На конкурс Белый мамонт 2012

                Апология власти

                Настороженно и тупо,
                взглядом мутным шевеля,
                шут усердcтвовал у трупа
                д о р о г о г о короля.

                Чёрным трауром зашторив
                бесовские огоньки,
                он склонялся у руки
                с умилением во взоре.

                "Мой король, ты мёртв, как мышь,
                как тюфяк, дерьмом набитый!
                Между мною и обидой
                мерзкой падалью лежишь.

                Ты ничто! Как низко пал
                ты вознёсшийся высоко!"
               
                ...А король не умер - спал,
                жмуря царственное око.

                Летаргическая тень
                вдруг с лица его слетела,
                чуть крылом шута задела -
                он скончался в тот же день.

                И король стоял у трупа
                и м  л ю б и м о г о шута,
                и сморкался очень скупо,
                и слеза ползла у рта.

                "Все мы смертны, все не боги,
                все дороги к одному..."
                А шута кривые ноги
                фигу делали ему. 





               

                ***
             
                Был ранен зверь. И зверь ревел.
                Рычанье скорбное наружу
                рвалось, в мою вонзаясь душу,
                как тысячи холодных стрел.

                И я душою леденел,
                предощущая смерти стужу.
                А кровь лилась толчками в лужу,
                и снег вокруг неё чернел.

                Был ранен зверь. Он издыхал.
                И он смотрел в меня без злобы,
                с тоской, разящей наповал,

                как будто часть своей утробы,
                звериной боли и хворобы
                в меня навек переливал.



                Жизнь

               Словно на блюдечке с голубою каймой,
               cинеглазую и доверчивую,
               куклу приносят к себе домой
               гуттаперчевую.

               Её лелеют, ей платья шьют,
               поют колыбельные песенки.
               А потом, неожиданно, больно бьют
               и на землю бросают с лесенки.

               Ручки и ножки, и голова
               оторваны и разбросаны,
               и прорастает полынь-трава
               меж её золотыми косами.


                Фавн

                Un vieux faune de terre cuite...
                Paule Verlaine
               
                Я старый фавн, усталый чёрт,
                не кровь течёт во мне, а пиво.
                Ты недоступна и стыдлива,
                но плоть твоя меня влечёт.

                Украдкой, по твоим следам,
                к эдемским двигаюсь садам.

                Моим грехам не кончен счёт -
                в огне последнего порыва
                стыдливых губ тугая слива
                ко мне на бороду стечёт.

                Так шёл за Евою Адам
                из рая в ад, а я - обратно
                иду по трепетным следам,
                перекрестившись троекратно.   





                Посвящение               

                Бесчисленные ворохи бумаг,
                несметные флакончики чернил,
                отчаянно, как чокнувшийся маг,
                на строки о Тебе я изводил.

                Я перья покупать не уставал,
                и ночью не гасил своих свечей-
                лишь выразить бы губ Твоих овал,
                лишь высказать бы свет Твоих очей.

                Синекдохи, повторы, перифраз,
                и паузы, расставив по местам,
                я думал, что поймал сиянье глаз,
                я верил, что прильнул к Твоим устам.

                Мне слышался как будто слабый вздох,
                я чувствовал касание ресниц...
                А ты сказала просто: "Это вздор!"
                и спряталась за ворохом страниц.   




                В эту ночь

                Как умер этот день и эта ночь прошла,
                прохладою коснувшись наших окон,
                так мы умрём какого-то числа,
                в году каком-то страшном и далёком.

                Придёт рассвет, родится утро вновь,
                заплачет девочка, потянутся трамваи,
                и старый-старый дед, нахмурив строго бровь,   
                в молочный магазин пройдёт, хромая.

                Пребудет мир в беспечности своей
                мечтать и верить, строить и плодиться,
                но станут до отчаянья живей
                других людей улыбчивые лица.


                ***

                Извечный пропасти оскал,
                зубами ржавыми окрысясь,
                речушку горную лакал,
                как распалённый боем витязь.

                На чёрном дне его горел
                окурок, брошенный звездою.
                Шипя под быстрою водою,
                он задыхался и зверел.
               
                И человек над ним стоял,
                прижавшись к небу головою.
                И страшный крик, подобный вою,
                в руке, за пазухой держал.

                А, через миг, шагнув во тьму,
                он преступил порог живого.
                И мир не произнёс ни слова
                вослед ушедшему ему.

                Лишь, зацепившись за предел,
                тот крик над пропастью висел.




                ***
               
                Потаённо и тревожно,
                озираясь и дрожа,
                ходит в мире невозможном
                невозможная душа.

                Тени тень и отзвук эха,
                или отблеск миража,
                бродит странная помеха -
                бестелесная душа. 


Сказка для тебя
                Фиолетте

Глубоко, на дне дремот,
чёрных дыр не избегая,
я – ветров осенних мот.
Ты – другая.

Измождённый дух мытарств
Ищет уголок затишный.
Я не третий Зороастр,
просто – лишний.

Выпадает мне всегда
только решка,
а удача – иногда,
очень редко.

Я пишу свою печаль
начистую.
В ней твоя-моя печать
поцелуя.

Непогодь моей беды
не дождлива,
там сушёные плоды
чернослива.

Розенкранц и Гильденстерн
не мертвы там,
там цветы растут из стен
в  сне забытом.

На дарёном ишаке
кот половый,
тот, что продан был в мешке
за три слова.

Это сказка, это бред,
это небыль,
потаённый синий свет
в чёрном небе.



          Большое сжатие

Когда вселенная начнёт сжиматься вспять
и время обратит своё движенье,
и спектра голубая благодать
заявит неизбежное смещенье,

мы  станем не стареть, а молодеть,
из праха и могилы подниматься,
рожденьем нашим станет наша смерть,
мы будем в обезьяну возвращаться,

потом в медузу, а потом в планктон,
и дальше, дальше – к сущности амёбы.
Мы возвратимся в атом, а потом,
уйдём в ничто -  ещё  взорваться чтобы.

Но лучше бы взорваться чуть не так –
не повторить бы всех ошибок прежних,
чтоб в новых сёлах, в новых городах
рождалось меньше злых, а больше нежных.
                22.12.2002


               

               
                Девушка с веером
               

                Девушка с веером
                на жёлтом стуле.
                Девушка с веером,
                с глазами косули.
               
                Девушка, с отблеском красным
                на коже,
                держит печальными пальцами веер.
                Девушка вздох глубоко затаила,
                веер трепещет,
                груди не касаясь.   
                Бронзовый ветер,
                окрасивший тело,
                веером стал с голубым опереньем,
                с красным зрачком и коричневым кругом.
                Девушка с веером пристально смотрит,
                губы сомкнув в напряжённом молчанье.
                Солнце небесные краски разводит,
                Стены забрызгав отчаянным цветом -
                нежно-лимонным и светло-лиловым.

                Стены устали,
                им жарко и тесно,
                стены металлом горят раскалённым,
                стены тоскуют по елям зелёным,
                стены тоскуют по снегу и северу...

                Не улыбается
                девушка с веером.


                Воспоминание о зиме

                Что осень? Хмурая погода,
                листва, упавшая к ногам.
                Я удивляюсь год от года
                зимой расстеленным снегам.

                Я упиваюсь светом синим
                луны, упавшем на снега.
                Я удивляюсь дивным силам
                и власти старого стиха.

                Он воскрешает память, память...
                Вкус снега на губах любимой.
                О, как прекрасно было падать
                в ту удивительную зиму.

                Что осень? В ней мечты незримы.
                В ней нет прикосновенья к чуду.
                Люблю заснеженные зимы,
                их возвращенье ниоткуда. 


 

                Мгновение

               

                Не удержать мгновенье на ладони -
                вспорхнёт оно небытию вослед -
                мгновенье было - и мгновенья нет.

                Но то мгновенье на ночном перроне,
                когда в руке искомканный билет,
                а на плечах лежат твои ладони
                не затерялось в сутолоке лет.

                Живёт мгновенье, образ твой храня,
                навечно заточённое в меня.




           ***
В каждом доме и в каждом окне,
в каждом сердце ищу я покой.
Улыбаются ближние мне,
а далёкие машут рукой.

Мне приятна всемирная блажь:
есть спокойствие – нету беды.
Я устал от тяжёлых поклаж,
я хочу отдохнуть у воды.


Тихий всплеск осторожной волны,
мягкий шелест некошеных трав…
Ни болезней, ни бурь, ни войны,
и никто не идёт не таран.

И никто не стучится в окно,
не звонит по ночам телефон…
Я устал – мне теперь всё равно,
я закован в железобетон.

Руку жму подлецу и врагу,
улыбаюсь прилично… И вот,
я ударить уже не могу –
и, наотмашь, другой меня бьёт.



                Царевна

                Я помню наши тёмные пруды.
                Костёр потухший. Тёплое полено.
                А рядом спишь предутренняя ты,
                руками сжав продрогшее колено.

                Как медленно вставал тогда рассвет,
                едва-едва твоих волос касаясь,
                как будто в первый раз за сотни лет
                здесь женщина случайно оказалась.

                Как будто неземная красота
                сошла с небес, луною осиянна.
                И думалось ему, что слишком рано
                приблизился он к берегу пруда.

                А ты ещё спала, моя царевна,
                как спят царевны в девятнадцать лет,
                прикрыв рукой продрогшее колено...
                И терпеливо ждал тебя рассвет.   




                ***

                Я с дочерью иду из магазина,
                а рядом, весь взъерошенный, худой,
                в "москвичке", потрясая бородой,
                плетётся всеми брошенный мужчина.

                Вот на бордюр садится важно он,
                и шапку запасную вынимает,
                меж ног её поставив, замирает,
                впадая в свой привычно-чуткий сон.

                А дочь, подавши нищему монету,
                растеряно глядит на шапку эту,
                и говорит мне: -Я удивлена -
                две шапки у н е г о, а у тебя одна!   
               
                1994 г.



                ***

                Мне цветов не дарила Москва,
                и в журналах меня не читала.
                И нелестные в общем слова
                иногда мимоходом бросала.

                Но приятна была суета
                и на ты обращенье со мною,
                коль такой пустяковой ценою
                открывалась её красота.   

                Не в витринах сверкала она,
                не громадилась в камне и меди -
                шла навстречу светла и нежна,
                в лёгкой куртке и белом берете.

                И, бог с ними, зачем мне цветы?
                Мне Москва поцелуи дарила,
                и общаясь со мною на ты,
                о любви и стихах говорила.



                Мятеж

                В голубой-голубой вышине
                он летит на багряном коне.

                А на небе ни туч и ни птиц -
                все пред всадником падают ниц.

                Он летит, как стрела, налегке,
                держит свиток в горячей руке.

                -Я принёс вам ужасную весть,-
                он кричит, низвергая громЫ, -
                вслед за мною появится здесь
                князь Тьмы!
   
                Совершился на небе мятеж -
                бог низложен - победа врага!
                Из-под ангельских белых одежд
                показались рога!

                И упала на мир тишина,
                стала чёрною вмиг вышина.

                Только кто-то внизу возопил:
                -Значит, всё таки бог бы-ы-ыл!




                ***
                Серебряная маска тишины
                строга в своём таинственном молчанье.
                Далёких дней растерянные сны
                скитаются холодными ночами,
                как призрачное эхо под луной,
                объятые прозрачной тишиной.

                Лишь за кустами, в шёпоте дерев,
                бездомный ветер бродит рядом с ними.
                И падают они, оледенев,
                последними узорами на иней.
                А ветер, в заунывной тишине,
                уходит к ослепительной луне.


 
                ***

                В одночасье приходят три думы
                и садятся за стол в тишине.
                Я - четвёртый, чужой и угрюмый,
                и чуть-чуть нездоровится мне.

                Но пришедшие злы и упрямы,
                распечатав колоду, сдают.
                И ложатся на скатерть три дамы,
                и четвёртого по сердцу бьют.


               
                ***               

                Мой штурман - не судьба,
                а цепь случайностей.
                Протоптана тропа
                через нечаянность.
               
                Я знаю: не уйти
                от звона медного
                короткого пути
                последнего.
               
                И это не судьба -
                лишь цепь случайностей.
                Начищена труба,
                а жизнь отчаянна.

                Она не хочет знать
                свою секунду тайную,
                случайную. как знак,
                как стон печальную.    


                Одномерный человек

                Рояль моих чувств чёрн.
                Клавиш удар слаб.
                Кольцом суеты обручён -
                я - жизни своей раб.

                Шорох. Удар, Хруст.
                Пауза. Стон. Всхлип.
                Льдина моих чувств
                падает в мрак. Всхлип.

                Крики моих снов -
                запахи мятых трав.
                Их возбуждённый зов -
                чувственная игра.

                Жизнь моя - миг - здесь. 
                Больше - нигде - впредь.
                Аз в пустоте есмь -
                твердь.

                Каждый удар - в лоб.
                Каждый укол - в глаз.
                Каждая жизнь - в гроб.
                И навсегда - соблазн.

                ***

                Опадает первая листва,
                первая листва моей печали.
                Сединой искрится голова   
                тихими октябрьскими ночами.

                Крошечным посланцем из веков
                спелый жёлудь падает в ладони.
                Светится в серебряной короне
                неизбежность смерти у висков.

                Но, ступив всего полшага вбок,
                я приближу к сердцу трепет леса.
                И сорвётся звёздная завеса,
                и на сцену выйдет юный бог.

                Все мы неуёмности рабы:
                в ночь идём и бредим мелочами.
                И тоскливо старые дубы
                смотрят в нас столетними очами. 
         

                Сказка

               
                Белка семечки грызёт...
                А.С.Пушкин
                Безотносительно масти и чести,   
                безотносительно буквы и духа,
                белка сидит в заколдованном месте,
                мучает белку проклятая дума.
               
                Лапками держит орешек хрустальный,
                с ядрышком чёрным, что злобы чернее.
                Безотносительно и фигурально
                красное небо смеётся над нею.
               
                Рыжая сущность зелёного мира
                смотрит в багровое море заката
                безотносительно Лжи и Кумира,
                гордо и жалко и виновато.

                Что там на небе за облачком дальним
                безотносительно жизни и сказки?
                Чёрное что-то, в чём-то хрустальном -
                жалкие, жаркие, зверские глазки.


                Из Лины Костенко. Ищите цензора в себе

 

                ***

                Ищите цензора в себе -
                он там сидит, немытый и небритый,
                как домовой, прижившийся в трубе,
                и нагло шепчет: снова будешь битый!

                Неспешно, не помногу, не за раз
                он будет есть и есть за строчкой строчку.
                И постепенно выест вас из вас,
                оставив лишь пустую оболочку.   
* * *
Шукайте цензора в собi.
Вiн там живе, дрiмучий, без голiння.
Вiн там сидить, як чортик у трубi,
I тихо вилучае вам сумлiння.
Зсередени, потроху, не за раз,
Все познiмае, де яка iконка.
I непомiтно вийме вас - iз вас.
Залишиться одна лиш оболонка.



                Из Поля Верлена
                Лунный свет

                Ваша душа - это чудо-картина,
                маски танцуют в ней, лютне покорны.
                Но под весёлым тряпьём арлекина
                слышу я грустные сердца аккорды.

                Силе любви и желанью покоя
                сложена песня минорная эта.
                Маски, не веруя в счастье земное,
                звуки сливают с сиянием света.

                Лунного света печальное диво
                грезящих птиц на ветвях осеняет.
                Только меж статуй, стоящих лениво,
                струи фонтана в экстазе рыдают.


Claire de Lune
 Paul Verlaine (1844 – 1896)

Votre ;me est un paysage choisi
Que vont charmant masques et bergamasques
Jouant du luth et dansant et quasi
Tristes sous leurs d;guisements fantasques.

Tout en chantant sur le mode mineur
L'amour vainqueur et la vie opportune
Ils n'ont pas l'air de croire ; leur bonheur
Et leur chanson se m;le au clair de lune,

Au calme clair de lune triste et beau,
Qui fait r;ver les oiseaux dans les arbres
Et sangloter d'extase les jets d'eau,
Les grands jets d'eau sveltes parmi les marbres.


                Из Шарля Бодлера

               
                +++

                Когда в постели я лежал с еврейкой пьяной,
                как с трупом труп, в оковах темноты,
                явилось мне виденье красоты
                исполненное скорби светозарной.

                Её глаза светились нежной тайной,
                благоухали кудри, как цветы,
                на ложе беззащитной чистоты, -
                и я бы пил их с жаждой жизни равной.

                Любил бы я её святое тело
                от ног до самых кончиков волос,
                о, сколько бы любви во мне нашлось,

                когда б она, жестокая, сумела
                слезами неподдельной страсти скрыть
                своих зрачков холодных ложь и прыть.