Зеница ока

 Лениздат 1979   
    
      Глава I
  ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

На потолке гуляла муха,
а мы сидели за столом.
Кто гриб жевал, кто корку нюхал,
шел разговор о том, о сем...
Тут был Поэт, издавший книжку
и знаменитый с этих пор,
геолог я,
         геолог Гришка
и  Вовик — слесарь и боксер.
Друг друга знали мы с детсада.
Был дом один, один подъезд...
Справляли мы, добавить надо,
мой  и Григориев приезд.

Было так:
на стол кулак.
Прерывая криком спор,
взвыл Григорий:
               «Все не так!
Сказок нет. А чудо — вздор!
Ничего такого нет
средь людского быта!
Пусть бы тешился Поэт,
а куда же вы-то?!»
Тот сказал:
А вот и есть»,
Сунув вилку в шпроты.
«Покажи мне!» —
«Ну, не здесь,
а вообще...» —
«Вот то-то!»
Друг наш в спор победно лез,
словно штопор в пробку.
«Но природа — темный лес»,-
вставил Вовик робко.
Тут Григорий аж икнул.
(Все взбодрились сразу.)
А Поэт наш, встав к окну,
крыл туманной фразой:
«От рождения дано
тяготенье к чуду.
А свершать — кому одно,
а кому — хоть груду.
Сказки бродят среди нас
всюду. Оглянись ты!
Я читал один рассказ...» -
«Тьфу! Идеалисты!»

...Вдруг пахнуло от окна
чем-то вроде серы.
И звонок. И кто-то к нам
поцарапал в двери...
         *
«Смотри-ка — ящик!» —
«Да, похоже...
Но только как сюда попал?
Соседей не было в прихожей,
а двери сам я закрывал...» —
«А на площадке ты проверил?» —
«А в лифте?» —
«Тоже пустота...» —
«Выходит, сам пролез он в двери?» —
«А я при чем? Выходит так...» —
«Вообще довольно странный  ящик.
Винты какие-то, смотри...» —
«А может, в комнату затащим,
посмотрим, что внутри?» —
«Бери». —
«Тяжелый...» —
«Ладно. Осторожно!
На табуретку... Вот сюда...» —
«Давай отвертку, тут несложно...» —
«А вдруг взорвется?» —
«Ерунда!
Возьми винты». —
«Ну что, Володя?» —
«Сейчас отскочит... Не держи».
(И крышка плавно вдруг отходит
толчком невидимых пружин.)
«Бот это штука! Вроде кассы...»
«Конверт. Наверное, с письмом?» —
«А клавиш-то какая масса...» —
«Не нажимай! Сперва прочтем».
Взглянув в листок, Поэт наш замер.
Губами еле шевеля,
сказал:
«Ребята, тут гекзаметр,
а текст...» —
«Ты полностью валяй!»

«Люди двадцатого века! Приветствуем пращуров наших!
Долгие сорок веков нас разделяют, но мысли —
могут лететь через бездны веков, ибо разум,
высшая форма материи вечной, преград не имеет.
Люди двадцатого века! В борьбе повседневной с природой,
вечной заботой гонимы о крове и хлебе насущном,
на берегу Океана Познанья вы-дети. Играя,
волны его вам лишь ноги омыли. Примите
эту машину РХИКМ-19 и знайте:
будут подвластны  вам сразу любые века, только стоит
цифры набрать на панели наружной для века               
года и месяца – слева-направо. А ручкой
столько свершить оборотов(не спутайте—справа налево!),
сколько людей пожелает во времени том очутиться.
Чтобы вернуться из прошлого, ручку обратно крутите
столько же раз. В путешествии вашем опасность               
вам не грозит — вы бессмертными будете в прошлом.
В избранной вами эпохе искомого места планеты
(кстати, шкала координат—восемь кнопок рубиново-красных)
будут ваш облик, язык и одежда такими, как должно.
И материальные средства  заботы для вас не составят.
Каждый, бесстрашно шагнувший  в минувшее время, имеет
в распоряженье своем возможность желать троекратно.
Кровь горяча ваша! В путь, о далекие пращуры наши!
Может быть, слог наш покажется странным, но только
древних наречий Земли мы не имеем иных...»

«Может, это всё Смирновы
подшутили?» —
«Что ты, брат!
Не придумать им такого». —
«И опять же — аппарат...»
Мы сидим, глаза тараща.
Я нарушил тишину:
«Леха, что такое пращур?» —
«Пращур — предок». —
«Ну и ну!» —
«Вот уж правда —не гадали...
Значит, если век и год...
Хорошо, что не нажали...» -
«Ерунда!» —
«А вдруг?» —
«Ну вот!»

И Григорий палец в кнопку
ткнул, не веря в мир чудес.
«Где там ручка? Эта сбоку?»
Сделал ручкой.
И — исчез.
Только легкий запах серы...
Наши волосы — как рожь.
Рты раскрыты, губы серы...
«Доигрались!..
               ...по-пох-ож...
по-похоже... он куда-то...» —
«Дай инструкцию сюда!
Как там в ней насчет возврата —
вправо ручку надо?» —
«Да!»

...Я крутнул.
Мгновенье треска —
Гришка сел на табурет.
«Да...» — сказал и хмыкнул веско. _.
«Жив! Живой!!»-
«А то, брат, нет?
Все там правильно в записке.
Вот не думал...» —
«Жив! Ура!» —
«Можно пробовать без риска».—
«Где ж ты был?» —
«В позавчера.
Целый день с тобой в вагоне
ехал, словно в прошлый раз.
Объяснял, так ты не понял,
головою только тряс.
Говорил со мной, как с пьяным,
посылал по адресам.
И к своей москвичке рьяно
всё подсаживался сам.
Помнишь ту, в зеленом платье?» —
«Тоже вспомнил... Ладно, хватит».-
«А неверие откуда?»
«Я ж не мог в сегодня быть..."
«Ну, Григорий, это — чудо?» —
«Ладно, чудо. Нечем крыть!»

           НОЧЬЮ

...А напротив, в корпусе тридцать,
свет застрял в последнем окне.
И кому это так не спится,
как и мне?
Спите, спите...
Заботы — мимо.
Отдыхайте, смотрите сны
развеселые... А любимой
я не видел еще с весны.
Я еще тут и дня не прожил,
в шуме улочном не оглох,
чемодан мой еще в прихожей,
под ногой еще — ягель-мох.
Ягель-мох да базальта щебень.
Мне костер еще греет бок...
Надо мной еще — звезды в небе,
а не сумрачный потолок.
А в ушах еще шум переката
и последней стоянки тишь.
От меня еще далека ты,
как в пути...
Спи.
Хочу я в твой сон пробиться,
лечь мгновеньем, на самом дне...
...А напротив, в корпусе тридцать,
гаснет свет в последнем окне.

           УТРОМ

«А накурил — не продохнуть!
Не спал небось?» —
«Да что вы...» —
«А желтый что?» —
«Не в цвете суть.
Ну, стало быть, готовы?
Давайте снова повторим
насчет транспортировки:
сначала, значит,— Древний Рим.
А пара — я и Вовка.
Не передумал? Хорошо.
Событий будет масса.
Вчера учебник я нашел —
вот — для шестого класса.
Смотри: восстанье Спартака,
цирк, Юлий Цезарь, форум...
А вы покурите пока —
вот пачка «Беломора».
Будильник ходит,
Через час
крутите лас на место.
Так что до вечера как раз
у нас по два заезда.
Давай-ка, Леха, набирай —
тут выписана дата...»

Григорий, ежась:
«К богу в рай!
Ей-богу, страшновато
Что там еще произойдет,
ведь поздно будет охать.
Там, я читал, такой народ... —
«Да брось! Готово, Леха?» —
«Готово.Только повернуть
"Ну, стало-быть, —до встречи               
Володя, не забудь вдохнуть.
Крути!»

И мне на плечи
швырнула все стволы свои               
тайга. И я исчезнул...
...И запах камня и смолы,
и эхо,
        эхо в бездну...

      Глава II
       ВСТРЕЧА

...Как приятно воду глотать,
ощущать глазами сквозь веки...
Горсти мокрые возле рта...
«Где я?» —
«Вроде бы, в первом веке.
Ничего себе перенос!
Я как будто из-под трамбовки.
Как очнулся — в глазах темно.
Ты глотнешь еще?» —
«Хватит, Вовка.
Помоги-ка».
Я рядом сел.
Тело-словно после наркоза.
Руки-ноги на месте. Цел.

Солнце жарит. Трещат стрекозы.               
 Поднял логу — на ней сандалий.               
На плечах не пиджак, а тога.
Вовик грустно:
«Костюма жаль.
Я без брюк не могу в дорогу...»

...Шмель в цветке полосат, как тигр.               
Речка катится мимо, мимо...

«А ведь это, пожалуй, Тибр!
А вон тот человек — из Рима.               
 Крикнуть, что ли, пока один?» —
«Он с мечом... Защищаться нечем..."-               
«Нас-то двое.Эй,гражданин!»
..Зазвучало чужое наречье.               
Незнакомая прежде латынь,               
словно с детства я ей обучен.
Даже языковеды-киты
не составили б фразы лучше.

Человек на пригорке встал,
оглянулся и, нас заметил.
На плечах заблестел металл
в отраженном солнечном свете.
«Homo homini lupus est...» * —
вдруг припомнилась поговорка...
«Ну, держись, Владимир!» —
«Не съест!»
...Человек   спустился с пригорка.
Встал напротив, раздул ноздрю,
пальцы держит на рукояти.
Я ему тогда говорю:
«Добрый день! Здорово, приятель!»
...Лоб морщинит. Молчит опять.
Я ему еще — о погоде.
И молчим. И неловко вроде.
(Как бы выпад не прозевать.)
Вдруг Володя в тогу полез,
достает бутылку перцовки
Из обещанных трех чудес.
«Выпей, дядя!
Всухую неловко!»

И достал, как видно, не зря:
с рукояти ладонь упала. 
Вот трепещет одна ноздря,
Вот вторая затрепетала...
Колупнули пальцы стекло,
этикетку. Рисунок странен...
Опрокинуто. Потекло!      
Ну, держись теперь, латинянин! 
Ох, глоток! Ну и глотка! Стоп!
...Человек опустился в травы.
Левый глаз выползает па лоб,
чуть отстав, выползает правый.
Сам ладонями воздух в рот    
нагнетает — занюхать -нечем...

Отойдет иль не отойдет?» —   
«Погоди, он что-то лепечет».—
«О, beati possidentas! *   
О, пожар! Еще огня!
И еще!!» —
«Довольно. Veto! **               
 Будешь мучиться два дня.
Промышлять растворов кислых —
градус тут, не только вкус.
Ты еще способен! мыслить?» —
«Да, Юпитером клянусь!» —
«Значит, можешь нам ответить...»
«Задавайте свой вопрос!» —
«Так. Сначала — по анкете».—
«Что?» —
«Ну, вроде как допрос.

Имя-отчество -фамилия?» —
«Митрий  Кирий Соли долла».—
«Значит, Митя? Имя милое...
Пол... Ну ты мужского пола...
Едем дальше:               
год рождения?» —
«Март шестьсот сорокового».—
«Это В римском исчислении?»

...О, анкета! Ах, основа!
Ничего тут зря и мимо —
к пункту пункт, звено к звену.

...Митрий Кирий был из Рима.
Дом имел, имел жену,
дочек двух, а также сына.
Жил в районе Палатина.
Социальным положеньем
не похвастался б сей муж —
всадник в третьем поколенье,
и рабов полсотни душ.
По профессии — военный,
а по званию - декан.
За границей был, как пленный,
пострадавший из-за ран.
После плена многократно
щит прославил и клинок  —
в битвах против Митридата
Крепостной имел венок. 
В шрамах весь,
но пусть на Стиксе
подождет еще Харон...

«Все вопросы ваши? — Dixi!»
Ясен друг со всех сторон...
«А теперь вы мне дадите
отхлебнуть еще глоток?» —
«Да, плохое дело, Митя.
Угнетатель ты, браток...
И махрового подбора...
Ну,а как там Вечный город?»
...Промычал, мотая каской:
«Легионы Марка Красса...»

Всё. Развозит!
Вот некстати!
«Митрий, ну тебя в эреб!
Разрази Юпитер Статор!»

...Солидолла — как пюре.
Словно тут ему триклиний,
возлежит, как па пиру,
в позе, чуждой стропах линий...
Поднимать?
Напрасный труд!
«Ты же — римлянин! Декан!» —
«..а-абнимал твой нежный ста-а-ан...»
Я —центурион запаса».—
«Я приказываю. Ну!
Ты сказал про Марка Красса:
с кем ведете вы войну?
То есть, — мы?»

...Декан воспрянул.
Даже будто протрезвел.
С подозреньем глянул:
«Странно... Вы не знаете?» —
«Пробел.
И вполне понятный, Митя.
Что ты так на нас глядишь?
Третий год живем на Крите,
Приезжай вот, погостишь.
Мы спасались от проскрипций.
Он — патриций,
я — патриций.
Мы едва в гражданской сваре
не пошли дорогой в рай...
Сам я Ольгий Рутий Тарий,
он вот — Вовий Никий Лай.
Ты из римлян самый первый,
кто нам встретился в пути.
И, клянусь Совой Минервы,
ты нас должен в курс ввести!»

«...О! Подобного позора
Рим не знал еще, увы!
Третий год пойдет уж скоро,
как воюем!..» —Митрий взвыл.
«Что же, разве Рим впервые?..
Ты же сам в сраженьях был».—
«Так противники какие!» —
«А какие же?» —
«Рабы!
Гладиаторские орды!
Грязных варваров стада!»

Вовка тихо:
«Дать бы в морду...»
«Не пора».—
«Скажи, когда».

А рассказчик сквозь иканье
о врагах и так и сяк...

«Стоп! А кто глава восстанья,
не Спартак ли?» —
«Он. Спартак!
Он, проклятый рудиарий!
Он, достойный лишь арен!
Только manu militari *
мы их всех повергнем в тлен!
Мы их... Ох, душа, пылай!
Дай глотнуть мне,  Никий Лай!
Вовий Никий! Обижаешь!»
И уже — слеза из глаз:
«Ты меня не уважаешъ?» —
«Нет. Отстань.
Так что там Красc?» —
«Да окажут ему боги
покровительство во всем!
И на Аппьевой дороге
мы рабов потом распнем!» —
«А когда он выступает?» —
«Кто?» —
«Да твой паршивый Красс».
(«Он меня не уважает?»-
Митрий Вовия затряс.)

Добираяся до сути,               
И не все поняв пока:
«Знаешь, кто твой Одьгий Рутий?
Он — сторонник Спартака!» —
«Ну, а ты как думал?» —
«Боги!
О, кинжалы эриний!
Но ведь вы же — люди тоги!
Я убью вас!» —
«Не стони...» —
"Нет, клянусь жаровней ада,
не уйдете вы, пока...» —
«Вовка, брось в нокаут гада...» —
«Вот тебе за Спартака!
И еще запомни, кстати —
трепыхнешься — повторим».

...Впереди холмы горбатил
незнакомый город Рим.

           ГОРОД

А по солнцу — время к полудню.
Солнце светит почти в макушку.
Узкоулочно. Многолюдно.
Городок размером — как Пушкин
или Павловск. А может, меньше...
Но зато — до чего тут шумно!
Гвалт немолчный мужчин и женщин:
что торговля, что диспут умный,
что тебе случайная встреча,
что тебе пожар или драка...
Даже голову втянешь в плечи
с непривычки. Потом, однако,
сам кричишь истошно соседу,
чтоб услышал. Пошла беседа!
А народ все мимо и мимо —
торопливо,
           прогулочным шагом...               
Кто спешит, заботой гонимый,
кто плывет, излучая благо.
Вот мужчина, не слишком весел,
торопясь, обогнул колонну.
Не иначе — плебей с предместья
пошагал на прием к патрону,
чтобы выжать десяток ассов
на свои семейные нужды...
Вот у стенки два лоботряса
встали в позах, заботам чуждых.
Вот сандалии простучали
и мелькнули белые платья...
Вот когорту ведет начальник,
лишних слов на команды не тратя.
Маршируют солдаты немо
в неумолчном гуле столицы.
И в наплечниках их, и в шлемах
потускневшее солнце дробится
А мальчишки кричат влюблено
и бегут за колонной следом...
Вот плывут носилки матроны...
Вот патриции для беседы
удаляются важно в портик...
Крик:  «С дороги!» и «Viva!» хором
то прошел в почетном эскорте
консул. Видимо, он — на форум.
С ним двенадцать ликторов дюжих.
На плечах у ликторов — фанхи.
А из них — топоры наружу...

«...Колбаса!   Бобовая  каша!..» —
«...Лепешки кому! Кому калачи!..» —
«...Соленья! Соленья в укропе!..» -
«...Ножи точу! Топоры, мечи!
Наконечники ко-о-пий!..»

Лебедями плывут весталки
в белоснежных своих туниках.
У одной — глаза, как фиалки,
А лицо...
До чего же дико,
что удел этих дев-безбрачье.

...А народ всё мимо и мимо
от сенаторов и до прачек...
И не знают граждане Рима,
и не ведают, кто эти двое
в -новых тогах, в модных сандальях,
что омыли лица водою
из фонтана. И заскучали
На углу Большой Легионной
и Священной. У храма Юноны.
С любопытством,   лишенным веры,
внутрь вошли и вышли обратно...

Ведь они не из этой эры.
Где ты, будущий век двадцатый?

            *

«Ну, Володя, как тебе Рим?» —
«Шумновато, как па толкучке». —
«Есть-то хочешь?» —
«Не говори!
Голодной, чем перед получкой!» —
«Ну еще бы — завтрак-обед
с интервалом в две тыщи лет.
Так еще никто не терпел,
Вот и мы — на последней точке».
«Я б сейчас соляночку съел,
и сосиски бы, и биточки...» —
«Да, биточки... А деньги есть?» —
«Мама милая!  Влипли, значит?
Что же нам, выходит, — не есть?
Воровать начнем или клянчить?» -
«Но обещаны ж нам корма
по инструкции. Помню это!
Я сейчас обыщу карман...
Так и есть — у меня монеты!
Вот сестерции,
               это — асс...
Эти вроде бы золотые...» —
«Ты не знаешь, это на раз?
И вообще тут цены какие? -
Загляну-ка и я в карман.
Есть!
Одна. Но зато большая.
Это что?» —               
«Это, брат, — талант». —
«Что — талант?» —
«Монета такая.
На нее пол-Рима купить,
так еще останется мелочь.
Спрячь его. Не вздумай губить
и разменивать». —
«Странное дело...» —
«Ты ж талантливый средневес!
Помнишь эти статьи в газетах?
А талант —
          коль уж есть, так есть,
потому у тебя монета». —
«Всё.  Готов.
Не могу.  Тошнит!» —
«Ох, тошнит! Что верно, то верно...»
«Через час меня хорони,
даже раньше...» —
«Ага! Таверна».

    В ТАВЕРНЕ„МЕЧТА ПЛЕБЕЯ"

«Помечтаем?» —
«До посиненья!»
И вошли мы плечо в плечо.
...Запах тяжкий, чавканье, пенье.
Сизый дым к потолку течет
от жаровен, от светоплошек.
Света минимум, только вонь.
А в стене — подобье окошек
шириною в мою ладонь.
Обстановка — столы и лавки.
А над ними,
            как для игры,
все склонились. Приходится чавкать—
каждый тазик на четверых.
Не успеешь — ходи голодным...
"Что, брат Ольгий, сюда, к окну?»
«Все равно.
Скажите, свободно?» —
«Прочь!
Иначе, клянусь, проткну!» —
«Что вы все тут такие психи?
Говорю — отодвинь гуляш...» —
«Зарублю!» —
«Не зарубишь. Тихо!»

«Эй, Вампирий!
"Умерь-ка раж!
Вот сюда, молодые люди.
Я сейчас обслужу — и к вам...»

...На подносе дымятся блюда.             
Смотрим мы и Вампирий-хам,               
как летают русые косы,               
как спешит ода вдоль столов,
улыбается  и обносит.               
Там, где станет, — там и светло.               
И зовут ее все Лукрецией:               
«Эй, Лукреция! Три стакана!» —               
«Нам «Альбанского», чтоб согреться!»
«Ах ты скромница! Ах, Диана!» —
«Ну-ка, милая, нам плесни-ка!               
Ну-ка спой ты нам что-нибудь!..»               
...И хватают ее тунику,               
и цепляют лапами грудь...               
Вот она стоит перед нами,               
улыбается —
                ей смешно.
Мы помаргиваем глазами —               
это в жизни или в кино?               
«Ну, красавцы, кто чего хочет?» —
«Нам бы... будьте добры, меню...»
...Ах, как славно она хохочет!
«Дай-ка, Ольгий, я объясню.
Гуляшей и похлебок — трижды.
Нет биточков? Вот тебе на...               
Хлеб у вас на столах, я вижу.               
A in fini  — кувшин вина.               
Только будь добра побыстрее,               
а не то соседа съедим».
Тут Вампирий взревел, зверея:
«Это мы еще поглядим!
Что у нас, в кабаках Сабуры,
потеряли вы, богачи?
Всех бы вас в плебейскую шкуру!
Братцы! Что ж это мы молчим?
Слышишь, Гравий!Слышишь,Патроний!
Что ж плебеи —
             Бесправный класс?               
Почему мы в таком загоне?               
Иль рабы мы?!» —               
«Уйди ты с глаз...               
Вот ведь — шило под ягодицу.
Обсуждай тут твои права...»
«Ну, желаете подкрепиться?» —
«Ох, Лукреция, ты права!»

...Боже мой, как мелькали ложки,               
как летели в пасть гуляши!               
Съели всё. Подобрали крошки. Ослабели.               
Теперь — кувшин.
Ах, «Альбанское» —
                ногу на ногу —               
и потягиваем сироп.               
И мурлычем «Албанское танго»,               
хоть оно безнадежно старо.

...Вот мы сытые, чуточку пьяные.
Хорошо бы — нос в табаке.               
«Вовий,   может   потратим желание?»
«Ну давай». И — пачка в руке.               
От светильника прикурили,   
затянулись, пустили дымы...               
И, конечно, этим смутили
обывательские умы.               
Ошарашенные плебеи               
повскакали, роняя столы,               
побледнели, вытянув шеи:               
«Тени ада!» —
"А вы-ослы!"
И выкатывайтесь отсюда!»
Из брандспойта дать бы по ним!
«Вовка! Сделай третье чудо —               
мы остатние сохраним!»

...Вылетал Патроний и Гравий,               
и Вампирий, и прочий люд.               
И кричала Лукреция:  «Браво!»
Ей не сладко служилось тут.
                *

«…Пустяки, дотом подотру...» —
«Плохо. Начали со скандала...» —
«Пустяки, я все приберу,               
я ж сказала...               
Принести вам еще вина?
«Велитернского» ость бутылка,               
у хозяйки припасена,               
пьет сама от болей в затылке». —
«А тебе потом не влетит?» —               
«Там у нас особые счеты...»

«Так, брат Ольгий               
как ни крути —               
наживешь ты себе заботу!               
Зря ли этак она глядит?»—
«Тише ты —
          уже возвратилась...»
Прижимая бутылку к груди,
говорит:«Окажите милость,      
разрешите мне, господа,               
мне- рабыне-присесть тут с вами...»    
И сказали мы:
             «Никогда
не зови ты нас господами.               
Ты зови нас по именам.               
Ну садись же, выпей вина».

«...Так вот я и живу с тех пор.
Сами видели мой позор.
Будь я проклята, что не смола
умереть и не даться им!
Будь ты проклято, мое тело!
Будь ты проклят,  продажный Рим!
Так и слышу я: «vae victis!» *
Рев из глоток пьяных солдат.
...Что вы спрашиваете? Курите,
коль приятен этот обряд.
Вы — не римляне, вы другие,
Но откуда вы?»
«Из России.
Есть на свете страна такая,
то есть будет.
Восточней Балкан.
Там славяне, скифы...» —
«Не знаю». —
«Не пришел ее срок пока».

...Нам давно пора распрощаться,
но рука — па моей руке...      
«А скажи нам,
            ты, может статься,
знаешь что-нибудь о Спартаке?               
Мы — за равенство за свободу. 
Рабство — хуже нам нет врага!» —
«Значит, я смотрела, как в воду-
Вы свои!
О, хвала богам!               
И тебе, Венера Луцина!               
Ну конечно же — там мой брат!» -
«Вот туда ты и отводи нас,               
будь добра». —               
«Отведу. И завтра же ночью.               
И достану вам лошадей.               
А теперь, если ты захочешь,               
погуляем с тобой...» —               
«Но где?"               
И ведь я не один, а с другом...»
Ну, а Вовий мне:
«Погуляй!»
Я толкаю ого с испугом —               
ухмыляется, негодяй!               
«Только завтра с утра — на форум.
Дать тебе с собой «Беломора»?
Постарайся без опозданья.               
Избегай, пожалуйста, драк.               
И еще, брат, не трать желаний,               
ведь и так...» —               
«Стой, Володя! Куда ты?» —               
«Vale!»               
 И снаружи хлопнула дверь...

Это он неспроста — о Вале,
издевается, что ли, зверь?
 Положение...               
Есть ли выход?

...И сказала девушка тихо:               
«Мне не нужно твоих сестерций.
Ничего не нужно теперь.               
Я с тобой от чистого сердца.               
Пожалей меня,               
            верь мне,
                верь...»
Разгорались над Тибром звезды,               
как когда-то над речкой Вырицей.               
А в глазах у девушки — слезы.               
Им не высохнуть и не вылиться.
А в глазах у нее-созвездья
отражаются, словно в заводях
и качается месяц-лезвие
так спокойно,
      словно бы загодя
было все предусмотрено свыше.
«Милый, ты меня слышишь?»-
«Слышу…»-
«Милый мой, в глазах твоих-звезды…»


…Ах, как пахнет полынью воздух…
Ах, Лукреция ты, Лукреция,
мы с тобой – заблудшие дети.
Далека твоя родина-Греция,
а моей еще нет на свете.
Между нами – столетий бездна,
хоть лицо твое у плеча.
Появился я и исчезну,
я не знаю - может, сейчас…
И судьба в повороте ручки.
Нас разделит пространство черное.


Очень многому я обучен,
знаю больше, чем ваши ученые,
знаю ход грядущих событий,
представляю устройство атома.
Но глаза твои-
   как осушить их,
Эти слезы-
   чем оценить их,
и какие слова каратами
измеряются…

Я не сетую,
мой любимый, я понимаю…
Прославляю я небо светлое!
Ты со мною — вот и жива я.
А потом...»
И ладонь ее -нежно
гладит щеку мою колючую.
...Ты не верь. Ты права, конечно,
и тебя я напрасно мучаю.
Ты не слушай меня, не слушай,
что судьба моя в будущем где-то.
Ты, Лукреция, — не в минувшем!
Мы с тобой с одной планеты,
на которой любовь — извечна
и повсюду только одна...

...По крутой тропиночке Млечной
кто-то шел, улыбаясь нам

       Глава III
          ФОРУМ

«Легионы! Равняйсь! Смирно!               
И-и раз!»

Вскинул руку мужчина жирный —
Марк Красс:
«Легионы! Надежда Рима!
Я клянусь вам, что победим мы!
О потомки доблестных предков,
бивших галлов, тевтонов, Пирра!
Только квирит — владыка мира!
Мы загоним презренных в клетки!
Им висеть вдоль каждой дороги,
на арены — подлое мясо!
Да помогут нам в этом боги,
все двенадцать богов согласья!
Так положим конец позору!
Пусть же будет страшна наша кара!»
И качнулся от рева форум:
«Смерть им!
           Барра!» —
«Легионы!               
Смирно!  На-пра-во! 
И –и- раз!               
Шагом арш!»               
...И двинулись.             
Браво,               
Марк Красс!

Громче, трубы и букцины!
хруп-хруп-хруп-хруп...
Не увидит мама сына —
труп-труп-труп-труп.
Что же ей положат боги
в -суп-в-суп-в- суп-в-суп?
Ей не важно. Тверже ногу!
хруп-хруп-хруп-хруп...
Всех рабов загоним в клетки,
раз-раб-есть-раб!
Не робей в сраженьях, детка,
будъ-храбр-будъ-храбр!
Был бы в мире кто сильнее
нас-нас-нас-нас —
всем бы нам ярмо на шею
враз-враз-враз-враз...
Только лучше будет квирит
труп-труп-труп-труп.
Три-четыре-три-четыре!               
хруп-хруп-хруп-хруп...               
 Кто сказал, что это плохо?               
Глуп-глуп-глуп-глуп!               
Такова уже эпоха.               
Xpyп-xpyп-xpyп-xpyп...

         *
Разбредалась публика,               
покидала форум.               
«Спасена республика...» —               
«Да, теперь уж скоро...» —               
«Ведь такая силища —               
десять легионов!» —               
«Как бы не разбил еще...» —               
«Тьфу! Клянусь Юноной!» —               
«А какая дикция!» —               
«А какие жесты!» —               
«В грозный час патриции               
и плебеи — вместе...» —               
«...толкотня безумная,               
чуть не задавили!..» —               
«...у него под Кумами               
пострадала вилла...»
           *

Мы стоим спиной к базилике.               
Мимо нас протекает Рим.               
И не все в той толпе безлики:               
Вот знакомый,
             и два, и три               
«Вот смотри—здоровяк низколобый
Катилина.
Пойти, сказать,
чтоб смотрел за сенатом в оба,
а иначе несдобровать.
Тот, носатый, — поэт Лукреций,
славный классик этих времен.
Ну, а рядом – невзрачной комплекции-
Цицерон». —
«Ну, а тот — пурпурная тога?
Вроде я его где-то видал...» —
«Ну, Володя, что ты ей-богу!
Это ж Цезарь». —
«Юлий?» —
«Ну да.
Вот, наверное, удивится,
если скажешь про Рубикон.
Или так:   «veni,    vidi, vici» .
А ведь все проделает он.
Потому, брат, что было так,
ведь историю не изменишь...» —
«Но послушай, как же Спартак?» —
«Он погибнет». —
«Да что ты мелешь!
Что ж, в кино мы пришли с тобой,
поглазеть на античный бой?
Ну, а вся болтовня о чуде?
Будем сами в бою мы?» —
«Будем!» —
«И такие устроим дела —
три желанья кое-что значат!
Ну, а если б наша взяла —
ведь история не заплачет?
Ведь Лукрецию встретил ты,
а такого не было прежде?» —
«Да. Не будем терять надежды.
Кстати, надо до темноты
в тот овраг, левее дороги,
там оружье и лошади ждут».—
«И Лукреция тоже...» —
«Боги!» —
«Ты, смотрю, пообтерся тут!»

       СКАЧКА

Ты спеши, мой конь,
словно ветер мчи,
грохочи по мостам подковами, 
ты дороги эти в пыль размети!
Смотрят звезды глазами совьими.
Видишь, ночь-coвa подожгла крыло?
Так лети же быстрее времени!
Я бока твои исхлестал-исколол,
кровь твоя засохла па стремени.
Видишь, звезды тускнеют, рассвет спешит               
поднялся туман над озерами...
Ты лети, мой конь,
копыта кроши,
кровь и пену роняй,—
                уж скоро мы...
Я тебе, мой конь, сполна отслужу,
словно сам я —кентавр измученный.
Сам я раны твои залечу-залижу,               
уведу тебя в травы дремучие.
Торопись! Полнеба закат поджег. С
ослужи ты мне, не раскаешься!               
Ах ты, волчья сыть,
травяной мешок!
Ты чего, мой конь, спотыкаешься?

Покачнулся конь
и сказал в ответ:
«Ты напрасно, хозяин, грозен!
Не по мне  эта  ноша в две тыщи лет...»
И сказал,
и грянулся оземь.
          *

...Пролетали вороны,
млад  и стар.
Все в одну лишь сторону:
«Кар-р!.. Кар-р...»
Крики эти ржавые,
крыльев хруст:
«Дрался ли со славою,
или трус,
варвар или квирит ты,
млад ли, стар
пригодишься в пире ты,
ка-ар... ка-ар...
И глаза — провизия,
и бока.
Галльская дивизия
Спартака.
Римская дивизия —
рядом с ней...
Ах, полно провизии —
ешь! Жирей!
Потрудись над падалью
день и ночь!..»
...С неба клювы падали,
ножны — прочь!
         *

«Опоздали...
Проклятый конь...
Это — предпоследняя битва.
Мне все кажется — это сон,
что прошусь я...
Столько убитых...» —
«Тут столкнулся с галлами Красе.
Полегло полтора легиона.
Дрались насмерть они».—
«Без нас...
Где же армия?» —
«В обороне.
Красе ушел, не помню куда,
но, скорей всего,— пополняться».—
«Генеральная-то когда?» —
«По истории — дней через двадцать.
На подходе к Риму Лукулл,
из Испании ждут Помпея...» —
«Ничего, теперь мы успеем».—
«Знаешь, что сказать Спартаку?»

      Глава   IV
     В ЛАГЕРЕ СПАРТАКА

«Стой! Стой!» —             
«Ну, стоим,
           хоть дой»-
«Кто такие?» —
 «Во-первых, Salve! *               
Во-вторых, веди к Спартаку».—
«Кто такие?!» —               
«Мы бы сказали —               
не поймешь.,.»

«Эй, Внутриний,
               крикун,
что ты там?» —               
«Да поймал двух гадов.               
Кто такие—не говорят».—               
«Сам ты...» —               
«Стоп, Володя, не-надо,               
ведь проверка — такой обряд...» —             
«Я врагов за пять стадий вижу               
и ни разу не проглядел!»               
С ним потом познакомились ближе
(звали парня Внутриний Делл.)               
Хорошо, что какой-то воин               
крикуна оттолкнул плечом:               
«Ты бы так-то па поле боя               
хоть разок покрутил мечом!               
Значит, вы к Спартаку, ребятки?» -               
«К Спартаку. „Свобода и свет!"».—
«Вон — отдельно стоит палатка.               
Но сейчас— военный совет.               
Мы должны, клянусь Геркулесом,            
что-то важное предпринять».—             
«Долго это?» —               
«А неизвестно»,—               
«Что поделаешь,               
ждать, так ждать...»

    В ПАЛАТКЕ СПАРТАКА

...Он сидит.               
Висок на ладони.               
Прорубили морщины лоб.
Рассказали. И все он понял.               
И поверил нам.

Тяжело.
Тяжело тебе, как Атланту,
на плечах держать этот груз.
О, эпоха твоя — тарантул,
и смертелен его укус.
Тяжело тебе, Прометею, —
реки крови из ран текут,
и орел ежедневный реет...
Тяжело тебе, Спартаку.
Только все же твой факел первым
осветил дорогу борьбы
и тобой посеяна вера:
если люди — так не рабы!

«Все же мы не напрасно сгинем,
не напрасно прольется кровь!" 
«Станет символом твое имя               
в каждом из грядущих боев!

Только, может, еще удастся
нам события повернуть.
Двадцать дней до сраженья с Крассом.
Вот смотри...»
И вонзил я в грудь
меч короткий,— ни капли крови
(ведь бессмертие — не пустяк).
«Кое-что и мы приготовим,
не теряй надежды, Спартак!
До конца мы с тобою будем.
Рабство —
        зверя страшнее нет!»               
Он сказал:               
«Я вам верю, люди!»               
Улыбнулся:
           «Свобода и свет!»

В БАЛКАНСКОМ ПОЛКУ

«Расстрелять его, негодяя!» —
«То есть как это расстрелять?» —
«Эх, Курсивий, жаль, что не знаешь,
У моих солдат воровать!
Нет, клянусь хромотой Вулкана,
так-растак (непонятный слог),
слышал, писарь, что ветераны
говорили насчет сапог?
И потом насчет котлового?
Сколько выдано мяса вам?
Я у квестора войскового
сам справлялся! Попятно? Сам!
А, подлец!
Погоди, Пересортий!
Попадешься — несдобровать!
В батальоне... тьфу ты —в когорте
люди кроют в Юпитера мать!
Кто еще обвешивал?
Граний?
Тоже, значит, пойдет под суд!
Ранен дважды? Знаем, как ранен,—
дураков ведь и в храме бьют!
Ну, а с тем —разговор недолгий.
Опозорил весь легион!
Дай приказ.
Вот, кстати, и Ольгий».—               
«Все воюешь, Вовий?» —
«Да вон —
ежедневно всплывают кражи.               
Были там делегаты рот.               
Как дела наверху?» —               
«Неважно...» —
«Может, все-таки — пулемет?» —               
«Это, Вовий, страшная штука.               
Ну-ка выйдем... Так вот, пойми —
можем мы такое отстукать —               
вверх тормашками встанет мир.               
Вся история по-другому               
повернется. Ты помнишь дом?               
Ну так вот — не видатъ нам дома               
в том грядущем, уже ином.               
Ты подумай, разве мы вправе               
за две тысячи лет решать?» —               
«Но иначе ведь их задавят?» —               
«Все к тому...» —               
«Так что ж — не мешать?» —               
«Я не знаю...» —               
«Не знаешь, Ольгий?               
 Две недели уже прошло —               
сомневаемся больно долго!               
Где Спартак?» —               
«Ускакал в село.               
Пополненье пришло — самниты,               
тыщи, кажется, полторы.               
Как балканцы?» —               
«Обуты. Сыты».—               
«Где они?» —
"У Белой Горы.               
Как обычно — идут ученья».—
«Привыкают к твоим речам?» —
«Погоди, вот услышишь пенье!               
Все ж балканцы — соседи нам.               
Больше греки всё и болгары.               
Парни славные! Лучший полк!               
Мне б сюда пулеметов пару...» —               
«Ну, об этом — особый толк.               
Так, пожалуй, дойдем и до танка.,
Ладно, завтра надо решить».—               
«Мы тут сделали две тачанки,               
ну и сбрую успели сшить.               
А возница, знаешь кто?               
Эрий — он твоей Лукреции брат.               
А хорошая девушка...» —
«Верю...» —
«И глаза — по пятьсот карат!»

Вот балканцы.
Поставить в центр —
поломает челюсти Красе.
Но по-русски еще с акцентом:
«Добрый день, товарищи!» —
«Сдрас!..»
...От натуги —
лицо, как фарш,
крикнул Вовий. Зато уж крикнул:               
«С места,
         с песнею
                шагом а-а-рш!"
               
И над каждою из манипул:
«Эх, яблочко цвета красного,               
не поможет тебе, Рим,               
помощь крассова!»

«Эх, яблочко,               
да на вилочке,               
ты, сенатор, береги               
свои виллочки!»

«Эх, яблочко,               
катись ты к форуму,
расскажи, что туда               
придем скоро мы!» ,-

Раз-два, раз-два...

«Всадники, всадники,               
где же ваши всадницы? У
бежите к всадницам,               
как дадим по задницам!»

Раз-два, раз-два...

Эх, балканцы!
Славные парни!
Хорошо, что поете так.
Хорошо, что приказом по армии
нас направил сюда Спартак.
Допустить ли, чтоб смертью пали,
чтобы раненых взяли в плен?
Чтобы вac на крестах распяли,
чтоб загнали в круги арен?
Эх, ребята, лихие воины!
Не бывать тому никогда!
Будь же, наша совесть, спокойна.
Три желания загадать,
три желания — я их знаю,
три желанья —
да будет бой
Мы в залог себя оставляем —
нам уже не попасть домой! ...               
А по небу облако тащится,               
и уходит за взводом взвод:
«Соловей, соловей, пташечка,
канареечка жалобно поет!..»

      РЕШЕНИЕ

«Братья, где тут товарищ Вовий?» —
«Salve, Ольгий!
У Спартака.               
Он с утра там».—               
«А что такое?» —               
«Ночью взяли мы языка.               
Он поклялся жаровней ада,               
что не скажет ни слова нам,
ну, а Вовий узнал того гада —               
Митрий Кирий...» —
«Он тоже там?» —               
«Да. Молчит на допросе рыбой». —
«Ладно. Я посмотрю. Спасибо».
                *

«Добрый день, бесстрашный Спартак!
Здравствуй, Вовий!
А-а! Солидолла!
Митрий Кирий! Как же ты так?
Оплошал, брат...» —
«Клянусь Сцеволлой,
Ольгий Рутий, тебя я узнал —
человек, опозоривший тогу.
Помни — будет расправа грозна!
Ваш Спартак...» —
«Спартака не трогай!
Не забыл, как летел в кусты?
А теперь расскажи подробно
ваши планы». —
«Старанья пусты —
отправляйте в маршрут загробный!
Я клянусь Юпитером Статором...» —
«Да хоть Ротором!» —
«Тише, Володя». —
«Да в распыл его, к чертовой матери!
Тянем тут, а время уходит.
Знать бы сроки!  Узнать бы день!»-
«Вот об этом Митрий и скажет».—
«Ха-ха-ха!
Говорить мне лень.
Брось ты шуточки. Кликни стражу
и веди в этот ваш „распыл"». —
Отвернулся. Стоит инертно.
«Митрий Кирий, а ты забыл,
что сейчас говоришь с бессмертным?»-
«Гы-гы-гы!
          Ох-ох-ох!
                Насмешил!
Будет, чем потешить Харона!» —
«Дайте меч.   
Ну, Митрий, держи.               
руби меня. Я не стронусь               
ни на шаг. Да ну же—смелей!» —               
«Так умрешь ты, клянусь Геркулесом!» -
«Так. Вытаскивай. Снова бей.
Руку,
     голову,
             спину,
                здесь вот...
А теперь по ноге, прошу...»               
(Так, наверно, рубятся черти!               
Он меня б искрошил в лапшу,
если только бы не бессмертье.)               
Но зато как он зеленел               
с каждым новым своим ударом!
Пошатнулся, меч зазвенел...
Нет, не смерти — небесной кары
ожидает. И рухнул он               
на колени. И стало тихо.               
Шепчет Митрий:
               "Это не сон.
Он бессмертен. И встал за них он...»-

«Сам Юпитер — за их победу.
Небесам ваш замысел ведом.
И вперед на двадцать колен
видим мы.
Выступленье ваше...» —
«В третий день июньских календ!» —
«Послезавтра, значит... не страшно.
Вот что, Митрий,
шагай-ка ты в Рим —
отпускаем по старой дружбе.
И рабам вреда не твори,
а узнаем, так будет хуже!»
...Митрий — к выходу.
Тяжкий вздох
И совсем уже еле слышно:
«А Спартак... и он тоже — бог?» —
«Нет, не бог.
Поднимай повыше!»
           *

Вот уж вечер. И прохладно стало.
Совещанье кончилось. Пора.               
Отослал Спартак контуберналов.
Затихает лагерь до утра.               
Часовые на постах маячат,               
хоронясь, проходят патрули...               
«Мы решили».-
«Так сегодня,значит,
Да помогут боли нам!
Пошли».

Мы идем. Выходим за ворота,
миновали рощицу, ручей...               
Рассказали мы про пулеметы,               
а теперь уже не до речей.               
Чавкая, каллиги месят глину...   

«Тут безлюдно...» —
«Ладно, все едино...»

«Желаю два пулемета
с полным запасом лент!»

Секунда,
        вторая,
               сотая...
Нет! Ничего нет!               
Только с последним словом               
стал меня кто-то звать...               
«Снова! Давай все снова!               
Второе желание трать!»

«Желаю два пулемета               
с полным запасом лент!»
В уши кричит мне кто-то:
«Вернись! Это вечный плен!               
Твои дела и заботы               
за гранью двух тысяч лет!»
«Желаю два пулемета               
с полным запасом лент!»
И вдруг —
          точно в землю свая,               
вошла в меня тишина.               
И что-то рядом мерцает.               
И корчится в небе луна.
                *

«Вовка,   знаешь эту машину?» —               
«Что тут знать-то — простой„максим"».-
«Ну-ка, втянем на ту вершину,
пристреляем. Ленты неси».               
...На бугор пулемет втянули,               
ленту вставили, залегли...               
«Вот,Спартак,
               эти штуки — пули.               
Видишь, лавры стоят вдали?               
Сколько это примерно стадий?» —
«Шесть примерно». —               
«Планочку...так...               
 Мы сейчас их слегка пригладим...
Начинаем.               
Смотри, Спартак!»

И затрясся «максим», загрохал,
извергая ливень свинца,
словно тут Перекопа эпоха,
а не Рима...               
«Жарь до конца               
эту ленту!» —               
«Да погоди ты.               
Сучья — сбиты,               
вершины — сбриты.               
Вот, Спартак,
и конный, и пеший               
лягут, как под серпом трава».

...Он стоит слегка побледневший,
потрясенный:
«Спасибо вам!
Эти молнии — дар Юпитера.
Пусть они в бою прогремят!» —
«Производство города Питера.
Только старый — кожух помят...
Видел, Ольгий, ленту заело?» —
«Ну, а завтра с утра — за дело.
Надо выбрать двоих возниц
и вторых номеров подходящих.
Обучить их. Куча возни.
Что прикажешь, Спартак?
Потащим?»
Кувыркалась луна в облаках,
ржанье конское ветром носило.               
И покачивались на станках             
пулеметов тупые рыла.


     ВЕЧЕР ПЕРЕД  БОЕМ

В сумасшедшем карьере лошади               
морды вскинули, хохоча.
Поворот —
мундштуки изгложете
он замрете, дрожа, сейчас.
И вторая летит колесница.
И — как вкопана.
Поворот.
И упавший навзничь возница
разворачивает пулемет.
А к щитку припал пулеметчик...

«Что ж — неплохо. Идет на лад.
Повторим еще. Надо б четче —
чтобы горка — левей ствола.
Разгоняй их сильнее, Эрий!
Я скажу, когда поворот».
...И  опять в сумасшедшем карьере
полетела тройка вперед.
А балканцам все это странно:
что за скачка? Что за бега?
Только  Вовий поклялся  Паном —
будет паника у врага!
«Мы их завтра igni et ferro .
Вы — мечом, а уж я — огнем.
Я прошу вас на слово верить».
А уж вечер тучи расперил.               
Вечер перед последним днем.

     НОЧЬ ПЕРЕД БОЕМ

До свиданья, Спартак,до утра!
Да пребудет дух твой в покое.
Над Землею летят ветра.
А Земля от крови сыра...
До свиданья, доблестный воин!
А Земля — у ночи в тисках.
И в тисках твой лагерь уснувший.
Да минует тебя тоска
и сомнения не задушат.
До свиданья, Спартак,
                до утра.
Завтра биться не с сотней тысяч:               
весь твой век—неусыпный враг.               
Не зажечь —
          только искру высечь.
До свиданья.
Заутра-бой               
И бессмертие за тобой.
           *

«Постоим, Володя...» —               
«Постоим, подышим...» —
«А прохладно вроде...» —               
«Покурить бы...» —
"Слышишь,
завтра постарайся
зря не лезть под стрелы.               
Сразу разгоняйся,
поворот и к делу               
Но сначала выше —               
бей над головами.
Думаю услышат               
в самом диком гаме». —               
«Ладно, ты там тоже
не пали без толку».
«Скачут?» —
«Да, похоже...» —               
«Нам бы —
          ну хоть столько               
 табачка...» —               
«Не выйдет —               
все желанья биты». —               
«Ты б хотел увидеть?..»               
(Явственней копыта).

...Знаю, брат, я знаю,
про кого ты скажешь...          
Пустота сквозная               
слева,
      как на страже..."
«А прохладно что-то...» —               
«Говоришь, прохладно?..»
Рядом грянул топот.
Смолк.
Метнулся всадник.

И — дышать мне нечем —
я узнал и понял      
И легли на плечи               
теплые ладони.               
Радость мне твердила,               
счастье в уши пело
«Я успела, милый!               
Милый, я успела!»
                *

Тихий дождь в палатку стучит,               
и медлительно звуки тают.
Это дремлет тайга в ночи               
над рекой по имени Майя.               
И ласкает тепло костра               
мне лицо,
             как ладонь любимой...               
Не будите меня, не пора,               
далеко еще до утра.               
 Ветры — мимо,               
и время-мимо.
Я целую эту ладонь,
я к теплу наклоняюсь ближе...

«Что любимый?» —
«Я видел сон,
а теперь лицо твое вяжу,
в темноте...» —
«Ты гляди, гляди,
ты навеки меня запомни...»

...А ладонь — на ее груди,
и ладонь эту трепет полнит.
«Это сердце
            имя твое
повторяет в каждом ударе.               
Вот послушай — оно поет               
о любви моей.               
Что мне кара!
Что мне гибель в сраженье том!               
Милый,
       даже разрубленным ртом               
буду я судьбу мою славить!»

Эти слезы — в них не печаль,               
и в глазах этих счастье светит.
...Вот где я тебя повстречал
ту, единственную на свете...
Я люблю тебя. Я ищу
твои губы...
Я лицо свое опущу
в твои волосы, словно в травы.
Да хранит тебя тишина
до рассвета. Усни, жена.

           БОЙ

Выползало на небо светило.
Медленное-раскаленный спрут.               
Вот уже фанфары оттрубили.               
Легионы выстроились. Ждут.               
Тишина натянута струною.               
И Спартак выхватывает меч:               
«Братья!
Беззаветные герои!               
Или победить, или-полечь!
Пусть сияет над землей Аврора
равенства и братства!               
Смерть врагам!» —

«Смерть врагам!» —
громоподобным хором.

И упали голуби к ногам.
                *
Рим-Рим-Рим-Рим...
Ближе, ближе, ближе, ближе...
Десять стадий,
              пять,
                три...
А Балканский полк недвижим.               
Эрий вожжи зажал в руках               
 так, что пальцев белы фаланги.          
Фронта вогнутая дуга.               
 Вот сейчас сойдутся на флангах.               
И тогда нам карьером гнать,               
а за нами весь центр двинет...
Приготовились... Ну, жена,               
прямо  ленту —а  то  заклинит!

...Рядом тачанка вторая.
За пулеметом — друг.
Вот он лоб вытирает,
мне подмигнул.
И вдруг —
«Барра!»
И фланги вздыбились.
Рев и железа лязг.
Вопли людской погибели.
Огненный спрут завяз
в небе.

Теперь — пора.               
«Эрий! Гони! Гони!»

А балканцы: «Ур-ра!»               
И рванулись они.

Так порой вся жизнь промелькнет               
в миг единый крайнего случая:               
вот балканцы бегут вперед.
Вот на флангах — сеча дремучая.
Прорубает ряды Спартак.
Вот  рванулась  галльская конница —
и потеряна быстрота...
Вот в  засаде самниты хоронятся.
Ах, балканцы — храбрый народ!
Вот тачанка друга раскручена...
Вот и мы сейчас...
Поворот!

...И ударили римские лучники.
Стрелы — сквозь,
               и я невридим.
Проклят быть я бессмертной тенью!

...А стрела у нее в груди,               
и дрожит еще оперенье.
                *

«Наклонись ко мне, милый,
                милый.
Я мгновенье остановила.               
Мой любимый, я умираю,               
я сейчас расстанусь с тобой...               
 Я судьбу свою прославляю               
за любовь и за этот бой
окровавленным ртом...
лю…
      би…
           мый…»
...И упала с плеч голова...               
И вернулись, летевшие мимо,
время,
      битва,
             римляне...               
"А-а-а-а!!!»
 Рев отчаянный...
И вцепились
пальцы в дрогнувший пулемет.

...Не сейчас!               
Окажите милость.               
Не сейчас!

...И рушится свод.               
Солнце падает.               
Эхо в бездну.               
Все исчезло.               
И я исчезнул.
      
       1963