Вторая глава романа Письмо - Любовь и смерть

           Глава вторая.

  Любовь и смерть

                1
Сияет солнце в зимний день.
Морозно там, где сумрак  тени.
Зимою солнцу рад и пень,
Живое покидает  щели.
Два дома – близнецы из камня –
Хранили тень, там снег не таял,
А голь, как водится, хитра,
И, поливая из ведра,
Каток придумали мальчишки.
Когда на улице зима,
Дел у мальчишек просто тьма.
Их не усадите за книжки.
И ласкам солнца вопреки,
Григорий, прихватив коньки,
                2
Спешит на маленький каток
К мальчишкам резвым резать лёд,
Но оказался одинок.
Печально «льдянки»  он берёт,
Присел на корточки у дома,
И привязал коньки уж оба,
Услышал цокот за углом:
Цок-цок, цок-цок, как метроном.
Григорий голову поднял
И обмер. Верите? Пред ним –
Небесный Ангел! Херувим!
Неловко на коньках стоял,
На стену, опершись рукой,
И с наклоненной головой,
                3
С улыбкой на него взирал,
Блистая синими глазами.
Вдруг мир обрушился как вал.
Как лист, подхваченный ветрами,
Григорий на катке метался.
Ни перед кем не красовался.
Ему неведомая сила,
В иных мирах его носила.
Необычайное прозренье
Его на крылья подняло
И закружило, увлекло
В страну любви, в страну паренья,
Уж он во власти новых сил!
Кого же он боготворил?
                4
Невинное дитя Светлана
Впервые стала на коньки.
Бесхитростна, она не знала
Как сладостны и как горьки
Любви и грёзы, и томленье,
И сердца страстное стремленье
К тому, кто более всех мил,
Кого Господь благоволил
Целить любви сердечной раны,
И пожинать любви плоды –
Блаженство – Вышнего цветы…
Того ещё они не знали.
Дремало сердце у Светланы,
Алмаза не открылись грани.
                5
И ей, конечно, невдомёк, 
Что уязвить кого-то можно,               
Коль непослушный ей конёк:
Стоять, держась за стенку, сложно…
И белокурая девчонка,
Глазами милого ребёнка,
Ловила таинство движений
И красоту коньков скольженье.
Григорий ничего не видел:
Ни лёд, ни пляшущий каток,
Светлану – вспыхнувший цветок…
Не на Земле он был, а выше –
Над ним Небес отверзся свод –
Коньком нещадно резал лёд.
                6
Светлана время постояла
И, не рискнув стать на ледок,
Домой коньками застучала,
Закончив первый свой урок.
Григорий резко развернулся,
Душой смущенной встрепенулся.
Растаял цокоток  коньков.
В тумане сладостных оков,
Не находя покою средство,
Смущенный тихо брёл домой,
Но думы всё о ней одной,
Вселившей чудное блаженство.
Случившемуся удивлён:
«Возможно ль? Я теперь влюблён!»
                7
И он вздохнул: «Зачем так глупо
Там, на катке, себя повёл?
Не восхищение, а скуку
Своим кривлянием навёл?»
О, будь в тот миг он не раним,
От стрел амуровых храним,
Он предложил бы смело руку,
Не допустил бы в сердце скуку,
На лёд ступила бы тогда.
И первый памятный урок
Мог завязать тот узелок,
Что не развяжешь никогда.
Толпою к нам спешат решенья,
Когда проходит миг смятенья.
                8
Уж он не тот, что был вчера,
Познал и грёзы и томленье,
Значимей стала жизнь двора,
Познал теперь уединенье.
Свои терзанья и волненья,
Восторги, грёзы и томленья
Открыл Борису, не таясь:
- Великой силы эта власть.
Не знаю, что со мной творится.
Весь мир какой-то не такой,
И я теперь совсем другой.
Я чувствую себя, как птица.
Куда-то хочется лететь.
Мне плакать хочется и петь.
                9
- Да ты влюбился. Кто она?
- Светлана, «каменных домов».
Сегодня на катке она, –
И не находит нужных слов.
Он улыбается смущенно,
И дышит как-то возбуждённо,
 - Она мне в душу заглянула
И всё во мне перевернула…
Борис схватил его в объятья
И тут же, отстранив, сказал:
 - И ты теперь любовь познал.
Не нужно этого бояться.
Мы с Томой любим, скоро год,
И твой теперь настал черёд…
                10
Григорий не находит места,
Все помыслы теперь о ней:
«О Небо! Как она прелестна!» –
Нет больше ничего важней.
Сам, утверждаясь в новой роли,
Твердит, помимо своей воли,
Он имя той…. Ещё вчера:
Как всякая с того двора,
В его глазах – объект атак.
Он мог толкнуть, как бы случайно,
Стрельнуть горохом в лоб ли тайно
И надерзить ей, просто так.
Есть детских шалостей шкала.
Теперь он выбит из седла.
                11
Она влечёт его незримо,
Как стрелку компаса магнит.
Всё непривычно, уязвимо,
Порою по ночам  не спит.
Пленённый, пылкою мечтой,
Слова готовит ей одной,
А утром детские сомненья
Одолевают, и волненья
Не покидают ни на миг.
Романов не читал задорных,
Не ведая о жизни оных.
Как говорят, врасплох застиг
Природы дар – большое чувство –
И ни малейшего искусства…
                12
Светлану – первенца ветвей –
Любили, баловали в меру,
И вкус послевоенных дней
Ей слаще был, чем им, к примеру.
В её семье достаток в доме.
Он с матушкою, вдовьей долей,
Сводили всё концы с концами
И цену жизни знали сами.
Ей всё легко, ей нет забот.
Доступно всё, что может папа:
И Оружейная палата,
Артек и снег на новый год!
Уж, коль захочется чего,
Ей доставалось сверх того…
                13
Когда любви струна проснётся,
Откроются любви глаза,
Как птица, сердце встрепенётся
И дрогнет близкая слеза,
И нет покоя на душе,
И мы невольники уже. 
Любовь отвергнуть – в нас нет сил.
Но кто из нас о том просил?
Одна, единственная в сердце,
Горит звездой новорождённой!
Григорий же, неискушённый,
Не подошёл к заветной дверце,
Не стукнул в милое окно,
Чтоб отворилось, вдруг, оно…
                14               
Играла голосом  Светлана
И куковала из окна,
И звонкое «ку-ку» взлетало,
Как птица, –  радости волна.
Григорий, как заворожённый,
Истомой сладкой опьянённый,
В тенистых прятался кустах,
Как караульный на часах,
Когда аккорды пианино
Неслись нестройно из окна –
Вокалом тешилась она, –
Но получалось очень мило.
Григорий же невольно млел,
Беззвучно те же песни пел…
                15
Светлана мягкими шагами –
Волною волос по плечам, –
При свете люстры с хрусталями,
Подходит робко к зеркалам.
Все  спят. Она, как мышь, украдкой,
Рассталась с тёплою кроваткой,
Впервые стала с удивленьем
И непонятным ей волненьем
Себя нагую созерцать.
Девичье тело угловато
И бёдра слишком тонковаты,
И плечи под углом торчат,
И руки кажутся длинней…
Смутилась выходке своей.
                16
В сорочку быстро спрятав тело,
Расчёсывает волосы,
Ласкает, гладит, но уж смело,
А память лепит полосы:
Вот носик вздернутый чуть-чуть,
А оттопыренная грудь –
Нелепо в зеркале торчком – 
Смотрелась дерева сучком…
Смеясь и странному движенью,
И любопытству, и тревоге.
Она была на том пороге
Чудесного перерожденья…
Задув блистанье хрусталей,
В ночи с мечтами ей светлей.
                17
Набросив лёгонький халат,
Спешит, ей хочется наружу,
И мириады звёзд глядят
В её нетронутую душу.
Ей захотелось крикнуть им,
И звонким голосом своим
Поколебать вселенной струны
Бездонной блещущей лагуны…
А поутру, открыв глаза,
Светлана не спешит вставать,
Росу с ромашками топтать,
Но ловит птичьи голоса
И вторит мысленно пернатым,
Внимая звукам их богатым.
                18
Но солнце поднимает всех.
Захлопали уж в доме двери.
Светлана, зная свой успех,
С утра выводит птичьи трели:
Кукушкою, то иволгой
Или ещё, какой другой,
И звуки окрылённые –
Посланцы оживлённые –
Летели к солнцу, в синеву
Эфир вселенной возмущая,
И без ответа пропадая,
Бесследно тая наяву.
И восхищённою душой
Она летела за волной…
                19
В среде подруг она беспечна,
Смешливая и говорлива,
С мальчишками же бесконечно
Напряжена и бережлива.
В ней чувства плещут ярко, страстно,
Скрывать их было бы напрасно,
Играют ясно на лице,
Как чёткий оттиск на свинце.
Открыто сердце для походов
На дикие родные горы.
Заглядывала в лисьи норы,
Пугалась шуточных подвохов
И с визгом прочь летела серной…
Взгляд утопал тоской безмерной               
                20
В костре на ярких языках,
На искрах, восходящих в ночь,
А днём – на белых облаках,
Плывущих, в неизвестность прочь.
Склонялась к ландышу живому,
Как будто к другу дорогому:
Коснётся лика обаянье,
Улыбки нежное сиянье,
Но мир её – живая песня,
А голосок, что родничок.
Умолкнут птицы и сверчок,
Умолкнут все земные пенья,
Когда колеблет мир волной
Светланы голос неземной…
                21
Мальчишкам чужды сердца муки,
Пока их солнце  не взошло;
Делиться с ними – злая шутка,
Притом, не омрачив чело.
Светлана, – это божество!
И этой тайны  торжество
Уж не уступит  никому.
Не оказаться б самому
В огне язвительно-шутливом,
Уничтожающем во прах:
Позор, трагедия и крах!
И всё же он в душе счастливый:
Любил, страдал, но был своим,
И для друзей неуязвим…
                22
Три года канули в былом.
Герои выше ростом стали.
Но он, ни словом, ни  пером
Чувств не сумел открыть Светлане.
Носил ту ношу, как святыню,
И оживить бы мог пустыню,
Когда б проснулся в нём поэт,
Родился бы любви сонет…
Господь замкнул его уста,
Но дал возможность наслаждаться
Случайной встречей, задыхаться
Волненьем трепетным всегда,
Воспринимая сердца муки,
Любви, чарующие звуки…
                23
А рядом с Гришей десять лет
За партою одной – Евгений.
Родства же душ меж ними нет,
И ненависти нет и тени.
Евгений всё особняком,
Но не считался чудаком.
Красив и статен, крепко сложен,
В кругу ребят был осторожен.
Учился только на отлично.
Всегда опрятен и послушен,
В общении он не был скучен.
Вращался в обществе приличном.
Был дядя у него в чинах,
В элитном доме жил в низах…
                24
Когда скрываешься в тени,
Задумчив, а в глазах томленье,
Когда на сердце соловьи,
Но при одной всегда в смятеньи,
Подметит всё же глаз пытливый
И потечёт ручей шутливый,
Насмешек рой и хохоток.
Сердечной тайны островок
Из тени явится наружу
Уж запираться нет нужды
И откровения дрозды
Теплом согреют вашу душу.
Коли открылся человек,
Ему не спрятаться вовек.
                25
И до Евгения дошли,
Его тревожащие звуки.
Без мысли обострять углы,
Спросил Григория про слухи.
Григорий не кривил душой,               
Устал от скрытности такой.
Уж в том не видел он греха:
Живёт любовь, живёт века.
Евгений, вздрогнув, рубанул:
«Григорий, я люблю Светлану!» –
Как в кровоточащую рану
Огнём палящим ковырнул.
Безжалостны Амура стрелы.
Не ведает проказник меры.
                26
Евгений вовсе не лукавил.
Ему нисколько нелегко.
Он искренне любил Светлану
Любовью первой, глубоко.
Светлана знала, но она
Была строга с ним, холодна.
Ей нравились его вниманье,
Его усердные старанья,
Но раздражала его прыть
Казаться всех умней, значимей.
На сердце и тепло, и иней,
И потому умела скрыть
К нему своё расположенье.
В душе тревожное сомненье.
                27
Светлана замечала часто
Григория пристрастный взгляд,
На встречный – тут же уклонялся
Игрою в детский маскарад:
То отрешённость, то беспечность…
Догадки строила, конечно.
Её смущала его дерзость:
«Способен ли такой на нежность?
Он всё с мальчишками». Сей мир
Был чужд и непонятен ей.
Ложилась складка меж бровей:
«Не Гриша ли, мне сувенир
В карман пальто клал? И не раз», –
Не разрешить проблему в час.
                28
Желая все расставить точки,
Их пригласила на свой день,
Находит: жизни узелочки
Не так просты, и гуще тень.
Григорий робок и сконфужен
(С домами светскими не дружен).
Она за Гришей наблюдала.
Столь робкого его не знала,
И всё оставила, как есть –
Загадки,  помыслы, сомненья
Найдут со временем решенье, –
Не позволяя себе сесть
В седло интриг и суеты,
Коль чувств размытые черты.
                29
Евгений был самоуверен,
Самолюбив, не в меру горд.
Всегда стремился быть примером,
Любил признание, почёт.
О Грише слух застал врасплох.
Он даже допустить не мог,
Что кто-то мир души нарушит –
К Светлане чувства обнаружит.
Не хочет верить слухам скверным:
«Чтоб Гришка Свету мог любить?
Зачем же так людей смешить?»
Ошеломлён, и откровенно,
Мириться, с этим не желая,
Он бросил вызов, защищая…
                30
Григорий свой прищурил взгляд
В глаза Евгению. Впервые
Растерянности горький яд
Вкусил он, и его борзые
Рванули в омут с головой,
Как будто нет стези иной:
- Ты ждёшь, что я отдам Светлану?
Тебя ли на коленях стану
Просить о милости такой? – 
Евгений тоже в драку лез,
Как будто ими правил бес:
- Светлане не бывать с тобой, –
Два петушка делили то,
Прав не имея ни на что.
                31
- Пусть разрешит всё поединок.
Идём. Сразимся за Баксаном, –
Не дожидаясь влаги с льдинок,
Вонзённых в сердце так нежданно.
В глазах – огонь, а в сердце – брань,
Как огнедышащий вулкан.
Не оставляя на потом,
Спешат, гонимые хлыстом
Безумства ревности  колючей.
Погасли солнце, небеса
И юной жизни голоса.
На них легли свинцовой тучей
Гордыня, ненависть и злоба.
Под гнётом чувств ослепли оба.
                32
Светлана встала между ними
Неодолимою стеной.
Они же не были чужими!
Теперь же, с буйной головой,
Как два оленя, два самца,
Решились биться до конца.
Им нет нужды смотреть далёко,
Чтоб совести не знать упрёка.
Избрали страшную дуэль –
Души трепещущая рана.
А умирать им было рано.
В садах дурманящий апрель.
Любовь и жизнь, любовь и смерть,
Что можно в этом усмотреть?
                33
За речкой вздыбилась скала,
И к ней, как перст, прирос утёс.
Вершина гордого ствола
Не плешь – бурьян вместо волос,
И ненадёжная тропа –
Не умещается стопа –
Ведёт на этот пятачок.
Всего на семь шагов клочок
Твердыни, обрывался  вниз
На двадцать метров. А они
Решились сократить их дни,
Не осознав, что значит жизнь:
«Кто с пятачка живым вернётся,
Тому Светлана достаётся».
                34
Коль два козла на той тропе,
Что на обрыве, вдруг сошлись,
Но нет и мысли при себе,
Что оба вдруг сорвутся вниз,
И нет надежд на вразумленье.
Всё спешно, всё в уединеньи
Уж решено: один ли оба
Сойдёт, сойдут во чрево гроба.
«Несчастный случай» всё покроет,
Умоет горькою слезой.
Сады покроются листвой,
Но горя матерей не смоет
Вновь нарождающийся день.
Нет! Незабвенна сына тень.
                35
Григорий дружен был с утёсом,
Там зажигал костры не раз.
Не утруждал себя вопросом:
«Опасно ли?» И в этот час
Он шёл на бой родной тропой,
Ведомый роковой Судьбой.
Ему всё было безразлично.
Шагал походкою привычной.
Ни страх, ни ненависть, ни злоба
И не развязка впереди –
Утёсу отдал роль судьи,
И не смотрел под крышку гроба.
Доверился своей звезде.
Вполне держал себя в узде.
                36
Евгений чужд был острых схем,
Ходил надёжною тропой.
Желаний не было совсем
С утёса гордого рукой
Махнуть, как Знаменем Победы.
И, повторяя имя Светы,
Он, с растревоженной душой,
Шагал неведомой тропой.
Готов был повернуть назад.
Помимо воли ноги сами
Под чью-то дудочку плясали,
А ревность застилала взгляд.
Григорий этого не знал,
И курс уверенно держал.
                37
Злой рок их приближает к цели,
И вот опасная тропа.
Они рассудком ослабели.
Гордыни юной скорлупа
Замкнула нужные слова…
Утёса гордая глава
Не ждала жертвоприношений.
Немилость вздорных отношений,
Не испросив любви Светланы,
Их вывела на ту тропу
Свою испытывать судьбу,
Не примирив души вулканы.
Григорий на утёс ступил
И в ожидании застыл.
               38
Евгений вовсе не был трусом,
Но все движения его
Сковало неуместным грузом
Волнения, и у него
В коленях дрожь и сердце бьётся,
А тело вдоль скалы простёрто.
Он ставит ногу на тропу,
А мыслями уже в гробу.
Другой ногою оступился,
Не удержался за карниз,
Пополз, пополз и быстро вниз,
И криком с миром он простился.
Внизу безжизненное тело
Глазами в никуда смотрело.
                39
Григорий на тропу, стрелой –
Охвачен бесконечным страхом –
Летел к подножью. Под скалой
Пал на колени перед прахом
И слёзы брызнули из глаз.
Он закричал – весь мир погас –
Уж ускользала нить рассудка,
Когда вдохнул плоды проступка.
Схватил хладеющую руку,
Прижал к груди своей и сник.
Народ бежал на Гришин крик.
Но кто отменит чью-то муку,
Когда свершилось, грянул рок?!
Бессильны жалость и упрёк.
                40
Как суетливая волна,
Толпа обоих их накрыла.
Многоголосая она
Григория всё тормошила,
Но, не добившись ничего,
Сама оставила его.
А он вместить  не мог никак:
«Всему виной неловкий шаг.
Уж лучше б оступился сам
Радетель глупости печальной,
Жестокости необычайной,
И душу б отдал небесам».
Увидел смерть, как жизни ось,
В нём что-то вдруг оборвалось.
                41
Он весь обмяк, и безысходность
Объяла гнётом душу, тело.
Пред ним отверзла чрево пропасть,
И нечто жуткое глядело
В его отравленную душу,
Но вырваться в тот миг наружу,
Ни сил, ни воли не имея,
Прервав дыхание, бледнея,
Не мог, а звон колоколов,
Иного слуха не касаясь,
Бил прямо в сердце, надрываясь,
Чугунной массой языков…
Не различал он никого.
Все – призраки вокруг него.
                42
Григорий снова на ногах,
Но встал не сам, его подняли,
И немощен он был в словах.
За плечи чьи-то руки взяли,
И отвели его домой.
«Евгений мёртв, а я живой», –
И с этим непомерным грузом
Жизнь показалась вдруг обузой…
Недолго он уединялся.
Его не трогали совсем.
Свидетель был, поведал всем,
Как Женя на тропе сорвался.
Но истиной владели двое,
Григорий всё поведал  Боре.
                43
Не состоялся поединок.
Их рассудил владыка Случай.
Жизнь – хрупкое созвездье льдинок.
Неверный шаг и там, под кручей,
Стоит печальный обелиск
И вопиет: «Цена за риск –
Доверить жизнь свою горам».
Но кто из нас внимал словам,
Написанным нам в назиданье?
Мы поступаем как хотим,
И неразумностям своим
Всегда находим оправданье.
Ошибки наши нам дороже:
Следы в душе, порой – на коже.
                44
Укрылись листьями сады,
Печаль остыла, пахнут розы,
Лишь мать печальные цветы
Несёт жестокому утёсу.
Садится рядом с обелиском
На камень, наклоняясь низко.
О чём-то шепчут скорби губы,
Без слёз, по камням гладят руки
Тень сына…. И с тех горьких дней
Алеют маки, словно кровь
Запечатлевшая любовь,
Но не поёт здесь соловей.
Стоит утёс, как на крови, –
Невольный жертвенник любви.
                45
Григорий не спешит к Светлане.
И мы растеряны когда,
Когда предстанет перед нами
Любви разбитая мечта.
«Куда девались страсти муки,
Любви, чарующие звуки?
А Серафим где? Улетел?
Колчан амуров опустел?»
Что скажет сердце за Светлану?
«Она и нет. Совсем иная.
Обыкновенная. Земная.
Где та, что нанесла мне рану?» – 
Отводит он холодный взгляд
Печальнее, чем зимний сад.
                46
Утратил вдруг, чем жил три года,
О чём мечтал и чем дышал.
Явилась чуждая свобода,
Которую не призывал.
Он будто вышел на перрон –
Хвост показал его вагон.
И мучает его вопрос:
«Где же причина грёз и слёз?
Если любовь, куда  девалась,
Та, что пылала, сердце жгла,
Как раскалённая игла?
Вдруг умерла? Души усталость?
Так что же есть она – любовь –
Страстями будоражит кровь?
                47
А может, всё перегорело,
Как в позабытом очаге,   
И сердце холодом одело,
И потонуло всё во мгле?»
На сердце – серая усмешка.
Уж не любовь, а головешка,
Обуглилась и почернела,
А горка серая из пепла
Сокрыла чудо-родники.
Волшебных струн умолкли звуки,
Угасли сладостные муки,
А сердца гулкие шаги,
Утратив силу красоты,
Пугают звоном пустоты.
                48
Евгения, быть может, тень
Дохнула завистью студеной
И погасила в сердце день
Затменьем ревности холодной?
Уж не тянулся за Жар-птицей,
Что стала прошлою страницей.
Любезно обращаясь к Свете,
Искал он вовсе не привета,
А истину на свой вопрос.
Но так и не найдя ответа,
Не беспокоил деву эту,
Познав душевный перекос.
Евгения хранил он тень.
Мог различить, где ночь, где день.
                49
Мы предаёмся нашим чувствам
И верим в эту сказку свято,
Но вдруг однажды станет пусто,
А сердце холодом объято,
И мы расстроены. Обидно!
Нам заблужденье очевидно,
Но чувств былых не презираем
И благодарно вспоминаем
Волшебный свет святой любви,
Мечтанья, грёзы и страданья,
Томленье в страсти, воздыханья,
Сжигающий огонь в крови...
И пусть любовь подобна яду,
Воспринимаем, как награду.
                50
Когда любовь коснулась сердца,
Ему четырнадцать! Таков
Едва, едва оставил детство.
А нынче отрок наш каков?
Не человек, а половина,
И школа держится ревниво
За вечный тезис неспроста,
То школы, школьная верста.
Никто не спорит, плод зелёный,
Не может содержать семью.
Пока он зрел, любовь – тю-тю!
А к зрелости, опустошённый –
Увы, утрачено зерно –
Живёт как крот, в душе темно…
                51
Пришла пора сказать «прости», –
Им школа распахнула двери 
В мир новый. Новые пути
Им выбирать – они не дети.
Все разлетелись кто куда.
Их увозили поезда:
Кого в Москву, кого в Ростов,
А тех в Баку, а он в Тамбов.
Профессий много – океан –
К чему душа лежит и есть
Способность утвердиться здесь,
На ниве той, коль выбор дан:
Она врачом, а он учитель,
Моряк, пилот или строитель.
                52
Звонок последний! Школьный бал!
И, нечто целое, – их класс,
Который десять лет взрастал,
Собрался, чтоб в последний раз
Взглянуть, скользнув, проникновенно,
Всё остаётся сокровенно,   
В хранилищах души живой,
И, как сосуд всем дорогой,
Упавший – брызги хрусталя, – 
И разлетелись семена.
А благодатная страна,
Как мать родная повела.
А в каждом семени росток.
Плод позже, а пока цветок.
                53
И разлетелись по дорожкам
Страны огромной, величавой.
Не поклонились ни порожкам
Родным, ни матери печальной.
И восходили на вершины
Своей судьбы и нет причины
Ругать Отечество своё,
Иначе это шельмовство.
Да, были те, что всё ловчили,
Взять не могли  умом, ни задом.
Протекции с особым вкладом –
«На лапу» – в люди выводили.
Но в основном своим трудом
Была возможность строить дом…
                54
Детей пугали, года два,
Легендой местного фольклора.
Как мальчик Женечка едва
Взобрался на утёс и вскоре
Утёс схватил его рукой,
Швырнул на камни головой.
Все видели, как Женя падал
И долго горько, горько плакал.
Потом легенда умерла.
Лишь обелиск напоминал
«Несчастный случай» серых скал.
Я видел сам как детвора
Махали с гордого утёса,
И нет упрёка, нет вопроса…
                55
Наряд лесов всё устилает 
Ковром, шуршащим под ногами,
И солнце, чуть поднявшись за день,
Шлёт бледный луч, прощаясь с нами,
Всё предавая холодам,
Погоды серой и ветрам,
Забвению тепла Природы,
Капризам грустной непогоды.
Уж белый иней сединой
Ложится по утрам на травы.
Они уж хрупки и шершавы.
А тучи тяжкою толпой
Спешат упрятать луч прощальный
Поры плаксивой и печальной.
                56
Родная Русь, люблю тебя.
Не отвергай мои признанья.
Я, как умел, берёг тебя,
Теперь свидетель умиранья
России-матушки моей.
Мне боль от немощи сильней.
Люблю. Люблю! Люблю тебя,
Когда советская семья,
Без страха за своих людей,
Стояла крепко на ногах,
Когда  носила на руках
Тебе всегда родных детей,
Когда встречала сыновей
Ты у распахнутых дверей;
                57
Когда бесстрашно и сурово
Врагов карала ты мечом,
И слабым помогла не словом,
А предложив своё плечо;
Когда советский наш народ
Уверенно смотрел вперёд,
Держал серп, молот, жатвы колос!
Страна шагнула первой в Космос!
Но знаю и люблю иную:
Оболганную вкривь и вкось,
Обобранную всю насквозь,
Полуголодную, босую,
Где сыновья осиротели
И беспризорные голь-дети.
                58
Я за тебя сейчас боюсь
Многострадальная родная
И вымирающая Русь.
От водки, тихо вымирая,
Истаял русский наш народ
И так, шутя, на нет сойдёт               
Лет через десять ли пятнадцать,
От силы может через двадцать.
«Нет человека – нет проблем».
Народа нет и нет России!
Останутся следы в архиве.
Сценарий страшных, жутких схем
Нам Аллен Даллес подарил
Из кухни мира воротил.
                59
Да, я люблю тебя, Россия,
И верю, Бог не даст тебя
Распять на крест (просил и я),
Как Сына (тот народ любя).
А может ты уж на кресте,
Что на коломенской версте?
Не испустила ещё дух
И не замкнулся ещё круг –
Три горьких года с половиной –
Бог положил на одре быть,
Вторым пришествием сломить
Антихриста террор глумливый,
И ты бессмертия цветы
Вдохнёшь за горькие труды.