Ворона

       - Как вы могли допустить такое, чтобы в лютую стужу - сколько там - двадцать градусов (?) - вот - в двадцатиградусные морозы, оставить пять домов почти на сутки без отопления! - устраивал кандидат в президенты разнос министрам ...
       Приглушаю звук в надоевшем "ящике" и вспомнинаю другую зиму и другие морозы. Зима 78-го года. "Минус 45 в тени (смеялись мы) а на солнышке и того шибче!" Мальчишки - всегда мальчишки, во всём находят повод для веселья. Станно, но занятия в тот год в школах почему-то не отменили (решили, видимо, что северянам и так сойдет) и мы с удовольствием, как бы это сказать, "оттягивались" (не было еще тогда этого слова) на долгожданных каникулах. Не были наши дворы похожи на современные - там царили крики, беготня, хоккей, прятки, санки и снежно-военные действия. И все эти разношерстные ватаги даже нисколько не мешали одна другой, а свободно уживались единовременно во дворе, увлеченные каждая своим "серьезным" занятием и свято блюдя принцип невмешательства во внутренние дела. Кинотеатры были забиты проникавшей сюда всеми правдами и неправдами на многие сеансы подряд, сидящей даже в проходах "сопливой гвардией" и заезженные лавсановые ленты с романтичными портретами Зорро в исполнении Алена Делона плавились в раскаленных кинопроекторах. И никакие, даже почти пятидесятиградусные, морозы не мешали радостям нашей жизни.
       Я увидел ее издалека. Как раз мы только что вот так - "контрабандой" посмотрели "Соло для слона с оркестром" (кто помнит - жизнерадостная комедия) и, возвращаясь по домам, входили, "перетирая" эпизоды фильма, в наш двор. И тут я увидел её. Она сидела, покачиваясь, на макушке стоящего в другом конце двора, давно уже облысевшего от коры и окаменевшего от сухоты тополя. В её посадке, в её покачивании было что-то такое неестественное, что невольно приковывало взгляд. Вот она качнулась особо сильно, как-то медленно, неровно расправила крылья, оторвалась, именно не оттолкнулось, а оторвалась от своего насеста и перешла, нет, не в полёт, а в какое-то неимоверно пологое, затяжное пике с завалом на крыло. Она парила безжизненно, как сбитый самолет. Вот она прошла над снежным городком, над ледяной горкой, над хоккеистами - она приближалась. И приближалась она прямо ко мне. Удар клюва пришелся точно в середину груди и оставил маленьку вмятинку на плотной, утепленной поролоном, ткани. Птица упала к моим ногам и пару раз вяло дрыгнула крыльями. "Замерзла, ласты склеила" - скучновато попытался пошутить кто-то.
       Нет, она еще не замерзла. Если бы она упала хоть на метр в стороне, так я может её и не заметил бы. Но случай, а может неведомый инстинкт, присущий только бессловесным тварям, упрямо вывел ее ко мне, словно требуя чего-то. Я не смог перешагнуть через это, раскинувшее по наледи крылья, существо. Я забрал его. Забрал к себе - на третий этаж семидесятиквартирной панельки. Родичи, у которых любая моя инициатива всегда вызывала бурный протест и немедленно выбрасывавшие "всякий хлам", который я зачастую притаскивал с собой со двора, на этот раз поняли, что лучше молчать. И промолчали.
       Батареи в квартире, по случаю морозов, были раскалены. Раскалены до такой степени, что об них можно было легким движением руки зажигать спички, но было, тем не менее, холодновато - даже дома приходилось носить свитеры и вязаные носки. От подоконников тянуло смертным холодом. И я отнес птицу в самое теплое место, какое только смог найти - в ванную комнату. Уложив окоченевшее тело на самовязаный коврик под ванну, зажег колонку и пустил горячую воду, чтобы прогреть чугунный корпус. "Стеклянный" глаз птицы обрел осмысленное выражение, а через четверть часа начали сгибаться и пошевеливаться крылья.
       Три дня жительсва "гостьи" минули без приключений. Каникулы кончились, мы (дети) снова стали ходить по своим школам, но двор продолжал оставаться все таким же шумным. Учились тогда в две смены и всегда, пока одни сидели за партами, находились и такие, кому на занятия было еще рано (или уже поздно) и не упускавшие случая побузотерить на свежем воздухе. А моя гостья, тем временем, сидела в своих "апартаментах" на удивление тихо и, лишь изредка, видать для разминки, по нескольку раз хлопала крыльями. Даже ни разу не подала голоса.  И вела себя настолько корректно, что даже не мешала умываться, лишь усаживалась, нахохлившись, на полу и по-деловому посматривала из дальнего угла ванной. На пшенной диете она довольно окрепла, а под конец стала получать еще и "приварок" из кусочков сала, принесенных из школьной столовки.
       Но вот - морозы смягчились - минус 30 нам казались уже "ташкентской" оттепелью, размотались шарфы, расстегнулись воротники, исчезли саженные тулупы и овчинные рукавицы, прохожие уже не носились насупленные и спешащие убраться поскорее в тепло, а расслабившись вольготно фланировали по улицам. И вполне поздоровевшая гостья стала проявлять изрядное беспокойство. Я понял - пора. Пора возвращаться ей к привычному побыту. Она безропотно позволила взять себя на руки и вынести на балкон. Посидев немного на перилах, привыкая к свету пасмурного, белоснежного дня, она осмотрелась, крутанув клювом во все стороны, бросила в меня взглядом блестящего антрацитового глаза, встряхнулась и, грациозно оттолкнувшись, легко встала на крыло.
       Она прилетала каждый день. Садилась на перила и неспешно шла к жестяному дождеотбойнику. Стучала два раза в стекло и бочком заглядывала в окно - сначала правым глазом, потом левым, словно говорила: "Где ты? Смотри! Это - я! Я здесь!". Потом стук повторялся и так до тех пор, пока не появлялся я. Добыв изрядный кусок сала, я пробил в шкуре шилом две дыры и прикрутил проволокой к перилам. Кое-кто из моих приятелей, узнав об этой истории стали специально напрашиваться в гости (посмотреть) и даже приносили с собой, прихваченные для этого случая, объедки от школьных завтраков. И моя "приятельница" прилетала тоже уже не одна но, пока её товарки остервенело пытались уволочь намертво присобаченную свинячью шкуру, дефилировала на окно, чтобы проделать неизменный ритуал - в стекло: "тук-тук" - правым глазом - зырк, левым - зырк - и снова - в стекло: "тук-тук"..... "Это - я! Я здесь!" За две недели балкон превратился в настоящий птичий базар. И столовались здесь уже все - и красноперые снегири, и синицы в желтых манишках и шкодливые бандиты воробьи. А через какое-то время вся эта братия исчезла. Исчезла и моя приятельница. Говорят, вороны - птицы перелетные, вот только мигрируют они недалеко - не более сотни километров, туда где сытнее. Вот, может и эта подалась куда-нибудь на вольные деревенские хлеба ...
       * * *
       Прошло более полутора десятков лет. Я уезжал, возвращался, снова уезжал, побывал в разных сторонах и странах. Видел много и получал много впечатлений. Детство начисто и прочно погрязло где-то на задворках памяти, стали исчезать имена, лица, даты. Я уже не помнил ничего. Однажды, получив в пароходстве лоции, я направился к месту стоянки теплохода - готовились к экспедиции по составлению первой химической карты судоходных рек и их притоков. Шел я от моста имени 800-летия города в сторону Речного вокзала низким поемным берегом по грязному замусоренному пляжу. Погода была мерзкая, сырой свирепый встречный "дольник" срывал пиджак, слепил, вышибал слезу и пытался уволочь за собой паруса широченных планшетов.
       На пляже в бухтах гнилых тросов, бытовых отходов и прочей дряни, выносимой талой водой в пойму, лениво ковырялись чайки и вороны. Я не обратил внимания, как одна из них взлетела, догнала меня и зависла над головой всего метрах в пяти. Кто сказал, что только колибри могут зависать в воздухе на одном месте? Враки! Вороны тоже могут. Особенно - против ветра. По крайней мере эта - могла! Висела! И - орала! Истошным голосом. Орала мерзко, противно, раздражающе. Отвратительно. И вот под такой аккомпанимент я расстроенный и обозленный промаршировал до места, едва отбиваясь от прилипчивого существа горстями песка и комьями глины, за неимением камней.
       - И что это я за несчастный человек (думалось мне) все люди - как люди. Ходят спокойно. А я все время к себе всякую мерзость притягиваю. То ворона в городе пристала - прямо на ходу, на главной улице - села на башку, как в своё гнездо, едва отбился, хорошо еще пиджак не испачкала, гадина! То вот на берегу какая-то сволочь гоняет меня - прохожие пялятся, смеются! Вот и сейчас какая-то стерва взгромоздилась на клотик и, стоит выбраться наверх, начинает концерт. Матрос Чижик - надо же - совсем как в рассказе у Станюковича "Матрос Чижик", причем именно - матрос и именно - Чижик - ну, что поделаешь, раз фамилия такая - так вот он говорит - "С тобой, Профессор, стоять рядом (говорит) нельзя - гнездо совьют!" Странно - а ведь на него птицы не садятся, даже когда рядом стоит. Опять орёт! Запустить бы в неё чем тяжелым, да бесполезно - не попадешь! Да и нет на палубе ничего лишнего - ничего такого, чем можно было бы кидаться. Ох - поскорей бы уж отшвартоваться и - подальше от этого места ...
       ***
       Я просыпаюсь от требовательного стука в окно. Собираюсь идти смотреть, но, скрипя мозгами соображаю - какого черта - я на пятом этаже! По телевизору показывают блестящие, словно игрушечные, танки, стоящие в идеальном порядке на красивой набережной. Вот они разворачивают свои башни и раздается залп. Залп по высокому стильному зданию на противоположной стороне реки. Хорошо видны яркие вспышки и черный дым на белом фоне. Видно как снаряд прошивает корпус насквозь, и взрывается где-то уже далеко - в городе. Диктор "CNN" захлебываясь восторгом на американском наречии, восхищенно тараторя, описывает ощущения упоения зрелищем расстрела! Мысленно плюю в экран и начинаю подсчитывать финансы. Рублей пятьсот... Негусто... Даже на пачку сигарет не хватит. Можно купить 25 граммов ветчины... Или осьмушку хлеба... Нет, так мелко не нарезают...  Черт, где-то мой флотский паёк (?) - ау!  Скончался. И теплоход. Теплоход продан на металлолом в Англию... Или куда там ещё... А ведь был почти новенький - пять лет всего коробке. Октябрь, а холод собачий! По батареям мухи на коньках катались бы - если бы не передохли. Иду на кухню и вытряхиваю мусорное ведро - есть! Три жирных бычка! Живем! Сворачиваю самокрутку и прикуриваю от нихромовой спирали - да, запас огня у меня неиссякаемый! В телевизоре танк дает пулеметную очередь. Какой четкий звук - как живой! Соображаю - действительно - живой. Откидываю занавеску. В тусклом сумеречном свете видна клювастая голова с блестящей бусиной глаза. И в стекло - тра-та-та-та! Повернулась правым боком, теперь левым и снова - тра-та-та-та! Куда прёшь, зараза! Уйди, скотина - и без тебя тошно! И так нервы на пределе ...
       Нет, "звоночек" мне не прозвенел. И в сердце ничего не шевельнуло. Была только досада ...
       Говорят, что вороны живут лет до тридцати . А еще говорят, будто у них превосходная память и они могут через неопределенно долгое время опознать человека, особенно если их что-то связывает - или дурное, или доброе. Или даже - найти его. Так это или нет - не знаю. Говорят, будто орнитологи это отрицают. Но именно теперь мне хочется, чтобы это было именно так ...
       Больше она не прилетала ...
       * * *
       Прошли двадцать лет. Я сижу в пустой комнате на последнем этаже высотки. Мерцает потусторонними сполохами онемевший "ящик".  За окном низкое непроницаемое небо и, где то там - внизу, в морозном мареве, скаредный свет экономных фонарей над пустой улицей ...
       И никто не стучит в стекло ...
       "Это - я! Я здесь!"

       Тихо ...