Горный дубняк. Рассказ

Дека проснулся от сильной головной боли. В висках больно стучало,  в затылке перекатывался тяжёлый шар.
Язык застрял засохшей грушей и не ощущался. С трудом разлепив глаза, он сполз на край дивана, схватился за голову и застонал.
— АААА! Это же надо так по-свински надраться! Голова трещит...  А во рту... Чувствую себя суицидально!
 Три раза пили на посошок, а потом, это пиво... Откуда? Кто притащил? Ах да! Шурик припёр целую авоську. Волонтёр хренов.
Подташнивало. — Чёрт! Этого ещё не хватало — Продолжал бормотать Дека. — Кто это сказал, что у нас, у русских, тошнота никогда не доходит до рвоты?
Пушкин? Тютчев? И ведь оба правы. Жалко выпитого, да и съеденного тоже.
— Где-то была бутылка пива, или приснилось? —  вспомнил Дека. Он пошарил рукой под столом,  достал оттуда початую бутылку пива,
взболтнул, сделал глоток — пиво было тёплым и без газа.
— Говно жигулёвская! — подумал он и, жадно глотая и захлёбываясь,  допил его.
В соседнем доме, за стеной, уютно гудели станки фабрики "Красный Октябрь", бывшей "Беккер", за стеклом на подоконнике суетились,
стуча коготками голуби, в окне, пытаясь выбраться, жужжала и билась о стекло случайная муха.
    По странному стечению обстоятельств, его настоящая фамилия была Беккер, а кличку Дека он получил за  привычку
заказывать в рюмочной, на американский манер, тройной стакатто, то-есть попросту три стакана по сто грамм водки в каждом.
Дека занимал небольшую комнату в старой питерской коммуналке. Единственное окно, с закрашенным  наверху витражом,  выходило на  линию.
Слева от окна, у стены, стояло пианино "Красный Октябрь", табурет и круглый столик на деревянной колонне с каннелюрами,
справа в нише - диван времён военного коммунизма и китайская бамбуковая этажерка с книгами и нотными тетрадками.
    Дека работал на фабрике настройщиком пианино и свой "Красный Октябрь" он с приятелями по частям, в течении месяца,
выносили через сообщающиеся между собой чердаки и собирали в комнате. Это было не первое и не последнее "цельнотянутое" пианино.
За несколько лет удалось утащить, собрать, продать и пропить не менее дюжины "Красных Октябрей"...
— Сейчас утро? Вечер? —  Дека с трудом поднялся и хватаясь за виски проковылял к окну.
— Белые ночи, будь они неладны. Вечер, а светло как днём. Выходит, я проспал весь день!"
Напротив, через улицу, на третьем этаже  в окнах стоматологической клиники зажёгся свет.
Некоторое время Дека, забыв о головной боли, с интересом наблюдал как у кресел суетились доктора в масках, а в креслах беззвучно корчились
вцепившись в подлокотники, измученные кариесом пациенты с разинутыми ртами и выпученными от страха и боли глазами.
—  Немое кино, блин, — восхитился Дека. — Настоящий horror movie! А этот высокий доктор, стриженый под бобрик, настоящий Франкенштейн!
Надо бы ребят пригласить, пусть смотрят. А хоть бы и за бутылку. Да подложить музыку из фильма "Смерть в Венеции".
Что-то из  третьей и пятой симфонии Малера. Там главный герой тоже корчится в кресле под Малера. Сам и подыграю.
    Дека подошёл к зеркалу и оскалился — Да, слава Богу мне туда не надо, избежал —  подумал он.
— Зубы у меня идеальные, просто выдающиеся! Как у француза Фердинанда. Нет, Фердинанд это немецкий танк...
Как у актёра Фернанделя. Вставил вот недавно... А до этого были руины. Как там у Платонова? — "Я их сработал начисто на пищу?"
Вовремя я всё-таки вспомнил о своей соседке по площадке. Стоматолог по фамилии Беззубенко. Ха, ха! Это же надо!
Беззубенко!  Мы с ней иногда пересекались в рюмочной. Там, за рюмкой, я с ней и договорился о бартере.
Я ей — пианино "Красный Октябрь" плюс, про запас, полный комплект клавиш, одну педаль, и бутылку виски "Белая лошадь",
а она мне — полный рот зубов из пластмассы у себя на кухне, плюс текущий их ремонт и закуску к "Белой лошади".
В общем, ничего себе бабец. Да и абрис жопы у неё хорош! Надо будет попробовать её и... А впрочем...
Тут его сморило, он улёгся на диван, накрыл голову подушкой и задремал.
Сквозь дремоту, смутно, но всё более явственно, до него стал доносится  звон и грохот разбитой посуды, топот, крики - Аааа! Караууул! Убивают!
Держи его бля, хватай! Вали! Вяжи! Им вторил осипшим голосом местный попугай Кеша - Наливай, бля! Наливай!
Дека сел на диване — Что же это такое, а! Не уснуть! Коммуналка, мать её!
В дверь постучали — Беккер! Ты дома? Спишь?
— Поспишь тут с вами! Ну что там опять?
— Да тут у Шурика крыша съехала.Сначала гонял чертей по комнате,  а потом схватил топор и стал бегать за бабой Раей.
Я, кричит, мать-перемать, эту процентщицу кончу! Чистая достоевщина, блин!
Так мы его поймали, привязали к койке и залепили скотчем рот. Что нам делать?
—  Ты помнишь как мы ржали, когда 1 апреля на Шуркин ушастый "Запорожец" съехал с крыши сугроб, и Шурик  запил горькую?
А три дня назад он бросил пить. Вот просто взял и бросил! Резко! А надо было постепенно, не торопясь, потихоньку...
Делирий у Шурки — белая горячка. Уж слишком он нежный оказался. Конституция у него такая... тонкая...
Так что на Пряшку его, в психушку. Вызывайте неотложку.
—  Это как-нибудь лечится?
—  Запросто, что два пальца об асфальт. Привезут в психушку, зафиксируют, да вколют снотворного. Проспит пару дней и домой, как новенький.
      Дека, бурча под нос что-то матерное, нехотя поднялся с кровати, натянул отечественные джинсы "Динамо", старые кеды и ватник.
— Надо проверить пути отхода. Пианино собрали, осталось принести и приделать ему ноги.
Ха! Смешно, двусмысленность... приделать ноги. А уже! —  довольно усмехнулся Дека.
Он достал из-под кровати рюкзак, сунул в него ломик, маслёнку, фонарик и вышел из квартиры.
Быстро поднявшись на последний этаж,  он подошел к полуразбитой чердачной двери, обильно полил из маслёнки дверные петли, 
аккуратно закапал замочную скважину, и ковырнув отмычкой в замке, бесшумно открыл дверь.
На него пахнуло застарелым, знакомым с детства прелым чердачным запахом.  Из-под ног с шипением прыснули по сторонам разношерстные коты.
Дека включил фонарик и уворачиваясь от паутины двинулся в дальний тёмный угол чердака.
Там, в углу, среди  ломаных венских стульев, старых матрасов, разбитых телевизоров и другого хлама он увидел несколько картонных  коробок,
перевязанных  бумажной бечёвкой. —  Книги? Журналы? Газеты? Хлам?
Вскрыв несколько коробок, он обнаружил в них  только подписку журнала "Коммунист".
Открыв наугад первый попавшийся в руки журнал он прочитал название статьи - "Неиссякаемый родник трудового энтузиазма масс".
— Знаем мы этот ваш неиссякаемый родник — пробормотал  Дека, — на днях продаём очередной цельнотянутый "Красный октябрь".
Славно попьём из этого родничка. C энтузиазмом!
Приподняв рваный матрас, Дека обнаружил под ним ещё одну коробку.
Смахнув с неё пыль, он прочитал на пожелтевшей от времени этикетке надпись  —  Горькая настойка. ГОРНЫЙ ДУБНЯК.
Дека пошевелил ногой коробку  —  внутри глухо звякнули бутылки. 
— Ну-ка, ну-ка! Не может быть, чтобы так повезло!
Не может быть, не может быть, не может быть —  бормотал он, разрывая бечёвку  и отрывая куски картона.
В коробке, в каре 3х4 (12 штук!!!), отсвечивая коньячным золотом, стояли целенькие бутылки "Горного дубняка"
Оглянувшись по сторонам, Дека быстро уложил бутылки в рюкзак и поспешил вниз, невольно подлаживая шаг
под весёлый перезвон бутылок в рюкзаке и проговаривая в пол-голоса откуда-то всплывшие полузабытые строчки:
— Среди развалин, в глине и в пыли,
     Бутылку археологи нашли,
     Кто знает сколько ей веков, иль дней,
     "Московская" написано на ней,
     "Особая" добавлено внизу.
     Я улыбнулся и смахнул слезу...

       Незаметно проскользнув в комнату, Дека быстро переоделся,  сбегал на кухню за стаканами, закрыл дверь на ключ и сел за стол.
— Один пить не буду — решил он.
Дека придвинул к себе небольшое складное зеркальце в пятнах облезшей амальгамы на обеих створках
и заглянув, увидел два своих отражения. — Господи! Ну и рожи — негде пробу ставить!... Зато будем втроём.
Он постелил на стол лист ватмана, поставил перед собой три 100-грамовых стаканчика и налил в них настойку. До самого верха, до кромки.
Затем соорудил небольшой, на пару укусов бутерброд. На кусочек ржаного хлеба он водрузил четвертинку крутого яйца,
колечко сиреневого лука и серебристо-ржавую дольку селёдки.
Немного подумав, достал из ящика стола замухрыженную плитку чёрного шоколада и отломил два квадратика - Десерт!
Полюбовавшись выстроенным натюрмортом, Дека взял в правую руку стакан, в левую бутерброд, заглянул в зеркало,
чокнулся с отражениями — Алаверды! — сделал выдох и, быстро, без паузы, один за другим, выпил подряд три стакана "Горного дубняка",
внимательно осмотрел бутерброд, понюхал и не торопясь сжевал его. Закрыв глаза, стал ждать прихода.
— Наконец-то! Мягкая, хмельная волна поднялась и ударила в голову, разлилась теплом по всему телу, до самых кончиков пальцев.
— Приход! Какой всё-таки кайф!
Дека откусил кусочек чёрного шоколада, но не успел проглотить его. В голове вдруг что-то ярко вспыхнуло, взорвалось
и он стал проваливаться  в пустоту, в чёрную бездну,  в невесомость.
Последнее, о чём он успел подумать сквозь страшную боль — Как сладко! А говорили горькая...
Через мгновенье всё смеркло, тело его дёрнулось и завалилось назад, голова ударилась о крышку рояля, клавиши жалобно звякнули — баммм...
В углу полуоткрытого рта вспучились и лопнули два небольших шоколадных пузырька, из-под которых нехотя  вытекла струйка алой крови,
обойдя по кривой небритый подбородок, кадык и до верха  заполнив яремную впадину.
Лицо побагровело и осунулось, под глазами проявилась глубокая синева, кровь в яремной впадине подёрнулась дымкой и потемнела.
В сумраке белой ночи мнилось — на шее усопшего лежит багровый оберег.
Из сгустившейся темноты, блеснув зелёным перламутром брюшка, провибрировала и опустилась на подбородок большая муха.
Было тихо. Лишь где-то в дальней комнате коммуналки развратно скрипели пружины дивана,
да на кухне капли из крана с ритмичностью метронома, торопливо отбивали оставшееся время.