Мысленное обращение к смершу

Отца зову! Смешно вам?
Вы – взрослые. Стать я
им не сумел: статья
мозг обожгла…
                СМЕРШ,* с новым
шпионом поздравлять
не нужно ли опять
или, вернее с зомби?
Да, да, отдел особый,
и сын отца клеймом
был тоже заклеймён!

Иль ты уже распущен?
Нет! ты существовал
и при царях, раз Пущин
от Пушкина скрывал,
что в обществе он тайном.**
«Поэт-то языкаст!
Ох, будет с ним беда нам:
невольно – и продаст!» –
так, может, думал первый
друг Пушкина.*** А что?
у каждого есть нервы
и каждый слаб. На что
был другом Мандельштаму-
поэту Пастернак-
поэт, и то струна
сфальшивила…
                Лишь там у
черты (коль есть она),
где совесть с себялюбием
и страхом бились, сна
не зная (все мы любим
себя!); где, как стена,
вставала косность перед
толпою чувств, – то перед
почёсывая, то
зад, Пастернак, наверно,
краснея, думал: «Скверно,
что не сказал про то,
про что мечтал, казалось,
поговорить с вождём!..
А Осипу осталось
слов золотым дождём
на дальний край пролиться.
Напишет он про лица
из той глухой дыры,
что здесь, мол, больше рыл,
чем лиц, что их отсюда
отправить бы не худо…
Всё – ложь! Я оробел!
Я был не я! Раб пел
в поэте в те мгновенья,
когда с ним Сталин… сам
беседовал. Овен я,
овен, а он – лиса!

А впрочем, мною Сталин
в известность был поставлен,
что Осип Мандельштам
уже сидит, как штамп –
на справке, в КПЗ. Да!
закончилась беседа
внезапно: я хотел
поговорить о жизни
и смерти с ним… как с ближним,
да, видно, надоел
вождю: он бросил трубку!..*

Нет, не помог я другу
ничем! Не доложил,
что он – поэт от Бога,
каких у нас немного;
что если долго жил
на свете, скажем, Гёте,
то жил он не у нас,
а наших жизнь и гнёт, и
ломает  (на Парнас
иной едва взберётся,
Гермес ему: «На вид
ты молод, а в Аид
спуститься нам придётся!**»);
что раз зашла уж речь
о них, то и вождям бы
не худо поберечь
поэтов иль хотя бы
их в тюрьмы не сажать…

Я этого сказать
не смог!.. Сказать был должен,
что и ночной звонок,
и гулкий топот ног,
предшествуя бульдожьим
угрюмым мордам, страх
в сердца людей вселяют;
что многих выселяют
на север (у костра
они не грелись, что ли?);
что и бараки там
покрыты сверху толем,
как будто бы китам
гробы соорудили
и в них людей вселили!;
что нестерпимый зной
внутри бараков летом,
что влажная – весной;
в июле, как галета,
хрустит доска, а хлам
воняет; что холодной
зимою по углам
снег, иней; что голодный
и измождённый зек –
не лучший дровосек;
что очень незавидна
их участь: нет ни дня
покоя им…»
                Браня
и место (не за вид, на
тайгу, конечно) так
мог думать Пастернак,
хоть это и не значит,
что так, а не иначе
он думал…

2012

*СМЕРШ - "Смерть шпионам" (особый отдел в войсках).

**Размышляя тогда, и теперь очень часто, о ранней
смерти друга, не раз я задавал себе вопрос: что
было бы с Пушкиным, если бы я привлёк его в наш
союз и если бы ему пришлось испытать жизнь,
совершенно иную от той, которая пала на его
долю?
Из "Записок о Пушкине" Ивана Пущина.

И. И. Пущину

***Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.

А. С. Пушкин

*Пастернак, по-видимому (как и все поэты),
был наивен и в реальной жизни смыслил
мало, раз хотел со Сталиным говорить о
жизни и смерти. Приведу отрывок из «Листков
из дневника» Анны Ахматовой. Это отрывок из
разговора Сталина по телефону с Борисом Пастернаком.
Пастернак: «Почему мы всё говорим о Мандельштаме и
Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговорить».
Сталин: «О чём?»
Пастернак: «О жизни и смерти».
Сталин повесил трубку.

**Гермес - вестник богов, покровитель путников,
проводник душ умерших в царство мёртвый - в Аид.