Встречи с Пушкиным. Поэт и Царь

КАРТИНА 4.
(Пушкин едет с фельдъегерем из
Михайловского в Москву)

Пушкин: Ну, слава Богу, сжёг «Записки»!
Да не нашлись бы только списки
Моих стихов, что здесь и там
Гуляют где-то по рукам.

А ну, да ладно, Бог поможет!
Ужель они вину умножат?
И без того, вместо двух лет
Уж я шесть лет не видел свет!

Отвечу, всё скажу, как есть
И наказанье буду несть:
Ну что я есть в сравненье с ними,
Что в рудниках гниют живыми?

Фельдъегерь: На выход! Смена лошадей!
Эй, кто-нибудь, давай людей!
Живее! Служба государя!
Да резвых самых дай, по паре!

Прошу вас, Пушкин, из коляски,
Да тихо, чтобы без огласки…
Голос: Коляску ждёт уже один,
Тот, что под стражей, господин.

Пушкин: Да кто там? Жид или шпион?
На них похож едино он…
Да нет, не может быть, ужели?
Ведь это Кюхля! В самом деле!

Кюхля: Дружище, Пушкин, ты ли это?
Мечтал ли я увидеть где-то
В глуши забытой? Ты ли, друг,
И как в дыре такой ты вдруг?

Пушкин: Да я с фельдъегерем, к ответу
К царю, в Москву…Побольше б свету,
Тебя б, дружище, рассмотреть!
Удастся ль свидеться нам впредь?!

С тобой жандармы…Как возможно?
Кюхля: Они со мною неотложно
И день и ночь, и там, и тут…
В острог, наверно, упекут!

Как рад я, Пушкин, брат, дружище!
Пушкин: Ну, кто тебя душою чище?
Твой облик, брат, я не забыл –
Большой ребёнок ты, как был!

Жандарм: Эй, в разговоры не вступать!
Пушкин: Хоть денег-то позвольте дать?!

Фельдъегерь: Кто арестант, не должен сметь
Он денег никаких иметь!
Вам, Пушкин, что же, мало ссылки?
С шпионом знаться  в пересылке!

Пушкин: Прощай же, Кюхля! Я всё тот же!
Найду тебя! Господь поможет!
Тебя, как брата я люблю,
И, может, книг тебе пришлю!

Дворовый: Извольте, лошади готовы.
Набиты новые подковы…
Фельдъегерь: В коляску, Пушкин, поскорей!
Москва не ждёт фельдъегерей!

(Пушкин садится в коляску)

Пушкин: Москва, Москва! Недолог путь!
Назад уже не повернуть!
Как долго ты ждала до срока
Явленье Пушкина – пророка!

Ужели же конец забвенью
Поэту дарит провиденье?
А может быть, в последний раз
Москву увижу я сейчас?

Нет, не узнать мне всё ж до срока,
Что мне готовит воля рока!
Хотя…, есть мысли на сей счёт,
Коль царь башку не отсечёт!

В Кремле бывали мои предки,
Визиты были их нередки.
Так, знать, судьба и мне служить,
Коль царь оставит меня жить.

Те строки здесь, они при мне,
И что печалиться о дне,
Когда поймёт моя Россия,
Что возрожденье ей по силе?

Поэт – не шут и не Петрушка!
И пусть в руках судьбы – игрушка, -
Над грешным миром он парит
И о грядущем говорит!

…А вот и башенки Кремля…
Какая участь ждёт меня?
Но, что за срочность, что за спешка
Так, на ночь глядя, двигать пешки?

После «Бориса Годунова»
Ну, что в Кремле мне будет ново?
Всё  ныне так, как было встарь:
Твой ход, владыко - государь!
 
(Пушкин входит в царские покои)
 
Царь: Ну, здравствуй, Пушкин, вольнодумец,
Бунтарь, как прежде, остроумец?
Пушкин: Всё тот же я, не скрою, нет:
Вы, сударь, царь, а я – поэт!

Царь: Давно твой срок изгнанья минул!
Давай, поэт, садись к камину:
Небось, с дороги-то продрог
И под собой не чуешь ног?

Пушкин: Не откажусь от предложенья;
К огню, однако, приближенье
Грозит не только лишь теплом…
Царь: Брось, Пушкин, я ж к тебе с добром!

Не изменило ль заточенье
Заблудших мыслей заключенья?
Пушкин: Они всё те же, государь,
Поэт не властен: он не царь!

Царь: Неужто, ты не понимаешь,
Что ты, поэт, с судьбой играешь?
Пушкин: Да, сударь, точно знаю я,
Какою будет жизнь моя.

Царь:(себе под нос) Свою бы знать… Увы и ах…
Судьба других в моих руках!

Царь: Ужель ты принял бы участье
В том возмущенье царской властью?
Пушкин: Отвечу прямо: был бы я
Там, где и все мои друзья!

Царь: Однако смело, Пушкин, браво!
Ценю твою я честность, право!
Конец изгнанью: с сентября
Твой цензор ныне буду я!

Пушкин: Почту за честь, мой государь,
И со стихами скромный ларь
Отныне Ваш, Вы их читайте
И мне свой отзыв присылайте!

Царь: Пиши же всё, что на душе, -
Забудь про старые клише
И мне на стол – лист за листом,
Не трепещи перед постом:

Поверь, что хуже, друг, неволи
Служить Отчизне поневоле!
Ведь иерархия династий
Похуже всех твоих напастей:

Все смотрят государю в рот,
А за окном ещё народ!
О нем душа ночами ноет,
Ни днём, ни ночью нет покоя!

И в гвардии единый дух,
Похоже, кажется, потух…
Приму я помощь твою, Пушкин,
Ведь твое слово громче пушки!

Подскажет ли воображенье,
Как победить в стране броженье
Младых умов, от их идей
Спасти неопытных людей?

Пушкин: Ведь я поэт, я не политик,
Но всё ж скажу: довольно критик,
Занять умы наукой, делом,-
Делам, обычно, нет предела.

Читать труды Карамзина,
В них вся история видна.
А коли в гвардии кто ропщет,
Так вольнодумству тот сообщник.

Какой совет тут может дать
Поэт? Он может лишь писать!
Могу ли я принять участье
В советах по военной части?

Но коль ответа ждёте Вы,
Соображенья таковы:
Устав  построже, строй ровнее…,
Тут, государь, уж Вам виднее.

Совет примерно мой таков:
Ответ искать в глуби веков.
И просвещённым станет царство
И укрепится государство!

Царь: Совет, поэт, однако, дельный,
Поговорим о том отдельно.
В твоих идеях вижу смысл,
В них прозорливость есть и мысль…

Так если враг нагрянет вдруг,
Ведь ты мне, Пушкин, будешь друг?
Пушкин: Свой скромный дар, что в моих силах,
Отдам служению России!

(Пушкин уходит. Царь вызывает Бенкендорфа)

Царь: Прочесть немедля все тома!
Какая сила в нём ума!
И свежесть мысли, ясность взгляда…
Так будем же поэту рады:
Дадим свободу его строкам
Бенкендорф: Под Вашим строгим царским оком!

Царь: Пускай же Пушкин мне поможет.
И на бумаге пусть изложит
Всё то, что высказал царю:
Свободу ж я ему дарю!

Давать советы он мастак,
Бенкендорф: Но не такой уж он простак…
Поэта ведь известна роль…
Царь: Так взять немедля под контроль

Все его встречи, переписку
Все безобидные записки
Вскрывать, читать – и в свой отдел.
Ведь это ваш прямой удел!

Бенкендорф: Что Пушкин может быть опасен,
Я с Вами, государь, согласен,
Но как узнать, что пишет он,
В чём вольнодумства его тон?

Царь: Достойно, право, удивленья:
А где же Третье отделенье,
Глаза и уши для царя?
Ужель я создал его зря?

Мне Вас учить? Ведь всё же где-то
Читают же стихи поэты?
Там и бывать, но без сапог,
Чтоб заподозрить он не мог!

Читать мне всё, что ни напишет, -
Авось, в России станет тише!
Бенкендорф, про себя: Ведь не министр, а лишь поэт…
Пошлю тотчас за ним вослед!
               
(Пушкин выходит из Дворца и садится в коляску)

Пушкин: Москва! Свобода! Неужели
Свободен я на самом деле?!

Сейчас, с дороги – к дяде, мыться!
Пускай Москва вокруг вертится:
Я жив и молод, чёрт возьми!
Так по Тверской, пошёл! Гони!

Книги Ольги Фоминой можно прочитать
и скачать на сайте:
http://www.litres.ru/olga-fomina/
 


Рецензии
Пушкин в начале да и в конце выписан каким-то трусоватым и мелким. Возможно, он и был таким на самом деле - но мы то хилые потомки наверное должны думать и писать как-то иначе.
Слово "жид" я бы убрала.

Ну а в целом, при масштабности идеи и задачи и неплохих отдельных строчках замечу, что поэма про Пушкина - вещь архисложная просто потому что она про Пушкина - писать о нем в стихах значит поднимать себя на его уровень - вот про Бенкендорфа, Николая и прочих про них можно - но Пушкин требует близкой к его качеству строфы, что почти невозможно - вот даже Ахматова с Цветаевой почти не брались хотя конечно очень хотели. Ну и наконец видимо излагать строчки учебника в стихах - еще более сложное дело.

Вера Швабра   18.02.2012 11:56     Заявить о нарушении
Благодарю Вас, Вера, за неравнодушный отклик.

По поводу "трусости А.С.Пушкина:"Я, - говорил государь, - впервые увидел Пушкина после моей коронации, когда его привезли из заключения ко мне в Москву совсем больного... Что сделали бы вы, если бы 14 декабря были в Петербурге? - спросил я его, между прочим. - Стал бы в ряды мятежников. - отвечал он". Граф М.А.Корф. Записки. Рус.Стар., т.101, стр.574.

О слове "жид":
П. И. Бартенев. Рассказы о Пушкине.
(В последний раз Пушкин и Кюхельбекер встретились на станции Залазы 15 октября 1827 года. Пушкин ехал из Михайловского в Петербург. Декабриста Кюхельбекера везли как государственного преступника в крепость Динабург. Пушкин описал эту встречу в дневнике):
«На... станции нашел я Шиллерова «Духовидца», но едва прочел я первые страницы, как вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. «Вероятно, поляки?» — сказал я хозяйке. «Да, — отвечала она, — их нынче отвозят назад». Я вышел взглянуть на них.
Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с черною бородою, в фризовой шинели, и с виду настоящий жид — я и принял его за жида, и неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие: я поворотился к ним спиною, подумав, что он был потребован в Петербург для доносов и объяснений.

По поводу изложения строчек учебника в стихах: Дело сложное, но не невозможное.
С уважением Фомина О.А.

Фомина Ольга Алексеевна   19.02.2012 19:45   Заявить о нарушении