Записки бывшего фермера. Глава 1

«Стекает время кровью из разорванной вены,
Стекает осколками, стекает – и не догнать…»

Глава 1. Про керосинки и сенокос.

После очередного приступа нытья на тему «как трудно жить» и «ну я же ничего не умею», вдруг приливной волной нахлынули воспоминания. И совсем свежие, и выветрившиеся, с выемками и трещинами, с пробелами, заполняемыми воображением и домыслом.

Вспомнилась моя веселая жизнь в роли дочки фермеров, в Тверской тьмутараканной глуши, в 12 километрах от Рыбинского водохранилища. Поселились мы там в 1992 году, после того, как наша первая ферма, в деревне, сгорела до основания. Пожар произошел в феврале, и спасенные коровы, свиньи и прочая живность до весны обитали практически на улице. Летом мы перебрались на участок в трех километрах от деревни, где не было ничего – ну, кроме, разумеется, леса и полей.  За лето кое-как удалось отстроить ферму, временную избушку в одну комнатку и начать строительство двухэтажного дома. (Кстати, дом так навеки и остался недоделанным, с одним жилым этажом и огромными площадями для складирования всякого хлама.)
Спасибо дорогому нашему государству – из-за кризиса сгорели все сбережения, и  фермерство наше начало тихо загибаться еще с рождения. Из-за отсутствия денег не удалось подвести электричество, да и техника, выцарапанная  то тут, то там, дышала на ладан.
Отлично помню: мне лет пять, мы втроем сидим за столом и делим  последний кусочек рафинада. Нет денег даже на сахар и нормальный чай.
Самое вкусное лакомство детства – леденцы из елки. Самодельные – в сахарном сиропе  вываривались молодые еловые побеги, получалась зеленая липучая масса с кисловато-хвойным вкусом.
Чтобы хоть как-то заработать, одно время мы сдавали молоко на молокозавод. Правда, для этого приходилось на лошади везти фляги за пять километров, торопясь, чтоб не опоздать к приходу машины. Платили за это какие-то смешные копейки,  но хотя бы хватало на растительное масло, соль и спички.  Иногда удавалось сдавать мясо, и тоже по совершенно смешной цене. Да еще и Санэпидемстанция вместе с налоговой инспекцией добавляли невероятных проблем – в целом, большая часть заработанного уходила на уплату налогов.
Хорошо помню первые три класса школы. Вообще, общеобразовательная школа находилась в селе, где жила моя бабушка, в пяти километрах от фермы. Поэтому, чтоб не таскать ребенка туда-сюда, мама решила учить меня сама. В классе я появлялась только на Первое сентября и на контрольные. (Спасибо нашим учителям, закрывавшим глаза на столь интересную систему обучения.)
Очень часто наши с мамой уроки проходили на пастбище, у костра, под мерное хрумканье коров. До сих пор помню наше любимое место, на опушке леса, под березами. Там в укромном месте был припрятан железный чайник, две кружки, нож и соль в коробке. Правила русского языка я постигала, жаря на костре куски черного хлеба, или куриную печенку, и заедая потом эти деликатесы печеной в углях картошкой. До сих пор считаю, что нет ничего вкуснее этой обжигающей, пахнущей дымом, с одной стороны подгорелой, а с другой – чуть сырой картошки.
А вот математика мне никогда не давалась. Я до сих пор не могу понять, ну как можно вычитать снегирей из синиц, или складывать яблоки и клюкву?
Как ни странно, но три года полудикого обучения, сопровождавшиеся методичным проглатыванием самых различных книг (не всегда подходивших по возрасту, как например, большой том «Эпизоотологии»), создали крепкую и разностороннюю основу знаний. Это позволило мне без проблем не только продолжить классическое обучение с пятого класса, но и впоследствии поступить в университет, что, естественно, кардинально изменило мою судьбу.

Но тогда, в далеких 90-х, казалось, что так будет всегда. Всегда будут коровы, сено, недостроенный дом, керосиновые лампы… Всегда нужно будет зимой таскать из колодца по 40-60 ведер воды в день, чтобы напоить животных, а летом – вкалывать на сенокосе с утра до полуночи. Весной всегда нужно будет сажать капусту и картошку гектарами, мучаясь от вездесущих комаров, а осенью – убирать урожай, отмахиваясь от мошкары.

В начале 2000-х мы перестали существовать, как официальное «крестьянское хозяйство «29», и стали просто «частными лицами с подсобным хозяйством». Это избавило нас от притязаний налоговой и пожарников, но мало что изменило в нашем быте. Правда, тогда мы стали активно торговать молоком в двух соседних деревнях, и набрали неплохую «клиентскую базу». Особенно хорошо дела шли летом, когда приезжали дачники. Всем им хотелось парного деревенского молока, творога, сметаны… Некоторые перед отъездом покупали баранину, и, конечно, не так дешево, как государство. Поэтому каждое утро после утренней дойки  мама разливала молоко в пластиковые бутылки из-под минералки, и кто-нибудь из нас шел в одну из деревень – по расписанию.  Это давало достаточно стабильный доход – рублей 300-500 в неделю, что, по деревенским меркам, не так уж плохо.
Если летом можно было ездить на велосипеде с грузовой корзиной, то зимой приходилось сложнее. Дороги от нас не чистились, а снега наметало, бывало, выше колена. Тогда приходилось вставать на охотничьи лыжи, закидывать рюкзак с бутылками за спину – и топать 3 километра через поля до одной или другой деревни. Хорошо, когда снег покрывался плотной коркой наста – тогда лыжи легко скользили, и даже с тяжелой ношей путь не казался утомительным. Другое дело, когда мела пурга, и тяжелый, рыхлый снег налипал на подошвы, забивал глаза, проглатывал  ноги до середины икр. Тогда рюкзак неимоверно тянул вниз, и приходилось делать передышки через каждые 100 метров, разгоняя кровавую мглу перед глазами. Зато как легко шагалось на обратном пути!

Лето… Летом нас навещали друзья-дачники, приезжавшие из Москвы и Питера к своим бабушкам-дедушкам, или просто так, отдохнуть в деревне. Экзотика…
Практически все наперебой твердили одно: как же нам повезло, живем в единении с природой, все вокруг экологически чистое, и если бы они могли, то тоже жили бы в деревне, с хозяйством. Ага-ага, как же. Интересно, долго бы они выдержали?
Конечно, легко считать себя «деревенским жителем», приезжая на один месяц с запасом продуктов и денег. Когда не надо косить сено, доить коров, убирать навоз, пропалывать огород, окучивать бесконечные ряды картошки… Когда в поле выходишь, чтобы собрать букет люпинов, а не  с вилами и граблями - собирать копны. Когда не ждешь зимы, чтобы отдохнуть от лета.
Долго бы эти «ценители простой жизни» выдержали отсутствие водопровода, канализации, отопления, газа, перебои с  электричеством?
А уж эти романтические заблуждения по поводу сенокоса! Кажется, большая часть людей, никогда с сенокосом не сталкивавшихся, представляет себе этакую пасторальную картинку. Ну, как на открытках – румяные красотки в сарафанах весело поют, помахивая грабельками, а такие же румяные мужички в белых рубахах радостно улыбаются на фоне аккуратных копен сена.  Да-да, конечно. Только на самом деле картинка выходит несколько другая. Не такая веселая.
Один смуглый от пыли человек неопределенного пола (торчат коленки – значит, это я) сидит верхом на железной махине пресс-подборщика (это примерно та штука, на которой Волк в «Ну, погоди!» ездил и кур с капустой прессовал). Пресс прицеплен к трактору, и при работе страшно громыхает, иногда полностью скрываясь в клубах едкой сенной пыли. Сено, попадая в железные загребущие мотовила, спрессовывается в плотный тюк примерно метровой длины, весом килограммов в 10-12, и перевязывается шпагатом. В идеале, все эти операции происходят автоматически, и человеку нужно только вести трактор вдоль валка сена. Практически, эта шайтан-арба ломается каждые 15 минут, а особенно часто отказывает вязальный аппарат – именно та штука, которая обвязывает сено шпагатом. Именно потому я и езжу по 6-7 часов верхом на железной пакости, с плоскогубцами и ножом – завязываю пропущенные узлы. Всю операцию нужно проделать максимально быстро, пока тюк проходит 20-30 сантиметров, иначе сено разойдется и просто вырвет шпагат из пальцев, сдирая кожу. Особо злостные экземпляры приходится стягивать на земле, прижимая собственным телом.
Через полчаса работы пальцы перестают сгибаться, руки до локтя кровоточат, исколотые острыми травинками. Все тело покрывается коркой сенной пыли, смешанной с потом и кровью. Через два часа работы перестаешь замечать что-либо, кроме железных игл вязального аппарата и белых полосок шпагата. Через шесть часов начинаешь думать, двигаться и говорить в ритме пресс-подборщика – «тудух-тудух… тудух-тудух».
После того, как все поле покроется аккуратными «кирпичами», наступает следующая фаза – собирательная. Сначала нужно стащить все тюки, хаотично разбросанные по территории, в кучи. После этого кровоточить начинают не только руки, но и ноги, ободранные колючим сеном. Наконец приезжает отец – его можно узнать по торчащей бороде – на тракторе с телегой. Теперь – логистика… Отец снизу подает вилами тюк, я его принимаю на телеге и укладываю на точно определенное место. Если не придерживаться схемы раскладки тюков, то башня на телеге получится неустойчивой и развалится при перевозке. Моя задача – уложить как можно больше «кирпичей», чтобы не ездить на поле еще раз. Башня из 180 тюков считалась в нашей семье максимумом, пока я не побила этот рекорд, уложив устойчивую конструкцию из 200 штук.
Обычно погрузка тюков происходила уже на закате, и это были самые прекрасные моменты – забрав последнюю кучу, ехать домой на самой вершине шаткой пирамиды, и видеть озаряемые рыжим светом поля, фиолетовые облака мятлика по сторонам дороги, темнеющие лесные опушки…
Правда, работа на этом не заканчивалась  - сено нужно было еще перегрузить в скирд или на сеновал. А на следующий день все повторялось.
Такая вот  «пастораль» и романтика.

Да, веселое было время. Много можно вспоминать, много рассказывать – и про медведей возле дома, и про охоту на кабанов, и про то, как корову из болота вытаскивали… Можно вспомнить не такое веселое – про керосиновые коптящие лампы, про тяжкую работу на ферме и в поле, про ругань с пьющим и склочным отцом…
Но итог все равно один – я ни о чем не жалею. Хотя бы потому, что это моя жизнь, мое прошлое. Это опыт, сделавший меня  той, кто я есть.