Глотком выпиваю ночь

Глотком  выпиваю ночь – горчит как порция крепкой арабики,   
Но второй глоток всегда легче: начинаешь чувствовать аромат.   
Монеткой со дна выпадает луна, разбежались кораблики   
Бликов ртутно-свинцовых, что потекли и попрыгали на асфальт.   

Сквозь сон подмигну, как себе своему двойнику – отражению:   
Оно отзеркалено лужами, придающими призрачный шарм.   
На шее цепочка копит свет, впитывая напряжение   
Этого города, снящего иллюзорность. Мне же просторы Парм   
 
Как-то ближе. Ламия корчится в зрачковой моей незрячести:   
Ей там тесно, но наружу нельзя не поймут, и задушит неон   
Города – призрака, что сам в эту грозу в подворотни прячется,   
Превращая уродливость всю ломаных линий почти в Парфенон.
   
Играя светом и тенью, как безумный художник из древности:   
Ангельский лик прорастает рогами и течет костлявостью плеч,   
Он не пускает, вцепляется, содрогаясь от стылой ревности,   
Но ведьма внутри царапает сердце и стонет. Постой, не калечь 
 
Бессмертную душу в обмен на смугло - гибкое тело. Цацками,   
 Побрякушками я не куплю свободу, но ведь с тобой заодно   
Гляжу в темноту глазами кошки миндалевидно – степняцкими.   
Ветер ночной кочевой ласкою увлекает, сливая в одно,   

Придержит коней, тучегон, пролетая над мертвыми крышами   
И протянет мне повод серебряный, сказав, - поскорее сестра.   
Тут ламия вскрикнет ликующе. Тише, прошу, не услышал бы   
Город, уснувший сном чутким острожного пса. Но я слишком быстра 
 
Убегу, ускачу, обняв с диким хохотом небо просторное,   
Где волнуется, тает млечно-сизый ковыль молодых облаков,   
Где дыхание ветра вольется в меня, пьянит чудотворное.   
А город рвется вцепиться  со сворки антенн и цепей – проводов, 

Он хрипит, задыхаясь в удавке, глазами тускло-фонарными   
Смотрит с ужасом вверх, где беглянки простыл уже слабый пунктирный след.   
Улетим с сестрой моей внутренней ламией звездами парными,   
Одарив запиской мертвому городу странный полночный рассвет.