Ласточка

- Может останешься? – без всякой надежды спросила она, глядя, как он завязывает шнурки.
- И что будем делать? – ему даже глядеть на неё не хотелось.
- Обязательно что-то делать?
- Прости, но я опустошён и раздражён… мне надо успокоиться, и зарядиться…
- Чай попьём с рулетом… есть вино, сыр, креветки… можно кино волнительное посмотреть… оставайся… завтра выходной… я рубашку твою постираю… носки… И мама всегда рада, когда ты остаёшься…
- Извини, у меня есть дела…
- Но ведь всё было хорошо… всё получилось… ты мне не веришь?.. я, правда, взорвалась…
- Я тоже… и в этом вся беда…
- Ну, какая же в этом беда?.. это счастье… мы же одновременно…
- Может быть… может быть… - он выпрямился, надел куртку. – Пока.
- Что, и не поцелуешь?
- Нет.
- Позвонишь?
- Не знаю…
- Я буду ждать…
- Жди…

Моросил мелкий дождь. Свет фонарей казался золотисто-туманным. Он быстро шёл к метро. В переходе стояла слепая женщина и, хорошо поставленным голосом, пела: «Я ехала домой, душа была полна…» Это был его любимый романс. Он остановился, дослушал до конца. Нахлынули воспоминания детства, почему-то хотелось плакать, но он не мог себе этого позволить, он считал себя человеком волевым и сильным. Достал кошелёк, переложил сотенную в пакет, который держала женщина.
Место было. Сел. Гудели и стучали колёса. В чёрных окнах, как змеи извивались кабеля и отражались лица пассажиров. Вагонное радио доброжелательно объявляло остановки. Люди выходили и входили. Он сидел с закрытыми глазами, но не спал и не дремал – смотрел фрагменты своего детства.

Он вытащил из-за пазухи новую рогатку. Пацаны обомлели. А кто-то и позавидовал.
- Ух, ты! Дай посмотреть…
- Ну, ты, Моцарт, мастак…
- А мне сделай такую…
- И мне…
- И мне…
В детстве у него был абсолютный слух и музыкальная память. Он легко и красиво мог напеть или насвистеть любую, самую сложную композицию. И барабанил хорошо, во что угодно, что под руку подвернётся. Его отдали в музыкальную школу, по классу аккордеона, а ему хотелось рояля, но родители считали, что рояль – слишком громоздко и шумно, при такой малой габаритности квартиры и такой оглушительной слышимости в доме. Папа не переносил конфликтов, а мама всегда ровнялась на него… Серёжа пел в школьном хоре… Словом, вот причина, по которой он получил прозвище Моцарт. Правда, некоторые утверждают, что от фамилии. Да – фамилия тоже сыграла здесь роль. Скажем, была бы фамилия Бахметов, прозвали бы Бахом.
Итак, фамилия у него была Моцкин.
В институте и в армии Моцартом его уже не звали. Просто – Моцкин. А после демобилизации и не за что было – на первом году службы его сильно избили, что-то нарушилось в голове, слуха не стало, хотя слышал он хорошо – цифровой шёпот врача различал безупречно… музыкальная память притупилась… Он, даже, «в лесу родилась ёлочка» коверкал до неузнаваемости… Переживал, ибо любил музыку, и петь любил. Эта проблема исследована и существуют методики, и есть хорошие специалисты, но… постоянно возникают другие проблемы, которые поглощают всё время… Что там слуховая память –  зубами заняться некогда…
И почему-то женщины звали его не по имени, а по фамилии – Моцкин… это было очень обидно, но вида он не подавал.
Да, рогатки он мастерил отменные, с художественным вымыслом, с витиеватой резьбой, с отличным боем… «меткие» - говорили пацаны. Рукоятки резал фигурные: в виде крокодила, льва, орла… или выдумает, что-нибудь эдакое, незнамо что, а красивое – глаз не отвести… никогда не повторялся – все изделия разные – эксклюзивные, как теперь говорят… И заказы от пацанов он принимал охотно – любил дерево резать, а себе куда столько рогаток… Можно было резать что-то другое, но рогатка – это оружие, а оружие для пацана – это всё…
- Слышь, Моцарт, сделай мне ручку в виде русалки…
- Чо, с рогами будет?
- Зачем? Ты её вниз головой поставь… чтобы, как бы, ноги раздвинуты…
- Ты чо, Колпак, у русалки нет ног – у неё хвост… и чешуя по пояс…
«Я ехала домой, двурогая луна, смотрела в окна скучного вагона…» - прозвучало в мозгу. Он попробовал воспроизвести… опять, и опять не получалось… Объявили его остановку.

Позвонил ей через неделю.
- Привет. – сказал спокойно, хотя некоторое волнение, где-то в глубине сердца, испытывал: вдруг у неё за это время что-то произошло… кто-то появился… ведь он так некрасиво ушёл…
- Привет… откуда звонишь?.. – она не могла скрыть радости, радуги в голосе так и плясали, так и плясали.
- Приезжай ко мне… я ужин готовлю…
- Прямо сейчас?.. – конечно же, ей хотелось сказать «лечу, лечу мой милый», но он целую неделю не звонил, так тоже нельзя. – Уже темно… тебе не стыдно гнать девушку по тёмным переулкам…
- Не сгущай краски… Я тебя встречу у метро…
- А что я маме скажу?..
- Скажи правду.
- Сам скажи…
- Давай… Добрый вечер, Евгения Родионовна… рад слышать Вас…
- Добрый вечер, Серёжа, добрый вечер… и я рада тебе…
- Как Ваше самочувствие?.. Давление в норме?..
- Спасибо, Серёжа, терпимо… моя норма теперь 220 на 170…
- Да, погоды так резко меняются… полнолуние к тому же…
- Вчера к врачу ходила… сахар…
Всё – дальше ему было не интересно, и он перешёл к делу.
- Евгения Родионовна, я слышал у Вас дочь на выданье?.. вот решился похитить… если Вы, конечно, не против…
- Я не против, но как Вы узнали?.. – она любила юмор и с удовольствием подыгрывала.
- У меня на отливе кухонного окна голубь приютился… воркует… Короче, я Вашу Тамару увлекаю в Самару…
- Но у меня Анастасия…
- Для тъ-акова гъ-арьячива джигита эта не имеет значъ-эния… - блеснул кавказским акцентом.
- А если я буду против?..
- Мъ-аи кунаки пахъитят и Вас… толко я живу висако в гъ-арахъ – с Ващим съ-эрцем…
- Ну, хорошо, хорошо… - как ей было не согласиться, как (?), если девушке тридцать два года, четвёртый месяц подыскивает работу… характерная. – И заметьте, Серёжа, я выкупа не требую…
- Это в высшей степени гуманно… целую Ваши ручки…
- Но там же темно?.. – ах, как ей не хотелось терять такого собеседника. – Может Вы к нам…
- Не беспокойтесь, Евгения Родионовна, я её встречу… И потом, у меня курица в духовке…
Моцкин жил один, готовить умел, и любил. Родители, выйдя на пенсию переселились в деревню, в их «родовое поместье» со стороны отца, который был из крестьян, но поднялся до главного инженера серьёзного предприятия. Старики изредка навещали сына, и, зная, что он ведёт бурную амурную жизнь, всегда предупреждали загодя.
Он служил управляющим в одной довольно успешной компании, занимающейся обработкой камня. Зарабатывал прилично, одевался со вкусом, по выходным ездил на хорошей машине и мог себе позволить разговаривать с женщинами непринуждённо.
Настя тоже разговаривала с мужчинами непринуждённо. Она была хороша собой, всегда видела себя со стороны… Внучка академика, дочь заслуженного педагога республики, в роду у них известная балерина, два полководца и купцы первой гильдии…
Он видел, как она поднималась на эскалаторе, вся такая взволнованная, хорошенькая-прехорошенькая... Он даже чуть было не прослезился от умиления, и никак не мог отказать себе в удовольствии пошутить… Он вышел на улицу, спрятался за газетным киоском и наблюдал, как она озирается по сторонам и поглядывает на часы… как, с каждой минутой, меняется выражение её лица. Он подкрался сзади и закрыл ладонями глаза.
- Серёжа, ты заставляешь женщину ждать – это дурной тон…
- Удивлена моему опозданию?.. - в его голосе не было нот виноватости.
- Моцкин, с тех пор, как познакомилась с тобой, я перестала чему-либо удивляться… что-что, а нервы потрепать ты умеешь…
- Приятно не удивляешься, да?.. – он видел, как счастливо искрятся её глаза, и подтрунивал неумолимо.
- Да. И глупо было бы это скрывать… Я ждала твоего звонка, бродяга… А ну признавайся, с кем целовался всю неделю…
- Ни с кем… даже губы пересохли…
- А вот я сейчас проверю… - она обхватила его шею и притянула к себе.
Зашли в магазин, купили вина. Настроение было хорошее. Он пропел: «Раскинув ро-о-озовый вуа-аль, красавица заря-яа лениво просыпа-алась, и ла-асточка, стремясь куда-то в да-аль, в прозрачном воздухе ку-у-палась.»
Она рассмеялась.
- Чему это ты?
- Ты так забавно спел…
- Переврал да?.. Ты знаешь этот романс?
- Знаю…
- А ну-ка, напой как правильно…
- Нет, я так не могу… на улице…

Русалка вышла отменная. Полдня сидел на солнце с увеличительным стеклом – выжигал чешую, брови, глаза и прочее… подчёркивал рельеф… Он и сам удивлялся, как это у него так здорово получается, словно руками его водит незримый волшебник… И главное обычным перочинным ножиком… правда хорошо отточенным – отец научил…
Резину, кожу, суровые нитки поставляли ему пацаны. Собрать рогатку одному очень трудно, лучше вдвоём – один натягивает резину, другой связывает ниткой. В принципе, если изменить технологию, сделать кое-какое приспособление… и он уже думал об этом, но ничего приемлемого на ум не приходило, и пока оставалось только придерживаться традиции.
- Эй, Гнутый, поди сюда! – крикнул он пацану, гарцующему на велосипеде.
- Чо дашь?
- В рог дам… подержи резину…
- Ух, ты!.. Это кому такая русалочка?
- Колпаку.
- А не жирно ему будет?.. он же соплями весь изойдёт – будет хвастаться…
- Тебе чо, жалко?
- А мне сделаешь такую же?
- Я тебе другу сделаю… лучше…
- Слушай, Моцарт, а русалка-то на Тоньку Журавлёву похожа… точно… и губы такие же… как у негретосочки…
- Понимал бы ты чего, негретосочка… ща как дам в рог, закувыркаешься… - его задело. Он тайно был влюблён в эту девочку, но на взаимность даже не надеялся – она балдела с Мишкой Гончаровым из 7-го «Б», который был похож на Олега Видова в роли Мориса Джеральда… Ревновал страшно… А то что русалка похожа на неё, на Тоню, он заметил только теперь с подачи Гнутого. «Нет – решил он, - Колпаку я её не отдам… ещё чего – будет лапать своими грязными руками… А ему сделаю другую русалку, с головой кошки… или обезьяны… во хохма будет…»
Они не успели доделать рогатку, подбежал Грек и, задыхаясь, прохрипел:
- Моцарт, там Клоун со своими наших бьют!

Они выпили вина, поели курицы, салатов и…
- Ну что, опять скажешь, не получилось?.. – она зависла над ним, счастливо улыбаясь и глядя в глаза.
- Скажу… - он тоже улыбался и не отводил глаз.
- Ну, тогда извини… - она отвернулась и закуталась в одеяло.
Он погасил ночник.
- Завтра… вернее, уже сегодня, поедешь домой, соберёшь все необходимые вещи… вечером заеду на машине… жить будешь здесь…
Она резко повернулась, накрыла его одеялом.
- Будем жить гражданским браком, да?
- Не знаю, как это назвать, но то, что не соскучишься – гарантирую…
- Я ехала домой, душа была полна… - у неё был красивый, сильный голос.
- Тише, тише… соседи спят…
- А что я скажу маме?..
- Как всегда – правду… но я с ней уже договорился…
- Когда успел?
- Вчера, по телефону…
- Моцкин, я тебя обожаю…
- Нет, не так… помнишь, у Ахматовой:
      «Ты всегда таинственный и новый,
       Я тебе послушней с каждым днём,
       Но любовь твоя, о друг суровый,
       Испытание железом и огнём…»
Видишь ли, происходит следующее: когда у тебя пошло и ты начинаешь колыхаться, как Ташкентское землетрясение, мои жидкие ребятишки стремятся выбежать из дома… я пытаюсь загнать их обратно, а ты не ведая что я творю, увеличиваешь амплитуду и… как следствие, диссонанс и поражение… И заметь, это не только моё поражение, но и твоё тоже, хотя, как ты утверждаешь, мы взорвались вместе, что является, в общепринятом формате, апогеем сексуального счастья… Стремление к оргазму – самое большое недоразумение в отношениях между мужчиной и женщиной… Увеличение энергетического потенциала и сознательное перенаправление потоков – вот цель, достойная зрелого ума…

Дрались до первой крови. Также, согласно междворовой конвенции, во время драки один на один, запрещалось: бить в пах, душить и пользоваться посторонними предметами, как то –  ремень, палка, труба, камень и прочее, что может подвернуться под горячую руку... и содержимое карманов перед боем нужно было передать своему секунданту. Нарушение влекло за собой серьёзные санкции: три пачки хороших сигарет, и, само собой разумеется, позорище… Потерпевший поражение честно, отдавал победителю самое дорогое, что у него было на данный момент. В случае победы в реванше, утраченная после поражения вещь могла быть возвращена.
Моцарт считался лидером этой группировки. С той стороны – крепкий рыжий парень по прозвищу Клоун. Так его прозвали большие пацаны – им он не мог возразить, а вот когда ровня, или мелюзга, его так называла он бесился.
Они учились в одной школе, но в параллельных классах. Первый раз подрались, в третьем классе, во время футбольного матча. Команда Клоуна проигрывала с крупным счётом. Большинство мячей забил Моцарт. Во время очередного прохода Клоун грубо пнул по ноге обошедшего его Моцарта. Завязалась драка. Сперва возились капитаны команд, потом включились и все остальные. С тех пор и пошло. Почти всегда начинали с «один на один».
У Моцарта были длинные, сильные руки, он, как хороший боксёр, старался держать дистанцию и бить наверняка. Он, по сложившейся уже традиции,  ударил первым. Клоун упал, но из положения «лёжа» резко бросился в ноги и свалил Моцарта. Тут Клоун был сильнее – он занимался в секции вольной борьбы. Под общее улюлюканье и советы с обеих сторон, бойцы катались по траве, пока кто-то из банды Клоуна не крикнул:
- Всё! У Моцарта опять кровища!
- Ну, давай чо у тебя там сегодня… - счастливый победитель протянул руку.
- Нет, эту не отдам – она ещё не доделана…
- Давай, давай – я сам доделаю…
Моцарт с большой неохотой взял у своего секунданта «русалку» и протянул Клоуну. Ничего не поделаешь – закон есть закон. Колпак, увидев, как его русалка перекочевала в чужие руки, возмутился.
- Я протестую! Это он мне делал! Отдай, Клоун!
- Всё честно. Теперь она моя. Хочешь отбить – выходи «один на один».
Колпак, зная, что Клоуна ему не одолеть, отступил.
- Я отобью её у тебя. – твёрдо сказал Моцарт. – А тебе – уже Колпаку, – сделаю другую.
Возвращаясь на свою территорию, пацаны утешали Моцарта.
- Да ты его почти сделал…
- Если бы не твой дохлый нос…
- Слушай, Моцарт, сходи к врачу – пусть тебе его отрежут…
- Правильнее сказать «ампутируют»… - поправил Айболит, у него папа был известным хирургом.

Он задёрнул шторы, погасил люстру, включил ночник. Всё равно было ярко. Тогда он накрыл плафон матерним цветастым платком. Теперь в самый раз и даже красиво.
- Сказочно… - прошептала Настя и потянулась к нему.
- Закрой глаза.
- Зачем?
- Не спрашивай. Привыкай быть послушной мне без рассуждения… если любишь меня… Любишь меня?
- Ну, ты же знаешь… - она закрыла глаза.
- Повернись вот так… ногу сюда…
- Что ты делаешь?
- Изучаю тебя…
- Я тоже хочу тебя изучать…
- Всему своё время… не открывай глаза… и не фантазируй… забудь всё что знала… только слушай мои руки… Так хорошо?..
- Не очень…
- Больно?
- Нет, но как-то неприятно…
- А так?..
- Так хорошо… очень хорошо… ой… ой, Серёжа…
- Стоп! Замри! Не дыши…
- Не могу – у меня уже пошло…
Выдернулся, животы их слиплись. Он обречённо уронил голову в подушку и промычал.
- М-м-м, опять не получилось…
- Что, опять я виновата?
- Будем работать… Будем работать?..
- Не поняла?
- Я спрашиваю, будем работать?
- Не знаю… мне кажется, я не смогу… я не понимаю, зачем это надо… я всегда думала, что природа сама всё сделает…
- Я тоже так думал… до третьего поражения…
- Уж не хочешь ли ты сказать, что я у тебя первая…
- Такая – да… И ла-а-сточка, стремясь куда-то в да-а-ль, в прозрачном воздухе купа-а-а-лась… А по поводу «зачем это надо?» так: чтобы ты была уверена во мне, а я в тебе… чтобы ты не мучалась вопросом «попало-непопало»… чтобы ты не пила таблетки, а я не копошился тут с презервативами… и вообще… Будем работать?
- Да. Я всё поняла…

Настроение было отвратительное. Вернувшись из школы домой, Моцарт наскоро поел, и, пока родители на работе, принялся делать новую русалку… с головой обезьяны. Плохое настроение он всегда развеивал творческим увлечением… Он взял маленькую ножовку и пошёл искать подходящую ветку… Он всегда уходил к обводному каналу и резал ивняк. Он шёл задумавшись, не глядя распинывая всё, что попадалось под ногу… Вдруг попалось что-то тяжёлое и твёрдое, боль пронзила всё тело и ударила в голову… И в то же мгновение пришла гениальная мысль: «Надо бить не в челюсть, а в нос… Так просто… как же я раньше не догадался…» - он развернулся и пошёл обратно. Побежал. Быстро собрал своих пацанов и направил на поиски Клоуна и его команды.
Клоуновцы рылись на свалке…
- Привет падальщикам! – вызывающе крикнул Моцарт.
- Чо, давно кровянку не глотал?! – огрызнулся Клоун.
- Пошли, буду русалку отбивать…
- Что ставишь на кон?
- Вот – любимая ножовочка…
- Ух ты… вещица что надо… пошли…
Они отошли в сторону. Моцарт отвернулся.
- Ты чего?.. – удивился Клоун.
- Чего, чего… луку мешок… - расстегнул ширинку, зажурчало.
- Так бы сразу и сказал, что обсикался… - у него тоже был тактический ход, ему тоже надоело получать первый удар, потом челюсть болела. Он решил, не дожидаться пока его собьют, а сразу войти в клинч, завалить противника и, как всегда, надавить ему на слабый нос, или поймать на болевой – пусть рукой постучит о землю, а пацаны посмеются.
Застегнув ширинку, Моцарт, развернулся и резко выбросил кулак. Клоун упал и схватился за нос.
- Есть! Готов! – заорали моцартовцы.
Клоун отнял руки от лица, они были в крови…
Принимая обратно свою русалку, Моцарт высказал претензию.
- А чо так заляпал?.. Ты чо руки не моешь?.. И на такую классную рогатку, такую гавённую резину поставил – от велика… и кожа от кирзача… эх, Клоун, Клоун – грубый ты человек…
Настроение исправилось.

Он пришёл с работы, принял душ. Она хлопотала у плиты. На ней было, сшитое ею же, но по его эскизу, платьице… точнее, кургузый, полупрозрачный балахончик… Она понимала, что демонстрирует себя, даёт ему эротическое представление и от этого сильно волновалась… да ещё готовка… А готовить она не умела.
Он сел за стол и смотрел на неё, как смотрит режиссёр на своих актёров, оценивая каждое движение, каждую реплику, критикуя и наставляя…
- Задержись в этом положении…
- Что? Я не расслышала… - она смутилась ещё больше, покраснела, и это доставило ему особое удовольствие. - Картошка ещё не готова…
- А ты?
- Я?.. - она обернулась, посмотрела на него, и он понял, что она готова… как спелая груша, чуть нажми и потечёт...
Когда они вернулись на кухню, вода в кастрюле выкипела, и картошка начала пригорать… Он откупорил бутылку вина, налил в бокалы.
- Итак, сегодня мы празднуем маленькую победу… - сделал паузу, и глядел в её глаза, ожидая вопроса.
- Какую победу?
- Нам удалось договориться… по главным позициям… мы живём вместе… ты встречаешь меня вкусным ужином…
- Ты ещё не попробовал…
- Как же – первое блюдо мы уже съели… за любовь…
- Хороший тост… за любовь… - в глазах её сверкнули счастливые слезинки… Ах, как он любил такие мгновения.
Выпили. Она положила ему салатов, красной рыбки, ветчины…
- А теперь я тебе нарисую план развития темы… Ты хорошо сейчас взорвалась?
- Очень…
- Теперь будет через четыре дня… потом через восемь… потом через шестнадцать… потом через тридцать два… потом через шестьдесят четыре…
- А потом через сто двадцать восемь, да? – в глазах её стоял ужас и отчаяние.
- Потом видно будет… не торопи события… Я ехала домо-о-ой, я думала о Ва-а-ас, тревожно мысль моя-яа и путалась и рва-а-лась… подпевай… споём, доедим, и будешь меня исследовать… ты же хотела… а я научу тебя правильно дышать при задержании…

Русалка с головой обезьяны получилась ужасающе привлекательной. От хвоста до пупка шла чешуя, от пупка волосы… этакая чешуйчато-волосистая обезьялка… глаза у неё были бешенные, а рот искривлён дьявольской усмешкой, словно она глумилась над всем и над вся… Во дворе никого не было, пришлось вязать одному… неудобно, страшно неудобно, но справился…
Думает, надо бы испытать. Пошёл на пустырь. Нашёл круглый камешек, зарядил, выстрелил в небо. Камень взмыл высоко, так высоко, что он едва не упустил его из виду. «Теперь по цели…» - зарядил шариком от подшипника. Огляделся. На проводах сидели ласточки. Выстрелил не целясь, только направил в сторону птиц. Все вспорхнули, одна упала на землю. Попал прямо в глаз. Она, бедная, билась, кувыркалась, пыталась взлететь… потом опрокинулась на спинку и всё – только лапками дёргала… глаз вытек, глазница наполнилась кровью… ужасное зрелище… Он склонился над ней и смотрел как она умирает… Она смотрела на него целым глазом, в котором стояли как ему показалось,  страх и удивление – за что? Что я тебе плохого сделала?.. Сердце сжалось, потекли слёзы… Воробьёв и голубей они жарили на костре и ели… а с этой что делать? Зачем?.. Он разозлился на себя, сломал рогатку, швырнул, и побежал домой… на полпути резко развернулся и побежал обратно… под руку попался кусок арматуры, он выкопал ямку, положил в неё трупик и засыпал землёй…
Потом всю жизнь, в экстремальных ситуациях ему будет являться эта ласточка, этот её глаз, исполненный страха и недоумения… и когда он перед армией, на мотоцикле врежется в машину, и будет лежать в больнице… и потом в казарме, когда будет отмахиваться от дедов и получит сзади удар по голове чем-то тяжёлым… и потом почему-то всегда, когда будет расставаться с женщинами…

- Какой сегодня день? – спросил он, глядя в потолок.
- Шестой… второго этапа… - она лежала рядом и влюблёнными глазами смотрела на профиль его лица.
- Всё верно… на шестой день удержания у меня всегда начинают гудеть яички…
- Гудеть?.. – она улыбнулась и пустила руку туда, откуда должен был раздаваться гул. – Но я ничего не слышу…
Он сделал вид, будто не заметил реплики.
- Ну, хорошо, с яичками я сам справлюсь… а вот массировать предстательную железу будешь ты…
- Я? Как?
- Минута на размышление… время пошло…
Он так же смотрел в потолок, и в наступившей тишине, чувствовал её напряжённый взгляд, и слышал биение сердца.
- Я поняла… я всё поняла… Фу! Не буду!
- Что? Не будешь? Да ещё – фу!.. – он сел и смотрел на неё в упор. – Ах да, простите, сударыня… как же я мог это забыть?.. Простите великодушно… Простите меня окаянного, нерадивого и беспечного… Вы же у нас внучка академика, дочь именитого на всю страну педагога, потомок балерин, полководцев и лучших представителей купеческого сословия… А кто я пред Вашим сиятельством – жалкий камнетёс Данила Моцкин… Позвольте Вашу ручку…
- Зачем?
- Я помогу Вам собираться…
- Ты что, серьёзно? Час ночи!
- Не кричите –  нормальные люди спят…
- Но я же…
- Не извольте беспокоиться – я оплачу все расходы… Мой автомобиль хорошо заводится в любое время суток, и независимо от погоды…
- Нет, это произвол какой-то…
- Жаль только Евгению Родионовну… бедная старушка… у неё такое слабое сердце… и сахар…
- Да? А меня тебе не жаль?..
- Простите, сударыня, мы теряем время… Я бы ещё хотел перед работой вздремнуть… хотя бы часок…
- Я согласна… Не смотри на меня так…
- А прощения попросить…
- Что? Час от часу не легче…
Она посмотрела на него с вызовом, но тут же поняла, что вызывать его некуда… не к кому апеллировать…
- Прости… что я должна делать?
- Для начала остричь ноготь среднего пальца правой руки…
- И что это будет? Все пальцы с ногтем, а один без?..
- Можно все остричь… Я сам это сделаю… с материнской нежностью и отеческой заботой…
Он пошёл в ванную, взял маникюрный набор, посмотрел на себя в зеркало, улыбнулся… вернулся к ней.
Каждый остриженный и обработанный щипчиками и пилочкой пальчик он трижды целовал, нашёптывая что-то непонятное, таинственное… Она смотрела на всё это сначала с ужасом – чего ей стоили такой красоты ногти, потом с безразличием – всё равно, лишь бы не бросил, потом с любопытством и умилением – приятно, всё таки, когда за тобой так неожиданно и нежно ухаживают…
- Ну вот и всё, а ты волновалась… пойдём помоем ручки… хорошо… теперь смажем пальчик кремчиком… вот так… и вот сюда… ты ведь пользовалась кружкой Эсмарха, ухаживая за мамой?..
- Ой какая она нежная, Серёжа… и ласковая… она разговаривает со мной…
- И что она тебе говорит?
- Она говорит, что любит меня… Ой, какое интересное ощущение… можно взорваться…
- Нет-нет, ни в коем случае. – он стал дышать интенсивно и шумно.
- Что ты делаешь? Что ты делаешь? Из меня уходит энергия…
- Хорошо… а теперь?..
- А теперь прилив… Ой, ой, ой, Серёжа… милый мой Серёжа… я…
- Всё, достаточно… Пойдём вместе в душ…
Он сидел на краю ванны и смотрел, как она расчесывает волосы… будто струящийся по спине тёмно-каштановый в золотистый отлив водопад.
- Я тебя обожаю, Серёжа… но откройся – кто ты?
- Ах, какой замечательный вопрос… блестящий вопрос… на такие вопросы грех отвечать однозначно и тускло… Так слушай же, о, несравненная Лейла...
- Лейла?
- Не перебивай. Я – потомок Великолепного Сулеймана, праправнук графа Калиостро… астральный сын Алана Чумака и Джуны Давиташвили… Я легко мог бы стать руководителем секты, организовать ашрамы по всему миру… построить город Света…
- Почему город Света?
- Потому что город Солнца уже построил Виссарион…
- Второе Пришествие Христа?
- В Сибири… Я мог бы стать выдающимся политиком и бороться за стул президента – я знаю людей и владею словом, но… мне не достаёт трёх элементарных вещей… - сделал паузу.
- Каких вещей?
- Наглости, уныния и определённой глубины философского заблуждения… Иначе говоря, я слишком ироничен…

Однажды, отец пришёл с работы изрядно выпивши.
- Что случилось? – спросила мать.
- Пришла разнарядка и мою кандидатуру выдвинули на соискание…
- На соискание чего?
- Государственной премии и звания героя соцтруда…
- И ты на радостях…
- Нет, не на радостях – с горя…
- Говори яснее…
- Помимо меня там ещё два парторга… из нашего цеха и сборочного…
- Есть будешь?
- Буду.
Разогревая макароны с яйцом, она посетовала:
- Серёжа опять принёс двойку… и хулиганит на уроках… учителя жалуются… музыкальную школу прогуливает…
- Я сейчас с ним поговорю…
- Нет, нет, только не сейчас… не в таком состоянии…
Да – учился Моцарт неважно, хотя мог бы. Учителя говорили, что мера его способностей была велика, однако мера лени превосходила. Учить уроки не любил, зато замечательно изводил учителей и одноклассников ядовитыми шуточками.
Однажды ему пришло в голову свистеть по окончании урока географии – свиснет и спрячется под парту. Неделю свистел безнаказанно. Забавляло то, что учительница никак не могла его обнаружить. Она так смешно морщила лицо и шарила глазами. Заметив, наконец, хулигана она подошла и, больно схватив за ухо, вытащила из-под парты.
- Моцкин, паршивец ты эдакий, когда-нибудь ты доведёшь меня до белого каления и я придушу тебя.
- Вас посадят… - парировал Моцарт, ощупывая покрасневшее ухо.
- Ничего, отсижу как-нибудь, зато буду знать, что избавила общество от негодяя!
За ужином он спросил у матери:
- Мам, что такое «белое коление»?
- Это ужасное состояние, сынок, ужасное… то есть накал страстей, в душе человека столь велик, что он не в силах себя контролировать…
- А я думал, это у неё с коленками что-то…
- У кого это «у неё»? Опять в школе набедакурил?!.
В институт он поступил благодаря отцу, у того друг детства был тогда ректором одного из столичных вузов.

Весь этот день Настя провела у матери. Убирала квартиру, стирала, готовила. Она стала привыкать к статусу домохозяйки и работу уже не искала.
- Ходила к врачу… - жаловалась Евгения Родионовна. – Опять сахар на высоте… и голова раскалывается… и желудок болит… Ну а ты как, Настюша? Не обижает?
- Ну что ты, мама, он такой милый… заботливый… сам готовит… сам стирает… гладить любит, представляешь?..
- Хочешь сказать, что по дому работаешь только у меня?
- Нет, конечно, делаю: и ужин готовлю… и…
- Куда ходили, что видели?
- На Рождественские каникулы собираемся в Австрию… на горных лыжах покататься… он оказывается большой любитель горных лыж… А в сентябре, говорит, с дайверами на Мальдивы… И, вообще, мама, он такой интересный…
- В ЗАГС не собираетесь? Или всю жизнь думаете прожить этим… как его?..
- Гражданским браком…
- Вот именно, гражданским… все они такие – эти граждане… и отец твой тоже в начале был: и внимательный, и заботливый, и ласковый… а потом и направо, и налево… и где он теперь?.. Что мне с того, что он в Лондоне…
- Ну что ты, мама, всех под одну гребёнку…
- Ой, действительно, что это я… прости…
Когда она вернулась, он был уже дома. Сидел за компьютером, что-то писал. Она сняла плащ, выложила из сумки продукты, подошла к нему.
- Привет.
- Привет.
Поцеловались.
- Что пишешь?
- Так – ничего особенного… проба пера, так сказать… Как там Евгения Родионовна?
- Стабильно: давление, сахар… Тебе поклон…
- Спасибо. Что у нас сегодня на ужин?
- Извини, я только вошла… пойду что-нибудь приготовлю…
- Погоди… вот посмотри, что я тебе принёс…
- Ой, какая прелесть! Что это? – на столе, на белом блюдце лежало каменное яичко, с дырочкой сквозь попку и носик… величиной с перепелиное, голубое в розовых прожилках…
- Это камень из желчного пузыря фараона Термеса IV… знакомый египтолог прислал…
- Термеса? Впервые слышу…
Он расхохотался.
- Я пошутил… Сам сделал… Сперва умельцев своих озадачил, а потом думаю, нет – надо рукам дать памяти… Это голубой нефрит… камень бессмертия, ума, благих намерений и добродетели… Конфуций считал этот камень символом гуманности… Свойства этого камня поражают воображение… представляешь, он темнеет в руках человека упорствующего в своих заблуждениях… возьми в руки… Боишься?… при этом он считается панацеей чуть ли не от всех болезней… беременным женщинам рекомендуется носить его на животе для облегчения родов… да-да, не улыбайся – для облегчения родов…
- А дырочка для чего?
- В данном случае, это спортивный снаряд… для тренировки губных мышц…
- Что, в рот надо брать?
- А у тебя только эти губы, да?.. В дырочку просовываем вот эту бичёвочку… вот так… делаем узелок, чтоб не выскочила…
- А крючок для чего?
- За крючок цепляем вот эти грузики… сперва один… потом когда привыкнешь и станет легко, прибавишь ещё один… и так далее…
- И зачем это надо?
- Не догадываешься?
- Нет.
- Это надо для того, чтобы ты укрепила эти мышцы и владела ими… и чтобы я в определённые моменты чувствовал сладостное утеснение… но и ты поимеешь сполна – мои приливы будут способствовать увеличению объёма проникающей плотности… Улавливаешь, какая филигрань?.. фантазию… включай, наконец, фантазию… вернее, рассуждение...
- Ты противоречишь себе...
- В чём?
- Ты призывал меня не рассуждать и не фантазировать...
- Да, но тогда тебе нужно было понять - "что", а теперь мы пытаемся определить - "как"... Понимаешь? - он коснулся её щеки и посмотрел глубого в глаза...
- Понимаю… - жаркая кровь хлынула вожделенным приливом и переполнила все сосуды. Она томно закрыла глаза, потянулась к нему...
И он взял эту спелую, сладкую грушу.

На большой перемене к нему подошёл Айболит.
- Слышь, Моцарт, Тонька Журавлёва хочет с тобой балдеть…
- Врёшь. – он и обрадовался, и растерялся.
- Да вон она стоит, у окна… подойди и сам спроси…
- А как же Мишка Гончаров?
- Откуда я знаю… меня попросили передать, я передал…
- Ладно, спасибо… только никому…
- Обижаешь, Моцарт… Кстати и Колпак на тебя обижается, говорит, русалку зажал…
Она смотрела на него и улыбалась. Он смотрел на неё и рассуждал: «Блин, если я сейчас пойду к ней через весь коридор, все увидят и начнут гоготать – о, Моцарт втюрился в Журавлиху… Нет, ребята, я вас обдурю…» Он пошёл в другую сторону, поднялся по лестнице, пробежал через верхний этаж, спустился по другой лестнице, вышел в коридор этого этажа и… вот она стоит… смотрит туда где его уже нет… От волнения пересохло во рту, ноги налились слабостью, сердце, казалось, вот-вот выскочит, разорвав грудь в клочья… Мелькнула мысль: «Может не надо?» Прозвенел звонок. Он вздрогнул. Она пошла в свой класс.
- Тоня…
Она обернулась.
- Встретимся после уроков?
- Где?
- Хоть где?
- У фонтана…
«Вот это да… - думал он, - Главное ничего не делал – сама предложила балдеть… Блин, я ей такую рогатку сделаю… Какую рогатку – она же девочка?.. Тогда я ей сделаю…»
- Моцкин! Ты опять сидишь галок считаешь?! Выходи к доске, дружок, и покажи на карте остров Гренландия, и расскажи, что ты о нём знаешь…
Он ничего не знал об острове Гренландия, и найти на карте не смог.
Он вышел из школы и быстро направился к фонтану. 
- Моцарт! Погоди! – услышал он сзади. Обернулся. К нему бежал Клоун. - Предлагаю мир во имя войны…
- Вася, ты хоть сам-то понимаешь, что сказал?
- Да, Серёга. Давай объединимся и отметелим интернатских… достали…
- Извини Вася, я сейчас тороплюсь… поговорим вечерком… приходи к нам в беседку…
- Во сколько?
- В шесть.

Она сварила рожки и поджарила их с яйцом. Она знала, что он так любит. Когда поели, она спросила его.
- Слушай, откуда ты всё это берёшь?
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, всё это: тренировка «губных мышц», массаж предстательной железы, восемь-шестнадцать-тридцатьдва…
- Ах вот ты о чём… Это серьёзный разговор… Ты уверена, что хочешь знать правду?
- Да. Лучше горькая правда, чем…
- Чем что?
- Чем твои дурацкие шуточки… потомок Коли-остро…
- Ну, хорошо. Слушай. Мне было лет двенадцать. На окраине городка, в котором мы тогда жили, дорожные строители ломали дом, стоявший у них на пути. Старый купеческий дом…
Он посмотрел на неё с игривым прищуром. Она глядела куда-то в даль, видимо, представляла себе провинциальный городок в глубине России и старый купеческий дом, быть может, такой, в каком жили её предки, а может быть именно этот дом – у них наверняка сохранились фотографии… Вообще, словосочетание «купеческий дом» или «дворянская усадьба» вызывает в душе культурного русского человека особые ассоциации. Русская душа не приняла коммунистической революции, как не принимает и демократической, ей чужды все эти утопические преобразования – она любит романсы и Бога, она любит страдать от любви: «Далёкий благовест заутреннего звона пел в воздухе, как нежная струна…».
- Короче, постройка где-то начала второй половины девятнадцатого века… Как водится, подогнали бульдозер, экскаватор и давай крушить памятник старины… А накануне, мы с пацанами залезли в этот дом и обшмонали все углы, печки, подвал… В комнатах и в подвале ничего интересного для пацанского сердца не нашлось – так, хлам один… а вот на чердаке, под слоем вековой пыли и паутины… кто-то ружьё старое ухватил, кто-то ножны от сабли, кто-то позеленевший от времени телескоп, кто-то деревянную лошадь-качалку, с отбитым ухом… Айболит надел на нос пенсне и так забавно глиссируя, кого-то пародировал… Я несколько задержался в подвале – на мою долю остались лишь книги… Мне приглянулась одна: большая, толстая, в кожаном переплёте, богато иллюстрированная, но… на китайском языке… Я и тут задержался, разглядывая картинки… Спустившись и выйдя из дома, я увидел, что моих пацанов бьют интернатские… я бросил книгу и ввязался в драку… Их было больше, они были сильнее, злее, настойчивее… у нас отобрали всё, кроме книги… И тогда, шмыгая разбитым носом, я поклялся на собственной крови, что когда-нибудь обязательно переведу эту книгу и узнаю, что таят в себе эти замысловато-крючковатые иероглифы… И вот только теперь, четверть века спустя, буквально за год до нашего с тобой знакомства, мне это удалось…
- Ты изучил китайский? – она смотрела на него с восхищением.
- Да, брал уроки… - сделал паузу, наслаждаясь ростом восхищения в её глазах. – Однако, после третьего занятия понял, что этот язык мне не осилить… Пришлось… я подчёркиваю это слово… пришлось познакомиться с хорошенькой китаисткой… и практически корпеть над переводом…
- И ты, сволочь, так просто мне об этом говоришь?
- Но это же было до тебя… и потом…
- Ты и ей ногти стриг, Сулейман?..
- Нет, она не носила ногтей…
- Но предстательную железу она тебе массировала, гад?!.
- Исключительно, в научных целях… исключительно…

Моцарт и сам давно хотел посчитаться с интернатскими, но они были дикие, злые, обиженные, не признавали никаких правил, чуть что – сразу за ножи...
В беседку Клоун пришёл не один. С ним был рослый, худощавый пацан, по прозвищу Пушкарь.
- Ну, и как думаешь брать интернатских? – сразу спросил Моцарт.
- Пушкарь, покажи рогаточникам наш козырь…
Тот распахнул куртку. Из-под ремня торчала рукоятка пистолета…
- Вы чо с ума сошли?
- А ты чо, голыми руками хочешь их взять? Мы же их только припугнём, если они за ножи схватятся…
- Ладно, дай посмотреть…
Это был самодельный, однозарядный пистолет под мелкашку, то есть калибра пять и шесть десятых миллиметра. Моцарт внимательно осматривал изделие.
- Эта трубка отчего?
- От насоса…
- А эта медная, под патрон?
- Эту я на автобазе нашёл…
- Затвор из чего сделал?
- Из шпинделя от окна…
- Ах, вот кто школу разоряет… Примитив… Очень грубая работа… очень…
- А ты сам попробуй, - Пушкарь обиделся. – когда в руках у тебя только ножовка, ручная дрель и напильники… это тебе не рогатки ножичком строгать… хорошо ещё тиски… - он осёкся, потому что и тиски он спёр в школе…
- И попробую… - Моцарт закусил удела.

В субботу ездили по магазинам. Купили ему куртку к зиме, ей сапоги и сумку, и кое-что по мелочи. В машине, когда ехали домой, она призналась.
- Знаешь, мне так трудно сдерживаться… порой кажется, что меня разорвёт от избытка…
- Я всё понял… я ждал, когда ты это скажешь… Приедем домой, поговорим… За продуктами заезжать?
- Да – масло сливочное кончилось… сметаны, сыру надо взять… картошки совсем мало осталось…
Пока она готовила обед, он включил компьютер.
Закончив, она подошла, села на диван напротив и смотрела как он выклацкивает свои тексты.
- О чём пишешь?
- Если скажу, о любви, поверишь?
- Поверю… Ты обещал со мной поговорить...
- Да.
Он взял ручку, лист бумаги и присел рядом с ней.
- Будем преобразовывать избыток сексуальной энергии в достаток творческой…
- Сублимация?
- Да, сублимация… а чему ты так удивляешься? От того произносим мы это слово или нет, ничего не меняется…
- Я не удивляюсь, я пытаюсь угадать, что это будет…
- А тут и гадать не надо – будем развиваться по трем направлениям… если по ходу ещё что-то проклюнется, слава Богу… Итак, вот три главных предмета: музыка – сюда входит вокал и аккомпанемент, живопись и кулинария…
- Кулинария?
- Да, кулинария… или ты считаешь, что достигла здесь предела совершенства?..
- Ну, если ты настаиваешь…
- Значит, первое – музыка… голос у тебя красивый, сильный… да-да, я в этом кое-что смыслю, хотя мне медведь на ухо наступил… и попрыгал… У тебя лирико-колоратурное сопрано… больше, конечно, лирики… Что ты улыбаешься? Или я ошибаюсь?..
- Приятно иметь дело с человеком, знающим о чём говорит…
- Начнём с романсов… в первую очередь, как следует, выучи «Я ехала домой…»… Теперь выбираем инструмент…
- Я флейту люблю…
- Я тоже… а как будешь петь?.. и скрипка отпадает…
- Может гитара?..
- Умница… романсы и авторские песни лучше всего звучат под гитару… Завтра поедем, купим гитару и самоучитель…
- Думаешь, я смогу по самоучителю?..
- Думаю, сможешь… Теперь поговорим о живописи… Масло исключаем сразу – возни много: холсты, подрамники, рамы, аэрографы… ужас… ты же не член союза художников и мастерская тебе не положена… Не улыбайся… выбирай: карандаши, пастель, акварель, можно акрил…
- Акварель.
- Умница, если дело пойдёт, я тебя с Андреякой познакомлю…
- Он твой друг?
- У нас есть общие знакомые… Ну, вот и всё.
- А кулинария?
- Это проще простого… поваренная книга на кухне в шкафу… и не одна… смотришь, выбираешь блюда, идёшь на рынок, в магазин, покупаешь продуты и вперёд, с песней… Раскинув розовый вуа-а-ль, красавица заря-а лени-и-во просыпа-а-лась. И ласточка, стремясь куда-то в даль, в прозрачном воздухе ку-палась…
- Моцкин, прошу тебя, не пой…
- Хорошо, не буду… а ты немного нервничаешь, да?..
- С чего ты это взял?..
- У тебя желудок побаливает… и вот сюда отдаёт… верно?
- Да… а как ты узнал?..
- У тебя кислотность повышена, а ты съела апельсин…
- Погоди, не помню, чтобы говорила тебе о своих болячках…
- Помоги… стол передвинем… в угол… вот так… Теперь возьми простынь и постели на ковёр…
- И что это будет?
- Будет хорошо… я научу тебя особой гимнастике, которая позволяет поддерживать состояние всех органов организма в общей точке энергетического баланса… для каждого человека своя гимнастика, своя диета, но мы не внимательны к себе… мы не умеем жить… не умеем исследовать…  нас интересуют только желудочно-кишечные радости… мы смотрим рекламную паузу и думаем о зарплате, о выборах президента – хотим лучшей жизни, едва ли понимая, что это такое… Спать будем теперь на полу… только ковёр и простынь…
- А подушка будет?
- Нет… засыпание будет столь утомительным и сладостным, что ты даже не вспомнишь о подушке… По утрам, а иногда и по вечерам, будем обливаться холодной водой… и вкушать будем только простую, здоровую пищу…
- А что же ты мне тогда голову морочил кулинарией?..
- Мы так запутаны, радость моя, что простое можем понять, лишь когда утомляемся сложным…
- Надо было ковёр пропылесосить…
- Завтра пропылесосишь… для того и стелим простынь сейчас, чтобы не дышать пылью…
- Какой ты предусмотрительный…
- У меня разряд по шахматам… Становись на колени… ну что ты на краю, как сирота… иди на середину… середина есть золотое правило мудрецов… колени раздвинь… положи лоб на пол между колен… руки назад по полу… вот так… закрой глаза… затаись… слушай… себя слушай… осматривай своё нутро… видишь?..
- Нет.
- Ничего страшного… это вопрос времени…
- Что ты делаешь? – он взял ножницы и стал резать на ней одежду.
- Освобождаю тебя от заблуждений… символически…
- А себя будешь освобождать?
- А как же… только иным способом…
- Каким?..
- Просто разденусь и всё… к тому же, этот твой балахон мне надоел…
- Но ты же сам велел мне…
- Сошьёшь новый… Так, теперь руки вперёд, попку к верху… ах, какая попка…
- Серёжа… Серё…
- Скользя ладонями по простыни ложись на живот… глаза закрыты, слух в ощущениях… Теперь руки назад, вдоль туловища… хорошо… Буду делать тебе массаж… стопы…
- Какие у тебя сильные руки, Серёжа…
- Это комплемент или ты боль терпишь?
- Я испытываю блаженство… ой больно…
- А здесь?..
- Больно…
- А здесь…
- Здесь не больно… приятно…
- А здесь?..
- Серёжа… Серё…
- Спокойно… вдохни и медленно выдыхай…
- Ой, хрустнуло…
- Хорошо… руки вперёд… будто плывёшь под водой… поворачивайся на спину… так, чтобы почувствовать бок…
- Как жёстко-то, а… как же на таком спать?..
- Привыкнешь… и фигурка будет – будь здоров…
- А сейчас – не будь здоров?
- Теперь другой бок промнём… хорошо… теперь опять поднимай попку… вот так… выше… ах, какая попка… но небольшой геморройчик всё же есть…
- Серёжа!..
- Я же не сказал – фу… я говорю – будем лечить… Спину прогибай… сильнее… ноги чуть шире… так… хорошо… а ты не утратила гибкости… с возрастом…
- Какой же ты, всё таки…
- Что чувствуешь в спине?..
- Я себя не в спине чувствую…
- Хорошо… А сейчас я войду в тебя и взорву, как никогда прежде… а сам не взорвусь… и всё равно это пойдёт нам в зачёт… Готова?..
- Истомлена…
 
Балдеть оказалось труднее, чем он себе представлял. Безмолвие угнетало его, но в голову ничего не шло. Пусто и всё – хоть реви.
- Почему ты молчишь? – спрашивала Тоня.
- Не знаю… Не знаю о чём с девочками разговаривают…
- Ты что, никогда не балдел?
- Нет. Мне всегда нравилась ты, но…
- Что, но?
- Ты балдела с Мишкой Гончаровым…
- Если бы я знала, что нравлюсь тебе…
- А помнишь, как в детском саду я набрал в рот воды и обрызгал тебя?..
- А я тебя за это куклой по башке…
- Эх, если бы я знал, что ты на меня смотришь… столько времени упущено…
- Ещё вся жизнь впереди…
- Да… Меня мучает один вопрос…
- Спрашивай.
- Как-то неловко даже…
- Не бойся – не укушу…
- Лучше бы укусила… А может в кино сходим?..
- Ну, всё, довольно предисловий. Спрашивай.
- Ты с Мишкой целовалась?
Она рассмеялась.
- Почему ты смеёшься?
- Смешно… Да, целовалась… один раз…
- Почему один?
- Потому, что он не умеет целоваться… Хочешь я тебя поцелую?
- Я тоже не умею целоваться… щас опарафинюсь и ты не захочешь больше со мной балдеть…
- Не бойся… только закрой глаза…
Настроение было хорошее. Балдёж налаживался. Он приступил к изготовлению «маузера».

Для Насти это был особенный день. Своего рода экзамен. Она приготовила очень простой ужин: картошка в мундире, чёрный хлеб и селёдка… отшлифовала исполнение романса до предела, на который только была способна… и, что ей труднее всего далось, нарисовала картину… Ах, как ей хотелось порадовать его, угодить…
- Ты доставляешь мне истинное наслаждение… - сказал он, вытерев губы салфеткой и пересаживаясь со стула на диван.
Прослушав романс, он так эмоционально аплодировал, что хлопки звенели в ушах, а ладони горели.
- А теперь закрой глаза… - сказала она, вдохновлённая успехом.
- Закрыл…
- Только не подглядывай…
Она пошла в спальню, встала на стул, достала со шкафа акварель, прикреплённую кнопками к фанерке, установила на мольберте, поставила перед ним. Посмотрела на его сомкнутые веки, дрожащие от напряжения, улыбнулась и разрешила:
- Открывай.
Он открыл глаза. Выражение лица изменилось.
- Что это?.. Настя, что это? Какое было задание?..
- Нарисовать куплет…
- Какой куплет? Напой пожалуйста…
- Я только что спела весь романс…
- Я не прошу весь, а только тот куплет, который лёг в основу этой картины…
- Не могу…
- Хорошо, тогда я тебе спою… речитативом… Раскинув розовый вуаль, красавица заря лениво просыпалась… И ласточка, стремясь куда-то в даль… в прозрачном воздухе… купалась… Слышала?
- Говори короче – я не девочка с мячом…
- Короче, покажи мне, где здесь прозрачный воздух, где розовый вуаль красавицы зари…
- Вот… или сам не видишь?..
- Вижу… вижу… Я вижу разлив помидорного сока… вот что я вижу… А это что, ласточка?
- А что, по-твоему, это? – она побледнела, губы дрожали.
- По-моему это ворона с раздвоенным хвостом… вуалехвостый кречет-брызгун… фазан-чернушка… сокол-сапсан… всё что угодно, только не ласточка…

С огнестрельным оружием было страшнее, но интереснее. Всё происходило на балконе, там стоял стол-верстак с тисками и напильниками… Да, теперь он понимал Пушкаря, который жаловался, как трудно работать, имея в руках лишь ножовку, ручную дрель и напильники… И хотя у Моцкиных была электрическая дрель, и маленькое точило, всё равно пришлось много потрудиться…
Завершив работу, он решил тут же испытать оружие. Вставил патрон, взвёл курок, прицелился в небо, нажал на спусковой крючок. Осечка. Ещё раз взвёл, нажал – опять осечка… Щёлк! Щёлк! Щёлк! Опустил руки, отвернулся от неба и опять: щёлк, щёлк, щёлк… И вдруг БАХ! Да так громко, что он даже не услышал, как разбилось стекло. Они жили на верхнем, пятом этаже, балкон с двух сторон был заделан фанерой, поэтому Моцарта никто не видел и он никого. Пуля пробила фанеру и угодила в окно подъезда. Слава Богу, там не оказалось людей...
Ах, как хотелось ошарашить пацанов – в обморок все попадают… но что-то говорило ему – не надо, ни в коем случае, потерпи…
За ужином родители говорили о разбитом стекле. Моцарт сидел как мышь, невинно хлопая глазами.
Их было больше. Они взяли интернатских в круг. Те оскалились и выхватили ножи. Пушкарь выхватил свой пистолет.
- А это не видали?!
Интернатские остолбенели, но не все. Один выступил вперёд и двинулся на Пушкаря. Тот не ожидал.
- Стой! Стрелять буду…
- Не будешь… сопли жидковаты…
- Стой, Басяга! Я не шучу…
Раздался выстрел. Все бросились в рассыпную. Моцарт бежал не останавливаясь, не оглядываясь, петляя, как заяц… Выбежав на берег канала, огляделся – никого, выхватил свой «маузер», чуть помедлил – было жаль – такая работа… зачем-то поцеловал, опять оглянулся и зашвырнул на середину потока.

Они позавтракали.  Он подошёл к окну. Пуржило. Играли вихри, обнаруженные  снежинками. С высоты четырнадцатого этажа открывалась хорошая перспектива. Вдалеке, между домами, смутно, но всё же виднелась церквушка, в которую ходила мать, а последнее время и отец, когда ещё жили здесь. Отчего-то всё чаще он стал смотреть в эту сторону, на купола, на крест. Особенно в ясную погоду, когда от солнца вспыхивало сусальное золото, и горящие купола вкупе с белыми стенами вызывали особые мысли и чувства, которые поднимались откуда-то из глубины… из глубины сердца, или души, или ума... В минуты такой наполненности он переставал различать, что есть ум, а что есть душа, и что есть сердце… просто ощущение высоты, широты и трепетности…
- Какой сегодня день? – спросил он, не оборачиваясь.
- Шестьдесят первый, пятого этапа… - она, подобрав под себя ноги, сидела на диване и вязала ему жилетку.
- Шестьдесят первый… - повторил он так, словно не узнавал значения этих слов. – Знаешь, в истории человечества нет личности выше и совершеннее Христа… Будда Шакьямуни отравился свининой… Мухаммеда поразила горячка… Конфуций тихо скончался в постели, печалясь отсутствием учеников… А Христос… - голос его дрогнул, - Христос добровольно взошёл на распятие… из любви ко всему человечеству… Ты когда-нибудь думала о смерти?..
Она молчала. У соседей сверху упало что-то тяжёлое, потом громко заиграла музыка, сильно постучали по батареям, опять стало тихо…
- Человек, не думающий о смерти – пустой человек… Благовест… благовест… - он говорил словно сам с собой.
Она боялась помешать ему, она не понимала что происходит.
- Ты знаешь, что такое благовест? – спросил и тут же ответил сам, - Благовест – это бой в один колокол. Так Церковь собирает чад Христовых на служение Ему… Благовест… благовония… благодать… Что с картиной?
- Готова. Я даже в рамку её заключила… но, думала, показать тебе через три дня… как раз по окончании последнего этапа…
- Всё, дорогая, тема закрыта… шестьдесят пятого дня не будет…
- Как не будет?..
- Я сказал, тема закрыта.
- Ты что, бросаешь меня?.. Не пугай, не пугай меня, Серёжа… я ведь без тебя не смогу… я срослась с тобой, как привитая ветка… я живу только тобой… мне никто не нужен… Ты слышишь?..
- Слышу… собирайся… поедем…
- Куда?.. Ты хочешь отвезти меня к маме?.. Погоди, но ведь всё получилось… посмотри, какая заря… какая ласточка… я так старалась… неужели всё напрасно…
- Ни что не бывает напрасно… Далёкий бла-аговест заутреннего зво-она… - он прислушался к своему голосу, что-то было не так, повторил. – Далёкий бла-аговест заутреннего зво-она … - повернулся к ней. – Ты слышишь?
Она стояла перед ним, держа в руках свою картину, как держат икону, благословляя на битву, или на брак… Он не видел картины, он смотрел ей в глаза.
- Ты слышишь?
- Слышу, Серёжа, слышу… - в глазах её стояли слёзы.
- Далёкий бла-аговест заутреннего зво-она пел в воздухе, как не-е-ежная струна-а… - он пропел это так, как хотелось ему уже много лет, но не моглось.
- Ой, Серёжа, что это?.. Что это?..
- Не знаю… наверное чудо… Какой сегодня день?
- Я же сказала, шестьдесят первый…
- Нет, я о другом… Какой день недели?
- Суббота… А что?
- Собирайся… едем к моим… в деревню… за благословением… потом к Евгении Родионовне… и под венец… если ты, конечно, не против…
- Ну что ты такое говоришь, Серёжа… - она прижалась к нему и вся затряслась от безудержно хлынувших слёз.



21.02.12
23:49