Стихи ко дню влюбленных

ЕЛЕНА СУЛАНГА публикует стихи своей тети, писательницы Дилакторской Наталии Леонидовны (1904-1989).

Это духовное завещание, которое я выполняю. Хочу приурочить эту первую публикацию ко ДНЮ ВСЕХ ВЛЮБЛЕННЫХ, 14 февраля. Стихи о неразделенной любви. Она полюбила женатого человека, намного старше нее. Они сотрудничали вместе в довоенном Брянцевском ТЮЗе. Ничего не требуя от любимого, понимая, что ее любовь останется трагически неразделенной, она просто писала чудесные стихи. Часть этих стихов представляет эта публикация. Наталия Леонидовна была поэтом, прозаиком, публицистом, редактором, педагогом. Как редактор, она работала с самыми выдающимися поэтами и писателями ХХ века – А. Ахматовой, С. Маршаком, Д. Хармсом, Ю. Германом, М. Зощенко и многими другими. Воевала на ленинградском фронте, была ворошиловским стрелком, военным корреспондентом. Имела ранения.
Прожила 85 лет, сохранив о себе добрую память.
Более подробные факты биографии будут в планируемой книге.
Сейчас – короткая публикация -

СТИХИ о ЛЮБВИ
Наталии Леонидовны Дилакторской,
посвященные
композитору Николаю Стрельникову.
Написано в 20-х годах прошлого века.

Эпиграф:
Aus meinen grossen Schmerzen
mach ich die kleine Lieden…
                (Heine)

                ---
ВАС НЕ ЗА ЧТО РУГАТЬ, МАЭСТРО!
ВЕДЬ САМЫМ ЦЕННЫМ КАЖЕТСЯ МНЕ В ВАС
НЕ ЗВУЧНОСТЬ ВАШЕГО ОРКЕСТРА,
НЕ СОЧНОСТЬ ОПЕРЕТТНЫХ ФРАЗ;
МНЕ ЦЕННО ТО, ЧТО В ВАС Я ЧУЮ
МЯТЕЖНОСТЬ, СМЕЛОСТЬ, МЫСЛИ ВЗЛЕТ.
И ЕСЛИ ВАС ХВАЛИТЬ ХОЧУ Я,
ЗАЧЕМ ЖЕЛАТЬ НАОБОРОТ?

I.
Задорно щелкал соловей,
Свистел, горлил и тириликал.
Я шла унылою Сольвейг
По трепетавшим лунным бликам.

Я шла и думала о нем,
О безнадежно не моем,
О том, который пишет «шимми»
И на афишах ставит имя.

Я шла, и щелкал соловей
Своей незримой соловьихе.
Я не завидовала ей,
Я только улыбалась тихо

Я только думала о том,
О безнадежно «не моем»,
О том, что новый день был прожит,
А он мне стал еще дороже.
                ---

II.
Еще четыре дня его я не увижу,
еще четыре дня в ночи и поутру
мне будет чудиться его печальный профиль
и сгорбленной спины усталый силуэт.
Мне тяжело, что медленное время
не ускоряет свой неспешный бег,
что чередой, неумолимо точной,
идет за полднем вечер, а не ночь…
                ---

III.
Опять надвинулась тоска.
Опять, как громовой раскат,
Все ближе, ближе Смерть.

Она проходит в стороне,
Но в полночь четко слышен мне
Ее трехдольный метр.

Гремит. И снова не усну,
Пока… стихом не захлестну
Навязчивой тоски.

Стихом, нахлынувшим, как дождь…
Он унесет ночную ложь
На смятые листки.
                ---

IV.
Ах, зачем не воробьи
Песни серые мои?
Пролетели мимо, мимо б
К милому от нелюбимой.
Стукнули носами в раму
И сказали ему прямо,
Что четырнадцать ночей
Предрассветных я встречала,
Что четырнадцать лучей
Предрассветных я встречала,
Что четырнадцатый день
Я горюю и тоскую –
И что жизнь вести такую
Невозможно каждый день!
Что к нему приду я завтра,
Серых песен серый автор.
Пусть моей поверит грусти
И хоть на минуту впустит…
    P. S.: Не поверит: не знаком
    С воробьиным языком!
                ---

V.
Он здесь. И в полутемноте
сказал четыре спешных фразы:
о двери, темах варьете,
о меди и о темпах джаза.
И он ушел. Он не придет.
Он будет говорить с другою,
с той, у которой алый рот
и брови черные дугою!
Мой рот кармином не покрыт,
и брови  - не дугой, а кривы,
но сердце бешено твердит
рефрен (неверного!) мотивы:
«Он здесь. И в полутемноту,
быть может, он еще вернется»…
                -
Невероятно глупый стук,
Когда у женщин сердце бьется!
                ---

VII.
Забыть! Но властен шепот вен,
И кто умерит голоса артерий?
Я не люблю трагикомичных сцен,
Я не хочу скандалов и истерик.
Я не хочу, как нищий на углу,
Ловить презренье брошенной подачкой.
И я пытаюсь, спрятав горе вглубь,
Карандашом, а не слезами строчки пачкать.
                ---

VIII.
Если первое рвется звено,
оборвутся и двадцать семь.
Если сказано слово одно,
будут сказаны все!
Если рвется радости нить,
не скрепить ничем!
Если любишь – нельзя разлюбить…
и зачем?
                ---

IX.
«Крейслериана» и «Токатта»,
как я любила вас когда-то
и как вас и сейчас люблю!
Но с самых первых чисел марта
один лишь «Реквием» Моцарта
проигрываю и пою.
И если поутру в клавире
я раскрываю «Диез ире»
и «Рекс тремендо» не боюсь,
то ввечеру, глотая слезы,
играю только «Лакримозу",
баюкая немую грусть.
Не грусть! Очарованье смерти
глушу в полуночном концерте,
глушу, не в силах заглушить.
Печальный шепот «Лакримозы»,
Моцарт. И март. И эти слезы,
О, помогите жить!
                ---

X.
Тот неулыбчивый, который на стене,
Остался там, печально спину сгорбив.
Вчера другой пришел ко мне
И сразу разогнал все скорби.
Он не ушел. Он тут, со мной,
Фотографически похожий!
Но все-таки он не живой
И многого понять не может!
                ---

XI.
Декабрьский мрак невыносим,
И долго солнца не дождаться!
Сегодня краешком косым
Оно пыталось к нам прорваться.

На миг, позолотив стволы,
Блеснуло на оконных рамах.
Но слишком, слишком много мглы
В декабрьских утренних туманах!

И, от бессилья покраснев,
Ушло, дорогу дав ненастью.
И помрачнел чугунный лев,
Зевнув своей промерзшей пастью.

Эх ты, покрытый снегом зверь,
Чего ты испугался, замер?
Не знаешь, где оно теперь,
То солнце - с ясными глазами?

А лев и глаз не повернул.
Лишь, свой хребет напрягши зябко,
Он вместе с гривой утонул
Под белой снеговою шапкой.

А ветер начал дикий пляс
На стенах, снегом побеленных…
Невыносим декабрь для нас, -
Для всех поэтов и влюбленных!
                ---

XII.
Чудеса не случаются в среду –
Это постный, тоскливый день!
Понапрасну любовному бреду
Показалась знакомая тень!
В этот день – мигрень у фагота,
И у скрипки охрипший звук.
В этот день не приходит кто-то,
самый страшный недруг и друг.
Тот, кто может темой минорной
Буйной страсти зажечь огни,
Сделать белую ноту – черной,
Сделать белыми черные дни.
                ---

ИЗ ЦИКЛА «Фернандо»

I. Песни Олальи
Не знаю, я или не я ли,
Но подтверждает бытие
Клавир, открытый на рояле,
Где имя внесено мое.
Ведь для того, чтоб жить на свете,
Довольно радостной мечты,
Что, может статься, песни эти
Споешь когда-нибудь и ты?
                ---

II. (ответ)
«не сказала даже взглядом,
языком немым любви»
                ( Фернандо)

Я люблю тебя, Фернандо!
Я люблю, ты не ошибся.
Но зачем меня упреком
О безмолвии клеймишь?
Вспомни, как на перекрестке,
В день весеннего прощанья,
Я тебя остановила…
Эту полночь ты забыл?
А когда в блестящем скерцо
Закружились хлопья снега –
Разве я не прошептала,
Что не в силах разлюбить?
А когда зимой суровой
Ты сказал мне о приязни,
В тот же день своей балладой
Я дала тебе ответ.
Трижды я тебе сказала,
Трижды убедилась горько,
Что в твое большое сердце
Наглухо закрыта дверь.
Думаю, что не открою
И четвертым перепевом,
Что словами серенады
Не зовешь меня к себе…
Но поверь хоть напоследок,
Что такого нету моря,
Чтоб волною налетевшей
Смыть сейчас мою любовь.
Я хотела бы, не скрою,
разлюбить сегодня ж утром,
Но такого нету солнца,
Чтобы сжечь мои мечты!
И такого нету ветра,
Чтоб развеять мои думы –
Все одни, одни и те же –
О тебе, любимый мой!
И тебе лишь не сказала
(Да поверишь ли и ныне?),
Что пыталась не однажды
Променять тебя на Смерть!
Я люблю тебя, Фернандо,
Я люблю, ты не ошибся.
Но в клавире нет Олальи,
Не вписала я ответ.
И даю его сегодня,
В это солнечное утро –
Хочешь – верь и улыбнись мне,
А не хочешь – разорви!
                ---

III.
Нерифмованною строчкой
вышью песни о любимом,
неоконченным узором
разукрашу мягкий шелк:
яркой киноварью – встречи,
темной сепией – разлуки,
и сквозистою мережкой
полуночные мечты.
Этих песен покрывало
брошу я на перекрестке:
пусть счастливую находку
первый встречный подберет.
Если это будет мальчик,
он прибьет гвоздями к палке,
если девочка, то кукол
в покрывало завернет.
Если девушка поднимет,
или юноша влюбленный,
то оденут покрывало
на свидание любви.
Пожилые люди – спрячут
и на черный день схоронят,
а старик с улыбкой доброй
всем покажет на пути.
Но уверена я, все же,
что поднимет покрывало
тот, кто первым на рассвете
выйдет с солнцем говорить.
Этот кто-то – мой любимый,
только он встречает солнце,
только он поднимет утром
незаконченный узор.
Он поднимет покрывало,
он мою узнает руку,
разгадает все разлуки
и мечты мои прочтет.
Он рассердится, я знаю,
постучит в мое окошко,
назовет меня «неряхой»
и шелка мои вернет.
И уедет он, не зная,
что затем и вышивала,
чтоб увидеть на рассвете
его милое лицо!
           (март, после Лонгфелло)
                ---

IV. Четыре странницы
Четыре странницы
пришли на мой порог.
Четыре странницы
моей внимали песне.
Четыре странницы
язвительно и зло
шептали про того,
кого люблю я.

Сказала первая:
- Когда б тебя любил,
он был бы здесь
и вечером, и утром.
А у второй
между гнилых зубов
завязли сплетни
глупые о порче.

Сказала третья
то, что он жесток
и никого не любит
в этом мире.
А у четвертой
(с заячьей губой)
он оказался
лживым и трусливым.

Я отвечала
сразу четырем:
 - Вы говорили,
но не о Фернандо.
Я не узнала
ни одной черты,
я не узнала
ни одной улыбки!
Вы о себе
шептали мне сейчас,
о четырех
           озлобленных
                старухах.

Четыре странницы
собрали в складки лбы.
Четыре странницы
поджали крепко губы.
Четыре странницы,
зловеще замолчав,
ушли с порога
в голубые дали.
        А я могла наедине
            продолжить песню
                о любимом!
                ---