Ах, что со мной...

«Ах, что со мной? Так мутно на душе.
Так боязно и скверно, не от мыслей,
летящих вороном  в темнеющую даль.

Напрасно ль тело содрогалось от ударов,
ударов чувственных, несущих изнутри
такое счастье?!

Кто бы мог подумать,
что чувства распознаются и мысли
осколками вонзятся прямо в грудь.

Но я же не о том. К чему, скажи, мне это:
сидеть и дёргаться от стуков по стеклу,
и каждый раз, волнуясь от запретов,
оттачивать предчувствие и слух?

Сказал ты - «новости»? 
А что со мною стало?
Я чувствую удушливый озноб.
Я чувствую, что воздуху мне мало,
И лёгким бисером покрылся белый лоб.

Скажи мне – почему так явно пахнет гарью?
Мне кажется, что я уже мертва,
Что зря зову спасать святую Дарью,
К тому ж опять в сознании провал».

Проход, подземка, люди кровяные…
Бетон рассыпанный, стальные рёбра свесив,
решительно хватается и держит…

«Прости меня, за что их окровавил?» -
спросила господа. На что ОН ей ответил:
«Грядёт столетие, и дело не во мне.
Безбожникам достаточно ли слова?
Я, знаешь ли, удерживаю гнев,
а как спасти вас от проклятия людского?»

«Но, чтобы он», - привстала Леонора,
- «понял меня, я б тоже поняла,
а так, пойми: зачем терзать мне душу?
Я силилась, ты видел это, слушал,
и всё-таки меня не удержал!?»

«Кому бы знать?..»

«Сейчас я поминаю:
за что его нахалом назвала.
Я слышала, как он шептал мне: Лиза.
Его подругу звали Лизаветой,
но я же Леонора…»

Она лежала – плакала от горя,
Что люди умирают на глазах,
Что диктор торопился, тараторя,
Печально растворяясь в голосах.
А там, на площади, сверкали языки,
Выскакивали, прячась в чёрном дыме,
И видеть можно было с-под руки,
Как все вокруг ей стали вдруг родными.