Обидный случай

Гоша Пронин почти ничего не видел из-под тугой повязки на голове. Вафельное полотенце белой, в кровавых разводах, чалмой стягивало череп, неумелым завитком больно давило нос и верхнюю губу, оставляя маленькую щёлку для правого глаза. Левый глаз был замотан наглухо. Клетчатая фланелевая рубашка пропиталась кровью от ворота до пупа и, уже подсохнув, жёстко царапала ссадины на шее и животе. Спине было холодно. Гошу бил озноб. Сжимающие колени пальцы противно дрожали, а ступни в резиновых сапогах плавились и потели.
       Гоша сидел в кожаном медицинском кресле и единственным глазом смотрел на огромные, поросшие густым чёрным ворсом кисти рук, бесцеремонно ощупывающие его заполненную болью голову.
       – Так-так-та-ак, – мягким баском прогудел голос хозяина волосатых кистей, – спеклось, хоть отмачивай... Танюша, ножницы!
       Противно захрустела разрезаемая ткань. Две скорлупы чалмы  половинками грецкого ореха  отпали от головы Гоши Пронина, обнажив страшную картину разрушения. Доктор тихо присвистнул.
       – Чё там, Роберт Николаич? Роберт Николаич, чё там?! – забеспокоился Гоша.
       – Сиди тихо... Сейчас разберёмся. Танюша, тампон и перекись!
       На Гошиной голове что-то зашипело, запузырилось и тонкими холодными струйками потекло по лицу.
       – Так-так-так... Танюша, записывай: открытая рваная рана лобной части черепа с полным отслоением кожно– волосяного покрова... Скальп с тебя сняли, уважаемый!.. Рваная рана левого надбровья... Глаз... Глаз, кажется, цел... Везунчик ты, Гоша!.. Вертикальный разрыв обеих ноздрей и правой щеки... Носовой хрящ не задет... Рваные раны верхней губы... Две. Вроде, всё.
       – Роберт Николаич, – упавшим голосом прошепелявил Гоша, – ещё не всё. У меня на животе... и на шее... кажется...
       – Дойдём, дойдём, не спеши, кровотечение кончилось... Танюша, разрежь рубашку!
       Доктор ощупал живот.
       – Обширный кровоподтёк и лёгкое повреждение кожи... Ссадина. А на шее у тебя ничего нет – просто натёрло.
       Он отступил на шаг от кресла и оценивающим взглядом окинул пострадавшего.
       – Эк тебя! Круто – но не смертельно. Будем штопать. Танюша,  готовь инструмент!
       – С заморозкой? – слабым голосом спросил Гоша.
       – Местная анестезия. Не дрейфь, больно не будет.
       – А вовнутрь... Чистенького граммуличку нельзя?...
       – Нельзя. Сейчас – нельзя. А потом – можно.
       Гоша понимающе кивнул и сморщился от боли.
       – Не мотай башкой! Все лоскутья расползутся... И где же тебя так угораздило?...

*  *  *

       Этим утром линейный обходчик Гоша Пронин крупно поскандалил с женой. И дело-то, кажется, выеденного яйца не стоило. Ан нет! Вот надо ей, зануде, с утра настроение испортить! Ну, чего особенного – рюмка перед завтраком? Первый раз, что ли?.. Всегда так делал. Почти. А тут – упёрлась! И кричать – не кричит, и давать –  не даёт.
       Ну, ладно, с похмелья бы ему хотелось. А то ведь не пил уже неделю. За ради воскресенья хотел, для настроения... Не-ет! Упёрлась:
       – Ты, – говорит, – щас начнёшь и к вечеру налижешься! – Мы, – говорит, – чё с тобой собрались делать? Ягоды закатывать и грибы солить. Одной мне, что ли, кувыркаться?
       Ну, дальше-больше...
       Нервы у Гоши поднялись и, что бывало крайне редко, он решил настоять на своём. Не говоря ни слова, он спустился в погреб, взял с полки «бомбу» самопальной настойки, прихватил пару солёных чебаков и, опять же ни слова не говоря, вышел из дома.
       – ...Крутишься, крутишься целый день, ног не чуешь, а ему – только бы зенки залить! – донеслось ему в спину. – Иди, иди! Может, загнёшься где-нито под своей трубой...
       Гоша на эти обидные слова не среагировал и только ускорил шаг.
       Четвёртый кордон Прониных находился на трассе газопровода Уренгой–Помары–Ужгород в сорока двух километрах от посёлка. На местной карте он так и значился: «К № 4 Пронин». Кордон включал в себя рубленый, приличных размеров дом с погребом, два сарая – дровяной и хозяйственный, конюшню с одной лошадью и небольшой участок распаханной земли под картошку и овощи.
       В доме из четырёх комнат Гоша с женой занимал только две. Остальные, впрочем, тоже не пустовали, но жильцы в них менялись довольно часто: в одной ночевали случайные и неслучайные охотники, другая была предоставлена разному зверью, попадавшему в руки обходчика по причине увечного нездоровья. Гоша с женой таких бедолаг подлечивали, подкармливали и сгоняли из комнаты в естественную среду. Обычное дело на таёжных кордонах.
       В конюшне вместе с лошадью жили две собаки: одна сторожевая, другая охотничья. Правда, которая из них какая, разобраться было трудно – обе служили и тем, и другим целям одинаково хорошо.
       В тот день Гоша от лошади отказался и в досаде отмахнулся от собак – нервы не те; пошёл на внеплановый осмотр в одиночестве. Задача линейного обходчика проста и понятна: визуальный контроль состояния трубы газопровода на вверенном участке. Нет ли опасных прогибов, свищей на теле трубы, повреждений наружной изоляции и других, неблагоприятных для эксплуатации газопровода причин и явлений. Раз в три дня (по собственному графику) Гоша объезжал на лошади правое и левое «плечо» газоносной артерии, делал запись в журнале и, при необходимости, сообщал по рации в Центр о выявленных отклонениях от нормы. Участок ответственности четвёртого кордона имел протяжённость двадцать километров в каждую сторону. Не много, не мало, а в самый раз. Правда, зимой приходилось не сладко. Холода и снежные заносы усложняли задачу на порядок, а Центр без регулярных сводок жить не хотел. Требовал.
       Сделав полукилометровый крюк по тайге, Гоша вышел на трассу и ещё столько же прошёл вдоль трубы. Ходьба успокоила нервы и разбудила дремавший с утра аппетит.
       – Наше время пришло-о-о-о... – тихонько пропел Гоша и достал из тормозка бутылку. Он расположился на ровной маленькой полянке  недалеко от трубы, постелил чистую тряпочку и ошкурил одного чебачка.
       – От-тери-бам-барбия! – ещё раз пропел Гоша и с удовольствием осушил раскладной стаканчик.
       Настойка привилась без задержки, и Гошину душу обдало волной теплоты. Отслаивая тонкие длинные полоски от красновато-прозрачной спинки чебака, он медленно отправлял их в рот и тщательно разжёвывал оставшимся, не очень большим количеством зубов. По лицу его блуждала светлая всепрощающая улыбка. Повторив ритуал, Гоша ещё немного посидел, блаженствуя, и, сложив аккуратно припасы в тормозок, поднялся для продолжения работы.
Собственно говоря, поход был сверхурочный и ни к чему особенно не обязывал, но раз уж пошёл – так смотри, контролируй. И Гоша, в прогулочном темпе, смотрел и контролировал.
Труба взобралась на искусственную насыпь, преодолевая неглубокую, но длинную, с километр, лощину. Верхний край трубы возвышался над Гошиной головой где-то на полметра. Этот участок приходилось проходить дважды: с одной и с другой стороны насыпи. Но сегодня дважды топтать одну тропу не хотелось.
       – Не пойду, – сказал Гоша вполголоса. – Не пойду, и всё тут.
       За трубой ответили:
       – Ур-р-р-агх! – и смачно почмокали. Гоша замер.
       – Э-эй, кто там? – тихонько позвал он.
       Из-за насыпи послышалась какая-то возня, но ответа не последовало.
       – Опять глухари, – хитро усмехнулся Гоша, – вечно они чего-то возле трубы ищут. Бездельники. Ну, я вас...
       Он сломил длинную сушину, подкрался к трубе и, подпрыгнув на сколько смог, шумнул ей на ту сторону.
       На долю секунды его взгляд проник за край трубы, но и этого хватило, чтоб увидеть: мохнатая бурая лапа с огромными загнутыми крючьями когтей ловко зацепила конец сушины и, обломив его, пропала.
       Гоша вспотел.
       – Эх, ничего себе! Мишка!
       Отскочив в три прыжка от насыпи, Гоша нырнул в кусты и притаился. Сглотнув слюну, он попытался сообразить.
       Летом медведь незлобивый, успокаивался Гоша, значит, в песке поваляться пришёл. Да и малинник на той стороне богатый... Ко-ормиться, значит.
       Он посмотрел отрезвевшим взглядом на насыпь, на трубу и прикинул общую высоту преграды.
       Не-ет, перебраться на мою сторону ему не под силу. Высоко. Да и зачем?
       Гоша совсем успокоился.
       – Эт, ты гляди! Не блондится по лесу косолапому, всё к человечьему миру тянет... Эй! – осторожно крикнул Гоша, – ты ещё там, когтястый?!
       За трубой было тихо. Осмелев, Гоша вышел из укрытия и, крадучись, подошёл к насыпи. Прислушался. Тихо.
       – Ну, развелось зверья по тайге; приличному человеку ступить некуда, – уже в полный голос сказал Гоша и, подняв уроненную сушину, постучал ей по трубе. Ответный звук заставил его вновь отпрыгнуть в сторону.
       – Да что ты пристал ко мне! – в сердцах крикнул обходчик. – Ты гуляешь, я гуляю, пш-шёл от моего хозяйства!
       Но медведь по каким-то причинам  исполнять приказ не желал. Он негромко, но уверенно рявкнул и заскрежетал когтями по трубе.
       Этот скрежет привёл линейного обходчика в ярость.
       – Ты что, скотина, изоляцию мне портить!? Ну, диверсант, я тебе сейчас сделаю!
       Он заметался в поисках предмета для укорота разбойника. Не найдя ничего более подходящего, Гоша сломил высокую тонкую сосёнку, обломал с неё лишние сучья, оставив мохнатую вершинку и снова бросился к насыпи.
       – От, тебе, клещ приставучий! Что, не нравится?!
       Гибкая вершина за что-то там задевала и чувствовалось, что тому, супротивнику, это было не по душе. Он порыкивал, двигался вдоль трубы, но уходить, похоже, не собирался. Может, потому, что так же не видел реальной опасности, а может, охранял свои владения.
       От ярости, прошлого испуга и бесполезного труда Гоша устал.
       – Ну, нельзя же так! – горестно воскликнул он. – Ну, не ведут себя так приличные звери!
       Он присел на пенёк и скорбно опустил голову.
       – Господи! И когда же такое было? Чтобы зверь посреди лета и так нахальничал... Весь мир становится задом наперёд... Ты что думаешь, – крикнул он за трубу, – на тебя управы не найдётся? Счас вызову вертолёт – мигом тебе дырок в шкуре понаделают!
       На мишку устные угрозы не подействовали. Он чего-то уркнул и вновь скребанул по трубе.
       – Во-во, это ты умеешь... Тебе что, скотина, деревьев не хватает  когти точить?! Ты что, бестолковкой своей не соображаешь, что нарушение изоляции – прямой путь к аварии...
       Гоша замолк на полуслове, осознав, что разговаривает со зверем казённым языком инструкции.
       – Эй, я тебе в последний раз говорю: или ты уйдёшь к чёртовой матери, или я к чёртовой матери тебя пристрелю! – и он симитировал языком щелчки взводимых курков.
       За трубой стало тихо. Гоша подошёл вплотную к насыпи и постучал по трубе. Противник молчал. Подняв увесистый ком земли, обходчик швырнул его на ту сторону. И этот недружественный жест остался без ответа.
       – То-то... – Гоша удовлетворённо хмыкнул, – а то: «я-я, хозяин тайги, чё хочу то и творю»... Хренушки! Моя здесь епархия... С добром – пожалуйста, а нагличать – не позволю! – уже в голос крикнул Гоша.
       Тайга по ту сторону насыпи молчала.
       Гоша присел на пенёк, вынул из тормозка и зажал в коленях «бомбу», очистил вторую рыбину.
       – Это надо перекурить, – пробурчал он себе под нос и налил полный стаканчик. Выпив и закусив, он немного посидел, домысливая происшествие.
       – Испортил, гад, изоляцию... Как пить дать – испортил! Так и придётся ту сторону обследовать.
       Идти до конца лощины, чтобы там перебраться через трубу, не хотелось. У него вообще пропало желание бродить по тайге.
       Прикинув ещё раз высоту насыпи и диаметр трубы, Гоша решил осмотреть повреждения сверху. Приставив внаклон пару валежин, он вскарабкался на гребень и, вытянув шею, заглянул за обрез...
       Дальнейшее вспоминалось с трудом.
       Перед глазами сверкнула чёрная лакированная пятерня. Гошина голова резко дёрнулась вверх и словно бы распалась на несколько частей. Кожа лица собралась ко лбу, а редкая шевелюра с противным хлюпом отделилась от черепа и задралась на воротник. На одно мгновение Гоша как бы завис в воздухе и, словно рыба, сорвался с крючка, больно шлёпнулся животом о трубу. Рассадив о валежину бок, он скатился с насыпи. На свою сторону...
       Обратный, до кордона путь Гоша не помнил вообще. Ощущение жизни к нему вернулось уже в вертолёте (жена вызвала), после укола медсестры...
       Ощупав чалму из вафельного полотенца, он спросил:
       – У меня там чего-нибудь осталось?
       На его мычание медсестра улыбнулась:
       – Зашьёт, зашьёт... Роберт Николаевич это умеет... Баиньки, давай, баиньки...