Кукушонок

    (осколки изящной
и косноязычной
словесности)

“Кукушки (Cuculi) — подотряд птиц  отряда кукушкообразных... Распространены повсеместно, кроме Антарктиды... гнезд не строят и яиц не насиживают,  подкладывают их в гнезда птиц других видов... Зародыши в яйцах кукушки развиваются быстрее, чем в яйцах птицы хозяина...
Птенец... [уже] на  20—22 сутки покидает гнездо.  Наносят ущерб  разорением гнезд...”

Большая Советская Энциклопедия.

 
I

“Услышь мя, Господи, услышь.
Услышь мольбы мои и стоны, что из глубин души моей исходят. Душа моя — уставшая душа — насытилась несчастьями и злобой; невыносимой стала жизнь моя,  бессмысленной и никому ненужной.
Мой Бог, я с каждым шагом неуверенным своим все ближе приближаюсь к преисподней. И уж ничто,  и уж никто не остановит мя от долгого и страшного паденья.
Да! Страшен грех мой, но ни Ты ли, не ты ли, Господи, в том виноват; не Ты ли, Господи, меня не уберег, от шага от неверного отговорив; не Ты ли, Господи, не образумил мя; и истину мне не открыл не Ты ли...
Теперь суди меня по правде по Твоей. Пусть гнев Твой, Господи,  падет мне на главу — я ныне ко всему готова.
Пройдя сквозь строй страданий и лишений,  строй унижений, горестей и лжи,  я с благодарностью приму любое наказание...
Но обо одном молю Тебя, мой Бог, души моей во аде не остави... Бо грешная  душа моя была во мне, как неразумное дитя, отнятое до срока от груди...”

II

Свет электрический в окнах забился,
Выплеснул кто-то словарный запас,
Сном нерешительным  город забылся,
Пробило час.

Черная тень пробежала по крыше,
Ветер закашлялся на чердаке.

Свет электрический в окнах метался,
Кто-то рассыпал больные слова,
Снам утешительным город предался,
Пробило два.

Черная тень у окна задержалась,
И покатились слезинки дождя.

Солнечный свет облака продырявил,
Кто-то кому-то напомнил про мать,
Город проснулся и плечи расправил,
Пробило пять.

Черная тень над порогом зависла,
И разбудил сонный мир детский крик.

III

 — Кто ты?
 — Я даже не знаю...
 Скорее всего человек.
 — Возраст твой?
 — Я не считаю.
 День, год, а может и век...
 — Как же зовут тебя?
 — Вором.
 — Что же крадешь?
 — Боль и грусть.
 — Кормишься чем?
 — Сущим вздором.
 — Так и помрешь!
 — Ну и пусть...

IV

Где двоим хватало места...
— Глянь, жена, малыш какой!
Где двоим хватало места...
— Интересно, чей такой?
Где двоим хватало места...
— Знать подбросили, идем.
Где двоим хватало места —
Мы и третьему найдем!

V

“Ой ты, солнышко-светило,
Целый день ты нам светило,
Отправляйся отдыхать —
Мой сыночек хочет спать.

Ой ты, ветерок шальной,
Под окном моим не ной,
Брось скулить да завывать —
Мой сыночек будет спать.

Ой, соседи вы мои,
Вы не хлопайте дверьми
И не лайтесь, будто псы,
Засыпает крошка-сын.

Ночь. На улице темно,
Все соседи спят давно,
Прочь умчался ветерок,
В колыбели спит сынок...”

VI

“В тот день когда я научился думать,  родилась мысль: “Кто в этом мире я?”
Хотелось мне спросить об этом Маму,  да не умел, как Мама, говорить...
Я возлежал  в  уютной колыбели и молчаливо созерцал тот мир, который мне подарен...
Но надолго ль? И кто я в этом мире? Кто такой?
Но ни спросить, ни получить ответа — и начал я учиться говорить.
И это оказалось потруднее, чем думать. Думать можно обо всем, а говорить...
И  все же, вскоре, я смог задать вопрос. И что же? С улыбкой ли, с издевкой ли, всерьез мне отвечали все:
— Ребенок ты,  малыш.  А повзрослеешь — станешь человеком!
— Но кто он есть? Что это — человек?
Отец шутил: “Вот подрастешь — узнаешь”.
И начал я учиться подрастать…
Я трудно рос, все время торопился, мне не терпелось поскорей узнать — что значит быть каким-то человеком? 
И кто он  есть? Что это — ЧЕЛОВЕК?
Шли годы,  шли, ползли, бежали...
Я думал, говорил, взрослел и рос. Но как-то, вдруг, нечаянно, заметил и ужаснулся — больше не расту!
И понял я, что мало быть высоким, и говорить, и думать — все не то! Родиться мало в человечьей шкуре, чтоб человеком настоящим стать.
Чтоб мог сказать, представ пред Богом, окончив свой нелегкий путь земной, что жизнь свою прожил по-человечьи,  я  постигаю сложные науку — науку жить.
Быть человеком— это тяжкий труд!”
 
VII
 
“Вот и кончилась весна...
Как же так я проглядел?
Свои песни мне она
Не допела.
А Июнь, упрям и смел,
Песню новою запел
Неумело...

Твоя песня режет слух,
Брось, Июнь, остынь.
Я познал печаль разлук,
Расставанья.
Осыпаются цветы.
Ах, Весна, куда же ты?
До свиданья...

Может, ты еще зайдешь?
Песни старые споем...
За окном гуляет Дождь
Неприветный.

Входит Лето и в мой дом.
Я не звал тебя, ну что ж...
Здравствуй, Лето”.

VIII

“Что малый ребенок,
я в жизнь, как в песочек играю,
Неделями
 замок прекраснейший строю и строю.
И вроде дострою,
глаза от восторга закрою,
Да как рассмеюсь, размахнусь
 и в минуту сломаю.

Никто на развалинах замка
не будет рыдать,
Ведь не было б счастья в том замке —
он весь из песка...
Зачем тогда строить?
Терзаться?
Теряться?
Искать?
Хотя бы затем,
чтоб, достроив, спокойно сломать”.

IX

“Все возвращается...
И я к тебе вернулся.
Прими меня, дай обогреться у печи.
Я понял Жизнь. Она — обман.
Я обманулся.
Не убеждай в обратном, Мать, молчи!
Нет правды в этом странном,
лживом мире.
 Зачем же ты мне подарила мир?
 Молчи... Слова — дерьмо...
 и в храме, и в сортире...
 И те, что говорю тебе...
 Поверь, пойми.
 Мы все повязаны,
мы все виновны в этом.
 И кто не видит лжи —
злодей либо слепец...
 Нет грани меж добром и злом,
меж тьмой и светом...
 Одно отрадно,
что у жизни есть конец”.

X

“Я был в светлом городе Вечного Братства,
Я был в чистом городе Вечной Любви.
Где верная дружба —  большое богатство,
Где ценят любовь и не ценят рубли.
Где каждый готов протянуть тебе руку,
Где каждый стремится заботой согреть.
Изгнали из города жители скуку,
И черную зависть, и глупую смерть.

Я встретил в том городе девушку... Страстно
Ее полюбил. Я парил в облаках.
Слагал и читал ей стихи ежечасно,
И денно и нощно носил на руках.

Но город Любви не достоин названья.
Нет в мире любви...  Стой! Не надо. Не лги...
И дева, прервав на полслове признанья,
Оставив меня, убежала с другим...

Мама, ответь, если я некрасивый,
То это значит — любви недостоин?”

XI

Одиночество — ветер с ливнем...
И так душно, так тяжко дышится.
— Помоги мне, — кричу, — помоги мне!
А в ответ шепот листьев слышится.

Одиночество... Ожидание...
Нетерпением сердце полнится...
“Ты вернешься” — одно желание,
Да и то никогда не исполнится.

XII

“Я был в славном городе Легких Мелодий,
Я был в добром городе Песен и Грёз.
Где, если теряют — то быстро находят.
Где, если страдают — легко и без слёз.
Где каждый талантлив, где каждый в ударе,
Где каждый имеет свой чистый напев...

Я там научился играть на гитаре,
Я там свою первую песню напел.
Я пел, окрыленный, правдивые песни,

От слов, от мелодий кружилась глава...
О совести пел я, о долге, о чести.
И трогали души простые слова.

Пугала певцов неприкрытая правда,
Как будто бы в песнях таилась беда.
И вот за мою откровенность награда —
Был изгнан из города я навсегда.

Мама, скажи, если лгать не умею —
Значит и голос иметь недостоин?”

XIII

“Все равно буду петь не так, как вам хочется.
Жизнь мне на это право дала.
Я пришел не шута перед вами корчить...
Песня — моя высшая правда!

Непонятно? А вы пытались понять?
Грубо? Жизнь, по-вашему, боле нежна?
Впрочем, к чему мне теперь распинаться...
Я посеял — вам пожинать...”

XIV

“Я был в грязном городе Зла и Корысти,
Я в городе был наглецов и лжецов.
Где спинами бредит предательский выстрел,
Где нагло плюют с вожделеньем в лицо.
Где каждый готов очернить и ославить,
Где каждый мечтает больнее кольнуть.

Я лгать научился. Да лгать — не лукавить.
И бить кулаком в неприкрытую грудь.
Я брал на гитаре блатные аккорды.
Я дни прожигал в кабаках да в тюрьме.
Я стал гордецом... Гордецом, а не гордым.
Я стал подлецом... Как же горестно мне.
Я, как сумасшедший, жил буйно и дерзко.
Дурак бессердечный... Убить? — так убей...

Но как-то однажды мне стало так мерзко,
Так страшно — и я возвратился к тебе.

Мама, признайся, чтоб жить беззаботно,
Чтоб не страдать — надо стать подлецом?”

XV

“Мой сын, мы все, когда-нибудь, приходим к пониманью —
Не так живем, заботимся не тем.

К чему приумножать неисчислимые страданья?
Прими, как есть, все. Будь доволен всем...

Да зло сильно, и ложь гнусна...
но все же победима.
Живи надеждой, сын мой, верь, люби.
Да жизнь трудна, печальна и больна...
Но смерть необратима!
Не поспеши...
Не согреши...
Не погуби”.

XVI

“Безразличным покоем я болен,
Но дает безразличие сбои.
Часто мне, одержимы разбоем,
Бьют по сердцу случайные боли.

Безнадежным желаньем я ранен,
У желания острые грани.
И забавит меня взрывом брани
Шут моих нежеланных окраин.

Бесполезной надеждой убит я —
Будто ложь умерла и забыта,
Будто здравствует правда забитая...

Сон — издержки отсутствия быта,
Всплеск назревших эмоций не боле.
Пусть сменяют друг друга на телеэкране
Кадры жизни...
Глаза, по привычке, закрыты”.

XVII

[Под вечер, позабытый всеми,
Я хохочу в надрыв, ревмем ревмя.
И каюсь в том, что убиваю время.
И маюсь — некому убить меня..]

XVIII

“Погасите, пожалуйста, день.
Что-то не по себе,
Будто в строчку пытаются всунуть корявое слово.
Распахните окно в Ночной Мир.
Все равно не успеть
Надышаться.
Глоток ослепительно чистого света
На вес золота листьев скупейшего бабьего лета.

Звездный ветер срывает и лица, и маски.
Но снова
Нарастают они, обрастают улыбками злыми.
Дует так, что из памяти выдуло все... даже имя...
И не только мое, и не только...
Но я не хочу!
Ничего не хочу...

Погасите, пожалуйста, день.
Я бы сам погасил, да мучительно лень.
Эта лень —
Отражение тьмы...
Распахните окно! Я взлечу...
Звездный ветер подхватит меня... понесет...
Черт возьми!
Все равно не успеть.
Так устал от осенней возни,
Я — безумный хозяин скупейшего бабьего лета,
Что плачу за глоток ослепительно чистого света
Своей памятью...

Вновь у меня нет ни имени, ни лица...
Гаснет день.
Засыпаю,
Помазан на вечное Ца...”

XIX

Радуйтесь, жители города.
Ветер ласкает и треплет листву...
Ночью был найден во рву...

Радуйтесь, жители города.
Беды и муки теперь позади...
С острым кинжалом в груди...

Радуйтесь, жители города.
Солнце взошло из-за сумрачных гор...
Дерзкий убийца и вор...

Радуйтесь, жители города.
Купол небесный безоблачно чист...
Мерзкий певец-куплетист...

Радуйтесь, жители города.
Больше не нужно замков и заслонок.
Лжец-негодяй  — Кукушонок.

Радуйтесь, жители города!

XX

“Всесильный Боже, я тебе пеняю;
Помилуй мя, Господи, помилуй и прости...
За чьи грехи Ты душу обрекаешь  на бесприютные скитания мою?
Сколько раз обманут был я, оклеветан...
Помилуй мя, Господи, помилуй и прости...
Чем прогневил Тебя?
Неужто за  мытарства и мученья не заслужил я милости Твоей.
Довольно уж насыщена душа моя и поношением от надменных и от ничтожных гордецов уничиженьем...
Прости мя, Господи, помилуй и прости!
И ради торжества всесправедливости и правды, Ты выведи из горестной напасти мою душонку; Боже возверни надежду мне невинну как младенец;  и  веру, что изрядно ослабела,  укрепи...
Помилуй мя, Господи, и к жизни возверни!!!
Я вновь готов страдания и лишения любы принять,  пусть станет жизнь земна моя обрат невыносимой — мне все равно! ведь это будет — Жизнь...”