Дневник 64 Путь к сердцу и другое...

***
Путь учителя к сердцу и памяти ученика, в общем-то, непостижим. То, что кажется так важным учителю, чаще всего не оставляет в его воспитаннике ни малейшего следа; и наоборот: то, что делается походя, может стать для дитя символом его будущего духовного прорыва, или просто – будущей благодарной памяти, будущих приступов сентиментальных воспоминаний.
В рассказе Астафьева «Фотография, на которой меня нет» образ учителя дан, как мне кажется, с долей эмоционального надрыва, некоего нервического преувеличения, что часто с нами происходит, когда мы переплавляем в словах свое прошлое. Для Астафьева (очень мной любимого в отдельных вещах) вообще характерна избыточная эмоциональность, перехлесты, взвинчивание себя, искусственное подстегивание напряжения повествования, его градуса. Я, например, всегда противлюсь такому «насилию» со стороны других писателей. В меня вселяется бес недоверия к прописанной в таком стиле истине, утверждению.
Еще я очень иронично отношусь к своей миссии и самоуверенности «заслуженных дам» со званиями, так как то, что помнится одному ученику, как правило, не имеет никакого отзвука в душах большинства других.
Все отчехвощенные воспетым Астафьевым учителем, возможно, в отличие от мальчишки, которого он «похвалил перед строем», вовсе и не унесли в благодарной памяти «разбор полетов», и, не исключаю, что отдельные «провинившиеся» унесли с того урока затаенную обиду на учителя. 
«Нам не дано предугадать» – как нельзя полней относится к продукту учительской деятельности, к наставничеству. Понявший это, лишается всякого снобизма, высокомерия, миссионерства. Становится прост, доступен, демократичен, хорош, добр ко всем. Он лишает себя ореола безгрешности, относится к себе и «процессу обучения» с достаточной все-таки степени необходимой несерьезности, лишая его (процесс этот) нагромождения формального сопровождения, вылущивая из плода урока сам орех, питательное зерно.
Но такая «простота» дается только тем, кто неустанно работает над собой, чаще – вне методических схем, государственных постановлений, аз и буки дидактики и методики. Он только действительно любит свой предмет, действительно любит детей, действительно не останавливается в усовершенствовании себя. Тогда «оболтусов», вспоминающих его с благодарностью, будет точно больше.

***
. «Сплав» Варламова сплавил на одном дыхании. Правда, и книга (повесть) мала, что и говорить. Но дело не в этом – дело в степени: радовался и открытию (хотя давно об авторе слышал) и самой книге.
Варламовская «заповедная зона» (по аналогии со Стругацкими – «Улитка на склоне» и другими его книгами) одновременно засасывает и отталкивает «пришельцев», «цивилизованных» Ветрова и Анну, обремененных грехами и комплексами. Страшноватая, мистическая лаборатория, увлекшая «путешественников»  поглотившая их. Внешне кажется, что они идут к этому сами (касается Ветрова прежде всего), а внутри повести это не так. Во всяком случае, впечатление погружения в «омут» колдовства, язычества, грозных сил природы (очистительных или мстящих?) есть у меня.
Ветров с Анной отправляется в «сплав» по могучей реке. Что их объединило? Когда-то, будучи студентами, они попали вместе в фольклорную экспедицию. Бабка, которую они, а особенно Анна, уговаривали сказануть что-нибудь эдакое, внезапно выпалила, глядя на них: А вы ведь не все девки. Анна мучительно застыдилась, лишенная девственности еще до 18 лет. Это стыд глубоко взволновал молодого, робкого и прыщавого Ветрова. Он через некоторое время пытается соблазнить Анну, напоив ее вермутом. Та уходит. Ветров переживает унижение. Рождается ПЛАН. План, которые внешне преобразил хилого, стыдливого студента в успешного предпринимателя, но все дьяволы и черти его комплексов и «унижения» с ним. Они и потом часто встречаются. Ветров для Анны – МЕСТО, куда можно вылить всё. У Анны судьба в замужестве не складывается. Она несколько раз замужем. Дети ей чужие, близкие ее матери, бабке.
Ветров зовет ее с собой в «сплав». Она соглашается. Сбитая с толку жизнью своей, она надеется вылечиться на реке, у воды. Но с самого начала колдовское «а вы ведь не девки» преследует ее, начиная с собак, окруживших ее ночью, парней, зажигающих спички у ее лица. Страшна сцена со старообрядкой, у которой Анна выпила воды из ведра. Анна проклинается. Ведро летит вон – испоганено!. Деревенское, лесное, речное, девственное, языческое – всё не принимает Анну. Мнящийся спасением отдых превращается в непрекращающуюся муку.
Герои попадают в страшную бурю. Ветров предвидел ее. Они прибиваются к древней, дикой пещере у берега. Прыщавый униженный студент не умирает в Ветрове. Он готовит в своих планах пещеру эту как последнюю обитель для «вечного мучителя» – Анны.
Она никогда не считала его за мужчину, не признавала в нем мужчину. А Анна в пещере вдруг понимает, что Ветров, «чтобы выглядеть злым и страшным, нацепил на себя синюю бороду, и ей стало жаль его». Она отдается ему, приносит ему утешение. Он засыпает как ребенок. «Анна смотрела на воду, курила и думала о том, что ей больше не будет угрожать этот человек, проклятие снимется и начнется новая, счастливая жизнь»…
Но буря усиливается. Плот уносит. Вода заходит в пещеру. Ветров спит. И Анна ложится рядом с ним. Умереть. «Она подумала о детях, которые более привыкли к бабке, чем к матери, легла рядом с мужчиной и, глядя в темноту блестящими сухими глазами, стала ждать».

***
Волошин: «Причина языка – радость звука». Мне всегда казалось, что речь человека началась с песни,  с радости мычания. И мы всё мычим и мычим. Чтобы струна мычания лопнула, звук нужно было радостно-мучительно тянуть и тянуть. Бымс! – лопнуло мычание – кончилось молчание. Звук от звука отпочковался, как клетка от клетки. Началась жизнь языка. Но… мычали долго, трубили горловыми трубами в небеса, к солнцу, звездам, самке и самцу, к темноте и свету, радости и страху.

***
Сообразительный

Вовка, сын Вени:
 – Папа, а как ты стал таким сильным?
 – А вот, сынок, таскаю всё чего-нибудь на руках, работаю.
Через некоторое время идут по улице. Осень. Лужи большие на дорогах. Вовка в задумчивости у одной из них:
 – Папа, ты хочешь стать еще сильнее?
 – Да не помешало бы, сынок…
 – Тогда перенеси меня через лужу!