Сон

Голуби

Дед никогда ничего не говорил о войне. Когда он ковырялся в мотоцикле «Урал», дергал педаль, хмурился, наклонялся к двигателю, прочищал свечи, снимал и мял в правой руке кепку, то напевал военную песню «Сердце тебе не хочется покоя» и мне было странно, почему военная песня такая не воинственная.
Однажды я залез в альбом с бабкиными фотографиями и среди пожелтевших черно-белых снимков тридцатых и сороковых годов нашел молодого и цветущего деда, крепко сжимающего в огромных мозолистых ладонях двух белоснежных голубей. Они не боялись деда и мирно ворковали. Я очень удивился и принес фотографию деду, а он затянулся беломориной, прищурился, взял у меня фото, рассмотрел и сказал:
— Когда мы форсировали речку, то на том берегу были немцы, а здесь мы, а на песок сели голуби. Никто стрелять не хотел. Тогда Рыжий помахал белым платком и пальнул в небо. Голуби улетели, и мы начали стрелять друг в друга.
— Зачем тебе голуби, — спросил я, но дед промолчал и пошел дергать педаль мотоцикла «Урал».

Сон

Приснилось, что я рип. Хотел на том свете найти Интернет, чтобы посмотреть, как пишут, что я рип, но его там нету.

Лохматый

Когда я к тестю, Сергею Петровичу, приезжаю зимой на дачу в рубленый утепленный дом с газовым отоплением, канализацией, камином, горячей водой, родником из-под крана, то сплю до одиннадцати, пока не рассветет. Ночи ведь зимой длинные.
Когда встану, чищу зубы и выхожу на крыльцо. Наружу из какой-то потаенной щели вылезает Лохматый: пушистый визгливый кот неопределенного окраса.
Я выхожу на крыльцо, закуриваю и потягиваюсь, а Лохматый пищит, потому что хочет есть. Мы с тестем кормим его куриной головой и поим молоком. Голову кот съедает вместе с клювом и гребешком, а миску вылизывает так, что язык вызывающе скрипит по дну тарелки. В дом его тесть не пускает, потому что у Сергея Петровича аллергия.
И вот, когда Лохматый поел и удовлетворенно залез в свою щель и замурчал на весь двор, то из леса, то есть отовсюду (дом стоит с краю деревни тремя стенами в лесу) ползут к нам облезлые, хромоногие, слезящиеся, зашуганные дикие кошки, чтобы постоять на морозе и попросить себе пищу. В деревне-то зимой всего два жилых дома.
Если сначала как-то пытаешься помочь (первой, второй, третьей), то уже на седьмой в ужасе убегаешь в тепло, в дом, потому что нет сил смотреть на весь это кошмар.
Как-то я сидел с тестем на кухне и спросил у него:
— Откуда эти дикие бомжи?
Он протер платочком лысину, аккуратно отодвинул занавеску на окне и посмотрел на смеркающееся небо:
 — Летом из города понапривозят. Они котят народят. Кошек обратно, а котята остаются помирать.
Сергей Петрович встал из-за стола, накинул куртку, открыл железную обитую доской дверь и швырнул в темноту куриную голову:
— Лохматый, Лохматый.


Датский флаг

К нам в сельскую школу приехали датские старшеклассники. Ходили на уроки русского языка, вязали толстые шерстяные носки и работали на токарных дореволюционных станках таких скрипучих, словно их никогда не смазывали и не чистили.
Подарили они нам пять компьютеров, лазерный принтер и сканер, а я с учениками и  не знал, как их отблагодарить, потому что ничего у нас не было. Разве что блины испечь, но тут подошел с  предложением одиннадцатиклассник Гозар, беженец из Гагр, и уже утром на флагштоках у школы на ветру весело трепетали датский и российские флаги.
Все школьники и датчане выбежали во двор и, подняв ладони к глазам, защищаясь от солнца, рассматривали эту прелесть: как смешно они трепещут, как переливаются цветами на солнце, как зовут куда-то ввысь.
Но уже через час пришел руководитель сельсовета, отдуваясь и смахивая кепкой пот со лба, и приказал снять российский флаг, потому что по закону его может поднять только государственный орган. Я заартачился, но приехал на уазике ФСБэшник (представляете в нашем ауле был свой ФСБэшник) и пригрозил расправой, и мы сняли российский флаг.
Теперь наша школа так и стоит с датским флагом. Скандинавы уезжали даже прослезились. Висит их флаг над школой, а русского нету.

Муза

В 1995 году заболел наш постоянный  брокер по Оленегорску Леха. Слег с температурой, скрипел и сипел в трубку, мрачно шутил, бодрился, но все равно решили его заменить. Все были заняты в других регионах страны на скупке акций у населения, поэтому пришлось собирать чемодан мне – генеральному директору инвестиционной компании «Центрфонд» и везти деньги в Оленегорск.
Я, конечно, вздохнул, немного помялся и пободался, но наш президент Владимир Васильевич взял меня за лацкан клетчатого пиджака, отвел в угол небольшого, но отдельного кабинета и сказал на ухо: «Надо».
Я до этого деньги в одиночестве не возил, да и вообще занимался канцелярской работой, а тут пришлось везти сто тысяч долларов без охраны, потому что Владимир Васильевич считал, что охрана привлекает только лишнее внимание, а от пистолета не спасет.
Рассовав десять пачек по карманам пиджака, я залез в самолет и спал до самого Мурманска. Там сел в рейсовый автобус и снова проспал уже до Оленегорска.
В городе не было гостиницы и поэтому мы снимали квартиру. Дом, нужный мне в Оленегорске, стоял на улице Ленина, квартира двенадцать, ключ передал Леша. Старое желтое здание, построенное пленными немцами, обшарпанное и приземистое, с покатой крышей, лишенное завитушек и украшений. На первом этаже скромный кабачок, хотя по меркам провинции он назывался рестораном.
Я приехал рано утром, засветло, когда еще не открылся реестр акционеров, куда я должен был отдать деньги за акции.
Я посидел немного в ресторане, заказал горшочек с мясом и пятьдесят граммов водки, поел, выпил и решил до реестра пройтись пешком один квартал.
В реестре я отдал лысому человеку в очках деньги и получил выписку и договоры. До утра мне делать было нечего, и я пошел обратно в квартиру, захватив в продуктовом пельмени и пиво.
Лежал на диване, смотрел телевизор, жевал пельмени, а когда стемнело, зажег свет. И вот когда я включил люстру и уже почти лег снова на диван, то буквально через пятнадцать минут мне позвонили в дверь, а о нашей квартире в городе никто не знал.
Я аккуратно подошел к двери, приподнял заслонку на дверном глазке и посмотрел на площадку. В центре лестничной клетки стояла девушка, высокая и стройная. Её можно было бы назвать красивой, если бы ее не портила одежда: коричневая кожаная куртка, черные кожаные штаны, заправленные в сапоги-ботфорты, доходящие до колен.
Я немного подумал, закрыл и открыл глазок, еще раз осмотрел девушку, а потом зачем-то открыл дверь. Денег-то у меня все равно не было.
Представилась она Пашей, спросила про Алексея, но было видно, что ей не впервой было попадать в ситуацию, когда вместо Лехи кто-то другой. Мы допили пиво, спустились в ресторан, послушали Ласковый май и Комбинацию,  я даже танцевал с ней медленные танцы, и все официанты, и все посетители принимали нас так радушно, словно мы каждый вечер заходили в этот кабак, ели мясо в горшочке и пили водку.
Утром она ушла до моего отъезда, просто захлопнула дверь, от нее ничего не осталось. Я мог бы придумать запах духов, но на самом деле ничего не осталось, даже запаха духов.
В Москве я забегался. Общался с банками, открывали кредитную линию, но как-то раз Алексей зашел ко мне в кабинет за подписью. Положил договор на стол, а сам подошел к окну. Скрестил руки на груди и смотрел на «Проспект мира».
— Ну что, Паша-то приходила? — спросил вдруг он и обернулся.
— А кто она? — я поднял голову от бумаг и посмотрел в серые глаза Лехи.
— Муза. Она ко всем приходит.


9 января

Вот уже десять лет каждого 30 декабря я составляю список дел на новогодние каникулы. Ничего особенного:
составить план романа;
придумать бизнес-идею, как купить жене норковую шубу;
собрать очередную книгу историй;
написать рассказ о моей поездке в Оленегорск;
сходить в Пушкинский музей.
Каждого девятого января я сижу у компьютера, обхватив голову, и думаю: «Господи, как я бездарно провел время».
NHL

Весь день сижу, смотрю записи ночных матчей NHL в Интернете. Раньше, лет пятнадцать назад, не мог осилить заокеанский хоккей, потому что не за кого было болеть. Не будешь же переживать за отдельного человека, Могильного, Бюре, Федорова, нужна команда, а с командой как раз не складывалось. Даже Детройтом и красной пятеркой.
А тут залез месяц назад в Интернет и теперь каждые выходные смотрю. Наверное, к 40 что-то притупилось. Уже неважно за кого болеть. Просто нравится хоккей.