Кого отпускали – ходили подолгу в отверженных.
Работать, учиться и жить, как хотят --  не могли.

Андрею и Тане – полегче судьбы испытание.
Из вуза отчислили. Правды он там не нашёл.
Гремели литавры: созвали большое собрание.
Отверг их сурово «партийный малыш» -- комсомол!

И с «волчьим билетом» они на деревню уехали.
За сто километров от бодро-гудящей Москвы.
Но все испытанья и горести были помехами
Любви молодой? Никогда! И поверите вы?

Их чувство друг к другу росло. Процветала уверенность:
Вдвоём через тернии к звёздам поднимутся ввысь.
Любовь, как расписка – на многие годы доверенность,
Пусть горькое счастье, но – есть! За него и держись.

В избушке сиротской (окно на дорогу забытое)
Устроили Таня с Андреем приветливый быт.
Им ссылка – не ссылка. Ведь рядом! Любовь неубитая --
Охранник надёжный:  на преданной вахте стоит.

Работа простая: Андрей топит печь сельсоветскую.
Татьяне «доверили» пол в грязном клубе скрести.
Платили гроши. Ананасы с орешками грецкими
На скудные деньги едва ль можно приобрести.

Но (вот чудеса!) Не узнали жестокого голода
Изгои московские. Хлеб с молоком – каждый день.
Соседская бабушка Гаша – не зелено-молодо,
Худая, как спичка --  кормила их. Было не лень

Продукты носить для птенцов разорённого гнёздышка.
Копеечки скромные с юной семейки брала.
Улыбка её раскрывалась, как ясное солнышко,
И в миг пропадала тоскливо-чернильная мгла.

Привязанность --  тесто на сильных дрожжах – сразу дыбится.
Мукой одиночества сдобрен житейский замес.
Взаимных симпатий младенец в селе разродился бы
У Гаши с приезжими? Переселенческий стресс

Остальских помог Аграфене-вдове сердце вычистить
От грусти постылой: «Одна больше жить не могу!»
Не знал она, как заботу свою в люди вынести
Бездетность достала её, хоть согнись в кочергу!

Сложилась семья. Было горько и трепетно-радостно.
Андрей для соседки колол по утрянке дрова.
Для Гаши – восторг-времена, озарённые благостью.
Хочу не хочу, а явились нежданно дела.

Втроём хорошо. Не достигло дурное стремление
Подонков «конторы» -- строптивых ребят наказать.
На пользу Остальским пошло деревенское бдение.
Ведь души живые не в силах сатрапы взорвать.

Читали. ходили гулять или слушали радио.
Их чувства кипели, как  пар в костровом котелке.
Вдова Аграфена была с ними рядом: «Вот братия!
Живёт без унынья». И, крестик сжимая в руке.

Молилась тихонько за бодрость и долгое здравие
Своих подопечных. Услышит её добрый Бог?
Хотелось бы. Только страною занудливо правили
Презренные старцы, с натугой ловившие блох.

Татьяне по почте шли книги. Она музтеорию
И здесь продолжала в упорстве своём изучать.
Андрею труднее. Сложилась такая история:
Ему пианино бы надо в каморку. Где взять?

Придумал удачно. Однажды, к закату багровому,
Громаду бревна в комнатёнку едва притащил.
«Андрюша! Родной! Ну зачем напрягаешься? Слово бы
Сказал мужикам!» Но Андрей никого не просил

Себе помогать. «Вот  рояль мой. Послушай, любимая,
Сейчас я сыграю тебе трансцендентный этюд.»
И руки к бревну прикоснулись. Вдруг музыка дивная
Возникла из воздуха. Быстро аккорды растут

В тиши деревенской. Бежали (как в спринте) по дереву
Упругие пальцы. Трагичной мелодии гром
Разламывал небо. И Гаша с  Татьяною верили:
Стихией безумной наполнился крошечный дом.

Гигантская мощь у беззвучья рождаемой музыки,
Когда есть настройка на голос из огненных сфер.
Загон  обстоятельств – дистрофик, там плечики узкие.
Фантазия  духа способна  разрушить барьер,

Стоящий меж сущностей двух: Реализма и   Вечности.
В среду повседневья врывается свежий поток
Державных посылов. И рвётся канат бесконечности
Ударов злодейских. Канун перемен недалёк.

                5
Два года ссылки позади. Удача.
В Москву поехать можно – чудеса.
От радости Татьяна тихо плачет.
На сборы и прощанья – полчаса.

Заплакала в платок и  баба Гаша.
Татьяна успокоила её:
«Мы заберём тебя. Ты будешь наша.
Подыщем поприличнее  жильё,

И приезжай!»  Недолгое прощанье.
Автобус по просёлочной катил.
Мечты вразлёт и горстка упований –
Жизнь воссоздать хватило б только сил.

Остальским не забыть их «фортепьяно» --
Рисованные клавиши – вот кайф!
Играл по ним Андрей часами рьяно,
Как на «Стейнвейне». Это ли не драйв?

Сплетались в жгут и воля, и терпенье.
Слух обострялся. Памяти разлёт
Носил в себе просторы вдохновенья.
Ни суток без занятий. Счастлив тот,

Кто может в ненормальностях  подобных,
Лень обуздав, бороться и дерзать,
И перекличку размышлений злобных
Из жизненных процессов резко гнать.

Вернулись они в те же Палестины.
Запреты сняты. Прежний стасус-кво
В учёбе восстановлен.  И картина
Родного общежитья здесь: ого!

Немало новых лиц. Знакомства. Встречи.
И старых дружб воссозданный угар.
Свободы дух не умер. Жив и вечен
Сердец гуманных драгоценный дар.

Кружок Андрея с Таней возродился.
Вечерних посиделок череда  --
Что и до ссылки. Но концерт случился.
Не музыкальный. Просто лабуда.

Однажды в дверь тихонько постучали,
Как будто мышки по углам шур-шур.
Кто там? Открыли. Здравствуйте! Не ждали…
Явился Пашка Ряузов. Понур

И не завиден внешний вид фискала.
На лысине – три хилых волоска.
Очки дрожали. А в глазах стояла
Трусливая и мокрая тоска.

Хлоп на колени! «Бейте, как хотите!
Донос в «контору» я на вас писал.
Тебя люблю, Татьяна. В общежитье
Об этом никогда никто не знал!

Но ты меня в упор не замечала!
Я для тебя, конечно, звук пустой!»
Текло из глаз слезливое мочало.
Слюнявый рот открыт. Фальцетный вой

По коридорам гулким прокатился.
В истерике зашёлся наш стервец.
Но тут Андрей, на счастье, появился
И мерзкой сцене положил конец.

Брезгливо взял Пашунчика за шкирку.
Слегка поддал коленом в тощий зад.
И выплеснулся тряпочной подтиркой
Бригады доносительской солдат.

«Зачем, Андрюша? Это ведь жестоко
С улиткой мерзкой так себя вести.»
«Не будет он топтаться у порога
Общаги. Тань! Не гневайся.  Прости?»

А дальше дни  вприпрыжку поскакали.
У Тани скоро выход на диплом.
Андрею постоянно предлагали
На конкурс выходить.. И на потом

Откладывать решение не надо.
Программу с педагогом обсудил.
Играл на фортепьяно до упаду.
И днём, и ночью, сколь хватало  сил.

Татьяне здесь вдвойне нагрузок было.
Самой учиться. Мужу помогать.
Но ей легко. Любовь её хранила,
И божия святая благодать.

На конкурсе этюд трансцендентальный
Он показал жюри. Спасибо, Лист!
Успех был потрясающе-обвальный.
«Вот это парень! Молодец! Артист.»

О нём с восторгом люди говорили:
«На небосклоне музыки – звезда!»
Его, как пианиста, полюбили
В один момент. И это навсегда.

Так пронеслись дерзаний юных годы.
Закончили Андрюша с Таней вуз
И стали аспирантами.  Свободы
Прибавилось. И крепок был союз

Двух музыкантов. Им аспирантуру
Профессор Николаев предложил.
Лауреатом стал Андрей не сдуру.
Как педагог, усерден тоже был.

Занятия на кафедре. Афиши.
В поездках бесконечных он бывал.
Но чей то голос музыкальный  слышен.
Откуда, кто, зачем его прислал?

Он подходил к покорному роялю,
И с первых тактов листовский этюд
Приоткрывал  безбрежное   Астралье,
И, как по волшебству, рождалось тут

Энергии пророческой созданье:
Что будет дальше, чувствовал в себе.
Событий предстоящих  расписанье
Откладывалось в жизни и судьбе.
               
                6               
               

«Я играю и вижу: проносятся шквалом картины.
Мы с Татьяной вдвоём. Вот опора: родная семья.
Баба Гаша в деревне -- мы в этом, конечно, повинны,
Надо ехать за ней. Больше ждать ни минуты нельзя.

Скоро Тане в роддом. Ждём наследника. Если бы парень!
Назовём Михаилом. Всё сбудется. Силы во мне
Разрастаются лихо, и груз сожалений не давит.
Я добился успеха. Спасибо любимой жене.

Для неё я  играю, и ей посвящаю концерты.
Не остынет любовь моя к Тане. Мы с нею одно
Неразрывное целое. Нас охраняет бессмертный
И внимательный ангел. Распахнуто настежь окно

Наших жизней для радости и для большого искусства.
Приходите ко мне, Моцарт, Вагнер, Чайковский и Лист.
С вами буду я рядом.  Без вас одиноко и пусто.
Вы родня моя тоже. Я – Ваших Величеств артист.»

Эти мысли – что клятва. В свидетелях – музыки вихри.
Не сфальшивишь пред ними открытою миру душой.
А случилось бы так – значит, ангелы в небе притихли,
И властители Тьмы повелели идти за собой.

Откровенья фантазий, представьте, нередко сбывались.
Что задумано в час исполнительский – вот оно, здесь.
С бабой Гашей Остальские, честно сказать, не расстались.
Привезли её в дом. И ещё одна добрая весть:

Сын родился, смешной карапуз, Михаилом назвали.
Баба Гаша от счастья легко бы могла помереть!
Позабыли Татьяну с Андреем лихие печали.
Куча дел навалилась, и многое надо успеть.

У Андрея – цейтнот. Фестивали. Студенты. Гастроли.
И отцовство любимое рядом – счастливый прогресс.
Доставали его иногда незаметные тролли,
Обалдуи - завистники.  Выскочит хиленький бес

Из тупого угла и с улыбочкой мерзкою скажет
Что то скользкое, гиблое, лишь бы ужалить больней.
Замороченных троллей судьба справедливо накажет --
Вещий Срок подойдёт  -- сгинет в нетях мелкашка-злодей.

А партийные боссы, как чёртики в пепле, живучи.
Предлагали Андрею участвовать в травле людей.
«Подпишите письмо»,  -- ныл гундосо репей приставучий.
Посылал его лихо к ядрёной Матрёне Андрей.

Обеспечить хомут на свободную душу маэстро
Асмодеям политики, будто поднять тяжкий лом.
У Остальских в семье для подончества не было места.
Ну, а добрых людей, как и раньше, ждал тёплый приём.

Месяцами студенты в квартире Андрея живали,
Те, кого он любил, как детей беззаветно-родных.
В общежитии койку  не каждому сразу давали.
Приводил  на постой  фортепьянных  растишек своих.

Ночевали они… под роялем. С ума сойти можно!
Баба Гаша ворчала. Татьяне (вот горе!) смешно.
А Мишутка любил поиграть с ними, сколько возможно.
Только искренним людям подобное в жизни дано.

Стал доцентом Андрей. А позднее  --  готовый профессор.
И «народного»  дали – признанье высоких заслуг.
Доставала усталость  – сестра перегрузочных стрессов.
Их Татьяна снимала – чудесный и преданный друг.

Кандидатской защита у ней на ура. Разве мало?
Диссертации докторской время… Не вышло. А жаль.
Всю себя без остатка любимой семье посвящала.
Не дадут ей за это награду -- златую медаль.

Уговаривал Таню  наукой  серьёзно заняться:
«Баба Гаша на что? Есть помощник. Ты думай, смотри.»
«Одного гениального хватит у нас. Может статься,
Я возьмусь за работу, пройдёт год-другой или три.»

Но осталась она всё при старых своих  интересах.
«Ничего мне не надо, а только б Андрюша играл».
Продолжались без трений уверенных будней процессы.
Перемен бытия и расколов профессор  не ждал.

Только ночью он изредка слышал пассаж отдалённый.
Трубадуры-басы гнали прочь приставучий форшлаг.
Чей то девичий профиль, из тоненьких нитей сплетённый,
Проявлялся и таял – тревожно-неузнанный знак.
               
                7

«Электрический стул -- моё кресло
В уютном партере. Что я делаю здесь?
И зачем я пришла на концерт!
Любит Ольгу Андрей.
Вижу я и, конечно же, верю.
Его жесты и взгляды
Диктует любовный акцент.
А ведь мне говорил
Те слова, что Ордынцевой шепчет.
Клялся  -- мне! -- он в любви
И за двадцать лет не изменял.
Разорвать с ним союз наш?
Но будет от этого легче?
Может,  надо смолчать,
Чтобы он ничего не узнал?
Не заметить,
Как муж мой любимый
Всё дальше уходит.
И пустеет наш дом.
Нечем жить. Никому не нужна.
Миша вырос.
Нет Гаши. Она умерла.
На свободе
Я сегодня, как птица.
Вокруг – одинокая мгла.
Я предательства жертва
Иль щепка судьбы в развороте?
Но Андрей не предатель.
В нём пошлости гнилостной нет.
Значит, это Любовь?
В их уютном, невидимом гроте
Место лишь для  двоих.
А со мною – сомнений пакет.
Без меня пропадёт
Этот бывший детдомовский парень.
Я сама интернатская.
«Мать» и Отец» – звук пустой.
Я ему и жена, и «родитель».
И в этом кошмаре,
Что свалился внезапно,
Хоть плач, хоть волчицею вой.
Что же делать?
Что делать?
Мой пульс –
Рокн-ролл похоронный.
Пол качается. Стены вприсядку.
Татьяна, беги!
Нет! Я выдержу это
Без слёз и унылого стона.
Ничего не скажу. Никому.
Мои слёзы – враги.
А я сильная баба!
И плакать – не в Танином стиле.
Я люблю его, чёрта!
Решила: как рыба молчать!»
А партер опустел.
Капельдинеры свет погасили.
Хватит! Нужно идти!
Поднялась. И Татьянина стать
Без сутулости скорбной в плечах
Твёрдошаговым маршем

Удалялась из зала.
На улице – зимняя хмарь.
Постарела слегка
В этот вечер красавица наша.
Краснопузый снегирь
Ей вдогонку чирикнул : «Как жаль!»
               
                8

Они друг без друга – ничто. А друг в друге – планета.
Союз неразрывный. Дуэт музыкальных сердец.
Три года прошло, как случилась авария эта.
Андрей любит Ольгу. Он рыцарь её и отец.

Он взял на себя все её заморочки земные.
Квартиру «пробил». Место в консе удачно нашёл.
Она ассистент у него – перспективы большие.
Играла на конкурсах классно. Дипломы на стол

Ей сыпались часто, и все – в ранге лауреатском.
Два имени звёздных – её и Андрея – сплелись
В звучащем Олимпе. И критик Натан Задерацкий
Писал, что в рояльном тандеме титаны сошлись.

Ах, если бы только титанная участь роялем
Могла ограничиться – не было б рваных  проблем.
У Ольги с Андрем (одна двоих!) боль и рана –
Не может Остальский  уйти из семьи насовсем.

Не может он бросить Ордынцеву, кинуть Татьяну
Не может он тоже – привычна родная семья.
И Оля однажды сказала в отчаянье рьяном:
«Уйди же, любимый! Оставь поскорее меня!»

Что было! Упал на колени строптивый Андрюша.
Рыдал, как ребёнок: «Нет, нет, не проси, не могу!»
«Андрей, дорогой, ты бы голос разумный послушал?
Три года мы вместе. Но не пожелаешь врагу

Той горечи терпкой, что в нашей любви угнездилась.
Андрюшенька, родненький, надо же что-то решать!»
«Шиньонная» закруть с головки несчастной спустилась,
Чтоб Ольгины слёзы в себя без помехи вобрать.

«Андрюша, не слаб ты! Сейчас уходи без возврата!
Когда-то  решиться нам надо на полный разрыв!
Себя не вини. Я одна, только я виновата!
Тебя полюбила, поганку-судьбу не спросив.

Я сильная женщина. Выплачусь. Выдержу. Знаю.
И в памяти верной тебя  навсегда сохраню!»
По комнате ангел с пробитою грудью летает
И держит за горло  безумную песню свою.

Ему не вписаться в людские рыданья и стоны,
В сюжет  нежеланный такой запредельной любви:
Два взгляда --  две радости. В сердце – набат похоронный.
И месяц в окне – молчаливый горбун-визави.

Два тела сплелись…  На кровать обречённо упали.
Сломалась под диким напором служанка-кровать.
Две страсти бессонные доводы мудрые рвали
И мыслей разумных плоды не хотели срывать.

Потом – голова в кулаке. Дрожь плечей обнажённых.
На Ольгу усталость обрушилась, как бурелом.
«Прощай. Уходи. Насовсем.»   Отзвук тихого стона
Услышан Андреем:   «Тебя ждёт давно Танин дом».

И он уходил. А когда дверь семейной квартиры
Ему отпиралась,  навстречу  родное лицо
Татьяны, беззвучно открытое, лучшее в мире!
Вопросы не заданы были.  И заподлецо

Ответить Андрею на эти немые вопросы.
Не знал он ответа. И где-то запрятан топор,
Чтоб узел срубить на завязке тягучего троса,
Затеяв банальной разборки тугой разговор.

Ему временами хотелось большого скандала,
Чтоб дали скорее под заднее место  пинка,
Как Пашке в общаге. Но Таня жила и молчала.
Трёхлетний «силанум»*  устойчив. Основа крепка:

В зыбучем молчании варится каша трагедий.
Накал безысходья себе обретает патент.
Не может позволить наигрывать вал интермедий
Упрёков  орущих порядочный интеллигент.

Пусть гложет огонь, на душе миллионы печалей,
Разрывы, измены, предательства – кто должен знать,
Как трудно живётся? Лишь Бог. На него уповали
Сердца, обречённые долго и тихо страдать.

Андрей к фортепьяно садился. Откинута крышка.
Неистовый Лист принимал его  звучный посыл.
Расстрельный диез гордо требовал смертную «вышку».
Бемоль милосердный пощады желанной просил.

*Силанум – обет молчания у масонов.


Андрей не привык умолять о поблажках наивных.
И Ольга с Татьяной не делали глупых шагов.
В аккордах отчаянья -- рой откровений обильных.
Всё  слышалось ясно,  без  поз театральных и слов.

Кто первый трёхлетним метаниям бросит перчатку?
Никто не решался.  Крутилась взахлёб карусель.
И жизнь продолжалась   -- затянутый  танец с разрядкой:
То зимний погост, то сверкающий солнцем апрель.

Гастроли с концертами Таня с Андреем давали.
Татьяна студентам читала теории курс.
В «уйди-возвращайся» Татьяна с Андреем «играли»
Три года с довеском. И каждый нёс тяжкий свой груз.

Бывает такое – твердеет  любви треугольник,
В неистовом творчестве зреют  признанье,  успех.
А в жизни реальной –  один обречённый невольник
Взаимных привязок. Один. И надёжный. Для всех.
               
                9

«Звать его не буду. Ждать не буду.
Не имею права ни на что.
Я три года с ним. Ведь это – чудо!
Он меня родил. За что, за что

Радостно страдаю в счастье  жарком?
Горькое, но всё-таки – моё!
Навалилось сказкой и подарком.
Значит, скоро расплачусь за всё?

От Татьяны не уйдёт он, знаю.
И меня не бросит никогда.
Я его три года прогоняю,
Завтра возвращая навсегда.

Нас рояль венчал в концертных залах.
Здесь мы рядом. Крепкая семья.
Но для жизни вместе – мало, мало!
Он ведь не свободен, ну а я

На чужих слезах смогу построить
Дом с любимым – тёплый и живой?
Всё во мне кипит и волком воет,
Выход где, не знаю, Боже мой!

С ним расстаться – резать по живому,
Не себя одну, а  нас двоих.
Тысячи вопросов старых-новых…
Можно крепость возводить из них.

Только стены в крепости любовной
Рушатся, креплёные песком.
Будущее – словно сок морковный,
Налитый в кастрюлю с  молоком.»

В гордом взгляде – нежность и смятенье,
Горе и отчаянный порыв.
«Где же силы взять  -- принять решение?
Плюнуть и уехать, позабыв

О святом, высоких проб искусстве
Музыки, в которой жизнь вся?
Без Андрея здесь темно и пусто,
Невпопад, нелепо, глупо, зря!

Ну, а без меня творить он сможет?
Непростой, без праздности, вопрос.»
Червь сомнений  Ольгу лихо гложет,
Жуткий и привычный кровосос.
               
                10

Сомненья. Бессловесные упрёки
Татьяны. Встречи с Олей. Жизнь текла.
На буднично-привычном повороте
Плодились заурядные дела,

А также ряд блистательных концертов
Андрея с Ольгой в залах разных стран.
У пары музыкальных  интравертов
Разлукой не беременел роман.

 Татьяна, спрятав боль души, терпела,
В руках держала дом и всю семью.
Но час пробил --  глумливые пострелы
Костыль забили в каверзу свою.

Зимой морозной, почту проверяя,
Без мыслей задних, просто и легко,
Увидела листки: « Я их не знаю.
Что за газета странная – «Очко»?

На первую страницу взгляд небрежный,
И… в сердце застучали молотки.
На крупном фото, в поцелуе нежном,
Знакомые торчали голубки.

Андрей и Оля в пламенном угаре
Друг к другу никли. Надо ли им знать,
Что гады-папарацци не дремали.
Шасть за кулисы -- пакости снимать.

Чуть ниже  --  наглый текст статьи бездарной,
Придумок безобразнейших харчо.
Роман Андрея с Ольгой самопальный
На сплетни и глумленье обречён.

С Татьяны будто платье в баре сняли
И голой отпустили на панель.
Трясли хвостами дьяволы в кошмаре,
Зудела в голове смурная дрель.

Хотелось лбом об ящик – драмм! – и всмятку!
Устроить бой-погром и зверский ор.
«Сама с собой давно играю  прятки.
Начать пора серьёзный разговор?»  --

Подумала Татьяна. И усталость
Из нервных нитей замысел сплела.
Что делать бедной женщине осталось?
К себе в квартиру, как во сне, зашла.

Накрыла стол к обеду на салфетке.
Прибор поставлен. Скоро муж придёт.
У супницы под ручками --  газетка.
Её никак Андрей не обойдёт.

Пальто с ключами, телефон в кармане,
Наборов макияжных полнота.
В малютке-сумке. Дверь, не слыша брани,
Захлопнулась за Таней. И куда

Пошла она, надолго ли? Кто знает…
Трамвай ей нужен или самолёт?
Фитиль терпенья бабочкой сгорает
И свечкой стеариновой плывёт.
               
                11

Вернулся Остальский домой. Тишина и порядок.
Никто не встречает. Танюшка куда-то ушла
Во время обеда. Тревожиться, впрочем, не надо.
Позвали её неотложной заботы дела.

К столу подошёл. Взгляд к лежащей газете прикован.
Что там за сюрпризы? О чём прочитать должен он?
Увидел и вздрогнул. Смотрел фото снова и снова.
Горячечный бред это или нелепейший сон?

Руками схватил, как змею, тот листочек поганый.
Под снимком статья: «Пианист – записной Ловелас».
Лицом цепенея, почувствовал зов урагана.
«Поеду в редакцию. Автору выдавлю глаз!»

Помчался по улицам, адрес в уме повторяя.
Узнал  без проблем, где прописан бульварный листок.
Ворвался тайфуном : «Где тут журналист Закурдаев!»
В семнадцатой комнате? Сам разыщу, без подмог!»

Ступнею толкнул деревянную дверь без промашки.
«Кто здесь Закурдаев? Где он? Замолчал… Обомлел.
Навстречу ему поднимается Ряузов  Пашка.
«Вот я. Что хотите?... Андрей?...» И от страха просел.

Андрей взял его за грудки и тряхнул капитально.
По роже заехал твердющим, как сталь, кулаком.
Обгадился Паша. И воздух сортира реальный
Поднялся над комнатой гнусно-вонючим столбом.

Щенячий скулёж слышен был за четыре квартала.
Сбежалась редакция скопом Андрюшу держать.
На свору он глянул. И что-то в ней сразу сломалось.
Никто не посмел на Остальского руку поднять.

«Звоните в милицию!»  --  пискнул «месье Закурдаев».
«Ништяк. Перебьёшься! Ты видишь,  Остальский ушёл.
Он в суд не подаст. Перебесится. Мы это знаем.
Скандал – наша прибыль. Хлебало  умой, балабол.

Трусы  поменяй. Запах стрёмный в твоём кабинете.»
С ухмылками «братья пиара»  свинтили. Привет.
Задрипанный  Пашка лежал на вощёном паркете,
Забыв, что мочиться бы надо ходить в туалет.

Профессор же вновь озаботил себя гоп-аллюром.
Увидеться с Ольгой хотелось как можно быстрей.
Ворвался с одышкою,  видит – родная фигура.
«Шиньон» распустился: «Что это такое, Андрей!?»

Газетку «Очко», как осклизлую жабу, держала,
Вопрос изумлённый  гнездился в раскосых глазах.
«Подруги сочувствуют. Мать провода оборвала.
Звонит постоянно. Мы в грязь оба шлёпнулись – трах!»

Что может ответить Андрей…  Далеки оправданья.
Вину на себя принимая, угрюмо молчит.
Не может он в этой истории быть шлангом крайним,
Приняв бодронравный, уверенно-праведный вид.

«Андрюша, прости. Я, наверное, к маме отправлюсь.
Концертная  пауза месяц продлится у нас,
«Ты сможешь побыть без меня?» «Безусловно. Я справлюсь.
Решенье приму, как нам быть. Но потом. Не сейчас.»

Согласно кивнул ей Андрей. Предстояла разлука.
 Так надо, чтоб сплетни быстрее осели  на дно.
Стояли они опрокинуто друг перед другом
Разорванным кадром в одном чёрно-белом кино.

Прощаться пора. Нервным свингом родные объятья.
У Оли  -- вокзал. Для Андрея – дорога в зеро.
Что дальше случится, как будет…Хотел он узнать бы –
Надёжно закрыто судьбинных прогнозов бюро.

                12

«Есть ли предел наивности
Сумасшедшего автора?
Что за сырость развёл,
Героев придурочных вымучил.
Подумаешь, мужик любовницу завёл
Завтра он
Заведёт другую, легко,
Будто бы «Отче наш» вызубрил.
Страдать из за дурацкого снимка
В жёлтой газетке
С писклявой заметкой –
Глупости.
Этот автор гуляет в обнимку
Со своей  собственной тупостью.
Человек современный
И умный
На жёлтую прессу
Не обращает внимания.
Город задуренный,
Мегаполис шумный
Переварит и вынесет
Тысячи  информаций
Жареных.
Наплевать и забыть!
Где здесь повод
Для громких разборок,
Страдания?
Лучше  бабки крутить,
А не придумывать себе
Наказания.
Все герои поэмы –
Торчки эманаций
И просто нежизненны.
Не годится она
К публикации.
Остаток сухой
Выж --  ми!
И на помойку – долой!
Пудрить мозги читателю
Лучше не надо.
Совсем необязательно,
Что труд удалой
Получит награду.»
Критик трясёт головой
И бубнит
Под нос назидательно.
Только автор упрямый
Не слушает, индивид,
И продолжает записки
Самостоятельно.
Больше того,
Свои гнилые записки
Посвящает
Максималистам любви,
Далёким и близким.
Любовь настоящая,
Дерзкая –
Истинный максимализм,
А иная –
Похотливо-мерзкая,
Как испражнения организма.
А максималистам, как водится.
Жить в здравых кущах
Сложно.
Не умеют они
Шагать тихо
И осторожно!
Разожгут вселенский пожар,
А тушить кто будет?
Вот такие они,
Неудобные,
Странные люди.
И всё же без них
Бесприютно,
Голо
И плохо,
Хоть и жрёт
С потрохами их
Злая сучка – Эпоха.
Наперекор всему 
Поэму писать (Бог простит!)
Продолжаем.
А бубнящего критика
Любим
И (верите ли?)
Уважаем.
               
                13

Нервные клетки марафон затеяли, в лидерах  --  стресс.
Солнечный день темнотою беременен адской.
Чокнутый гаврик из мыслей здравых котлету ест.
Лысый дистрофик с атлетом решил бодаться.

Полный сумбур в мозгах  у Андрея Остальского – гроб!
Сильный мужик, а не выдержал. Поломался.
Кто соберёт по кусочкам его? Сохранилась чтоб
Прежняя воля, и он Асмодеям не сдался.

Дома свинцовая тишь. И Татьяны  по прежнему нет.
Что ещё скажет она? Как в лицо ей глянуть?
Совесть болючую спрятать скорее бы в бронежилет
Или убойной картечью в белый свет  грянуть.

Ключ повернулся в замке с тихим щелчком – клеппс.
Таня пришла. Где слова и  вопросов пена?
Вот и стоят они друг перед другом, одни, без средств
К бой-диалогу.  Борцов ждёт приват-арена.

Да и арена совсем не нужна тиховей-молчунам. Зачем?
Внутри каждого из них музыка звучит громко.
«Ночь на Лысой  Горе» (Мусоргский) -- она ведьмам всем
Ура-скандальную обеспечивает ломку.

Одна на двоих с Татьяной ведьмо-безумная  ночь.
Слышат её, как трансляцию радиопрограммы.
Сказано много друг другу без слов. Бегите прочь,
Сигналы отчаянно-музыкальной драмы.

Всё. Объяснились. Конец. И к руке не идёт рука.
По комнатам разошлись, к ногам упали надежды.
Ковчег утонул безвозвратно, не знает никто пока,
Когда подует из тёплых земель ветер свежий.

На куцем хвосте гнойных сплетен растёт богатырь-тираж.
Статейку и фото об Ольге с Андреем срубили
Поганки газетные. Счастливы, светятся аж.
Листки доброхоты- соседи к порогу квартиры сложили.

Он утром засунул газетную нечисть в большой карман.
Пошёл на занятия, бледный, и руки танцуют.
Увидел его в коридоре приятель-декан.
«Ты в суд подавай, иск не хилый пусть им нарисуют».

Пройти к себе в класс осторожно, как в качку, увы, не смог.
Сочувствия слушал. И видел кривые ухмылки.
Завистники тихо шептались. И взглядов поток
Пронзал его сердце отлично заточенной вилкой.
 
На звёздное имя подонкам так сладко помои лить.
Чем хуже их жертве, тем лучше пиарским вампирам.
Готовы всю жизнь таланты шутя гнобить,
Доставив тоску и болезни известным кумирам.

Теперь всякий может, как хочет, в него палить: Чпок!
Личная жизнь раздета, уже не тайна.
Три человека хороших должны страдать. Блок
Личному счастью. Боже, терпенья дай мне?

Бог далеко, не проникнуть в чертоги к нему, не достать.
Край одиночества --  рядом, покой на отшибе.
Можешь ногами топать, на всех кричать,
Разве поможет? Лучше железкой побыть бы,

Чушкой болванною, как закалённая в печках сталь,
Тело горит, градус чувств бесконечно высокий.
Рядом с Андреем  отзывчивый друг – рояль.
Сел он к нему. Взял аккорд. Вынул звук глубокий

И заиграл. Всколыхнулся лениво трясинный пруд.
Вынули шпаги солдаты призывов страстных.
Самый любимый, восьмой трансцендентный этюд –
Рок неуступчивый, демон затей громогласных:
               
«Топки зажёг потусторонний ад.
Прыгай скорее, грешник,
Чёрт тебе будет рад.
Ты наш любимый пленник,
Мы твой финал-аккорд.
Остановилось время.
Крутит воронки брод.
Лёд напитался жаром.
Влага горит в огне.
Уголь получишь даром.
Жизнь лежит на дне.

Треснул пассаж – пригнись!
Дым покоряет высь.
Торопись! Торопись! Торопись!»
               
                14
А куда торопиться, об этом Остальский не знает.
Машинально по улицам зимним бредёт и бредёт.
Дуализм любви ему гамбургский счёт предъявляет,
Заплатить уже нечем, к банкротству крутой разворот.

В голове обозначен разлом, трансцендентная буря.
«Чем поможешь мне, Лист, говори же со мною скорей?»
У границы сознания взвод искушений дежурит,
И решается тихо на крайнюю меру Андрей.
До квартиры проскок, торопливые сборы в дорогу,
Кинут взгляд обнимательный: больше не буду я здесь.
Фотография Тани на мужа глядит очень строго,
Мол, поступки свои размышленческой мерою взвесь?

Размышления в ауте, ноги дошли до вокзала.
Рядом поезд в Сибирь, а в кармане плацкартный билет.
С малым городом Канском судьба его в детстве связала,
Возвратиться решил он туда, где детдомовский след

Обрывался, а память о детстве, пугаясь, свербила.
Ехал четверо суток, казалось, один только час.
И душевная боль многохвостою плёткою била.
Ведь умеет она обеспечить страданьями нас.

Вот и станция-крошка, приветствует вечер безлюдья.
Ледяная тропинка к массиву лесному ведёт.
Шесть часов пешеходного мрака, и темень рассудит,
Как быть дальше, и что одинокого странника ждёт.

Где-то шапка слетела, и пусть, возвращаться не надо.
Закольцовки судьбы не имеют обратных дорог.
Ели встали впритык, словно ждут приглашенья к параду.
На поляне Андрей. Прочитайте ещё раз пролог?

Пробежала неделя, хватились Андрея, искали.
Для Татьяны Остальской ещё одно горе и шок.
Дозвонились до Ольги, но там ничего не узнали,
Где известный артист, и куда подеваться он мог.

Прилетела обратно в ракете тревожности Оля.
Заявленье в милицию, что ещё делать, скажи?
Обе женщины плакали в страшном своём разговоре
Без упрёков обидных и фраз отоваренной лжи

И друг друга  простили. А розыск меж тем продолжался.
Отследили билеты на поезд, похоже, успех.
Подключилось правительство, срочно в Сибирь отправлялся
Специальный посланник, которому нету помех.

Вот и Канск на повестке, и поиск налажен, конечно.
Вертолёты кружили, охотники вышли в тайгу.
Расстаралась пурга, все следы потерялись навечно,
И остался герой наш не найденным в белом снегу.

Только ранней весной обнаружилось тело случайно.
Докопались до истины и убедились: вот он.
Ожиданья с надеждой обрушились, кончилась тайна.
И рассказ наш печальный к финальной черте подведён.
               
               

                Эпилог
Магической силе восьмого этюда
Не покориться сумеет кто?
В слабости духа упрёка не будет.
Ткань прохудившегося пальто

Быстро отыщет воинственный холод.
Ждать от неё защиты нельзя.
Рок музыкальный тяжёл, как молот
Бьющий расчетливо и не зазря.

Жизнь Татьяны ветрам открыта –
Вдовий удел на юру под дождем.
Ольгой Ордынцевой нет, не забыта
Эра безумий с Андреем вдвоём.

Но не хотела она ложиться
В рамки, которые выстроил рок.
С Листом великим пришлось проститься.
Трансцендентальный этюд – под замок.

В жизни её -- новый курс мелодий.
Моцарт и Гайдн звучат с утра.
Молодость тянет к хорошей погоде.
Муж появился, он милый, да.

Рядом парнишка, сынок кудрявый.
Мощный провайдер смешных затей.
Мальчик весёлый, любимец бравый.
Имя ему (догадались?) – Андрей.

Цепкая память о прошлом  -- с нею.
Прежнюю страсть  оборви – забудь?.
Стала звездой фортепьянная фея.
Саги концертной надёжен путь.

Только рукою коснётся рояля –
Образ родимый над залом плывёт.
Лишь для него вдохновенно играя,
Стаю эмоций пускает в полёт.

Тане Астальской расстаться с этюдом
Нету возможности, слышит его
Ночью и днём, как андреево чудо,
Счастья и горя одно торжество.

Дом одиночества крепко отстроен.
В старом амбаре закрыта душа.
Выронил меч обезглавленный воин.
Жертвенный факел угас не спеша.


Звёзды на плато рутинном увяли,
Лад выбирает прощальный аккорд.
Тают планеты в глубоком Астралье.
К южному полюсу движется Норд.

Октябрь 2011. – январь 2012.
               
 








 

























               
               
























 





 









         

















 














 






 




















 













 




















































 








 































.



 
















































 





















































 


               

































 






















 
.