Три женщины

БЕГСТВО

И я взошел к распятию Христа...
и я воззрел на нашу жизнь с вершины,
но не увидел радости. Все суета

да спешка; скука без причины;
страстишки мелкие и ни одной Любви;
с чертами женскими безвольные мужчины

да женщины (страшит един лишь вид!)
в мужских одеждах ратных и с мечами
короткими, по рукоять в крови...

И стало горько мне. Красивыми речами
из уст вождей с приставкой «экс» иль «лже»
я опьянен был, я не спал ночами,

слагая оды, гимны, и уже
поверил было им, их принял веру...
Мне голос был, и вот: (на рубеже

сомнений и восторгов пылких) меру
их лжи и зла во муках я познал -
и мир цветной стал безнадежно серым.

Над суетой вознесся я и пал,
изранив душу о зазубренные грани
земной судьбы, надежду потерял.

Обманут я, измучен и изранен,
скорбя, в пустынный удалился край,
бежав людей, сомнений и желаний,

И дикий край, что далеко не рай,
и скудный быт - меня не угнетали;
я позабыл слова: «хочу» и «дай».

Душа рвалась в заоблачные дали;
а тело грешное уж не тянуло вниз;
стихи, не народившись, умирали;

и дни безмолвной чередой плелись...

ЦАРЕВНА
(первая любовь)

Так я и жил - служитель пустоты...
Но вот, однажды, в скит уединенный
явилась дева: «Человек ли ты?»

Я не ответил (мой ответ мудреный,
хотя я не похож на мудреца,
смутил б ее незрелый ум зеленый),

руки не подал, не открыл лица -
и тем ее обидел... «Ваша милость,
простите рифмоплета-наглеца...»

А девушка, наивная невинность,
лукаво улыбнулась мне в ответ:
«Нисколько я на Вас не рассердилась,

насколько понимаю, Вы - поэт?»
«Да-аа... иногда я с рифмою играю...»
«Могу ль я заказать у вас сонет?»

«Увы, я на заказ не сочиняю.»
«Но может вы за плату... для меня...
измените себе...» «Себе? Не изменяю!»

Два глаза, будто искорки огня,
прожгли насквозь: «Ну, что ж, и не придется -
Вам жить осталось до исхода дня...»

Я улыбнулся, думал, что смеется.
Но на закате в мой убогий скит
вошли три воина: «Тебе дается

всего лишь час, презреннейший пиит:
иль нашей несравненной госпоже
песнь посвятишь; иль будешь бит!»

Я оказался вновь на рубеже,
на этот раз, признанья и презренья.
И от беды не убежать уже -

увы, отрезан путь мой к отступленью.
Из двух я выбрал меньшее из зол...
«Не будем ждать: готов я к избиенью!»...

...и я прошел чрез боли и позор
по воле девы-мученицы скуки.
«Прости меня», - стыдясь и пряча взор,

она всеисцеляющие руки
на раны возложила - боль прошла.
«В твоих мученьях виноваты слухи:

поэты - слуги алчности и зла!
Ты не такой! Но, как тебе, мой милый,
поверить, не проверив, я могла».

И поцелуй, лишив последней силы,
меня поверг в необратимый сон.
Метался я в бреду, стонал ли, выл ли...

но пенье девы заглушало стон.
Стемнело уж, когда открыл глаза я,
приятный колокольный перезвон

повсюду раздавался, созывая
на торжество по случаю... Вдвоем,
происходящего не понимая,

я с девою предстал пред алтарем.
«Готов ли, сын мой, взять царевну в жены
и стать ей - добрым мужем, нам - царем?»

Чуть слово «да» я, разума лишенный,
отцу святому, было, не сказал.
«Прости, Царевна милая, сраженный
умом и красотою наповал,
я обманул тебя и обманулся -
мне ль быть царем? Ничтожен я и мал!

Прости, я спал и лишь сейчас проснулся...
Увы, царем не может стать поэт!» -
я произнес, и сам же ужаснулся,

был слишком прост жестокий мой ответ.
И я бежал, дышали в спину кони,
бежал во тьму я, возлюбивший свет;

И тьма меня укрыла от погони.













РАЗБОЙНИЦА
(вторая любовь)

Я брел в бреду, смеялся и рыдал:
«Кому бежал, как каторжанин битый?
Что доказал тем, что любви бежал?»

Ответа не было... Сквозь неба сито
струился, тьму пронзая, свет
Луны - небес хозяйки деловитой.

И прокляв всех и вся, я дал обет
отныне обходить дворцы и замки,
дома, в которых мрамор и паркет -

где вожделенно царственные самки,
как пауки, развесив сети чар,
от скуки пешки продвигают в дамки,

а поиграв, велят снести в амбар,
к другой игрушке взор оборотивши...
Вернул меня к реальности удар,

чуть глаза и рассудка не лишивший.
Очнулся я в объятьях крепких пут,
едва раскрыв больной мой глаз заплывший.

Пред мной сидел огне-волосый плут,
в изодранной, поношенной юбчонке.
«Ну что, мой пленник, кандалы не жмут?» -

Свободу даровать мне, вдруг, девчонке
помыслилось. И острый финский нож
сверкнул мечем в малюсенькой ручонке.

«Я - дочь разбойника, ты кто ж?»
«Я? - просто человек, поэт немного...»
«Разбойник и поэт - одно и то ж.

Чем прогневил, чем огорчил ты Бога,
коль оказался в проклятом краю?»
«Я? Слишком много пел и пил, да трогал

девиц за ...» «Что ж? Я таю и горю
от слов смешных, от глаз твоих стыдливых.
Так знай - тебе свободу подарю,

когда... умеришь пыл страстей блудливых -
короче! ночью утомишь меня...
Идем! я жажду ласк твоих игривых...»


Чрез день бежал я, выкравши коня,
всю ночь скакал, куда не зная, правил,
но тело спас... И, слабость прокляня,

стал сильным... исключением из правил.
Увы, поэт свободы чувств лишен,
искать в любви взаимности не в праве,

 иначе будет не читаем и смешон.

















СКРИПАЧКА
(третья любовь)

Не знаю ум ли, сердце подсказало
(какая разница, ни в этом суть),
но на перроне грязного вокзала

я оказался, завершить чтоб путь;
горя одним беспомощным желаньем -
уехать поскорей куда-нибудь...

Я долго ждал в неверье и в незнанье,
скучал да сигаретою дымил;
и изредка, моля о состраданье,

ко мне какой-то нищий подходил.
Когда ж ему я бросил грошик медный,
плевком в лицо меня он одарил

и убежал, издавши глас победный...
Блудницей краснощекая заря,
нарочно, показать загар свой медный,

сняла одежды, но старалась зря:
никто и не взглянул. Легко стемнело,
взошла луна, холодный свет даря.

А час спустя, завыло, загудело;
и медленно к перрону подошел
на годы опоздавший поезд... Смело

я, кое-как в вагончик влез, вошел,
печаль свою оставив на перроне:
ни плохо стало мне, ни хорошо...

Я ехал в переполненном вагоне.
«Куда? зачем?» - не думал, не желал.
Сам по себе: никто не ждет, не гонит -

и ладно... «Но зачем я жил? страдал?
О ком я грезил длинными ночами?
За чью идею в муках умирал?»

Мгновения тянулися часами...
Когда состав замедлил нудный ход,
я спрыгнул в ночь: «Прочь! разбирайтесь сами...»

Чрез тьму чащоб, вдыхая смрад болот,
в каком-то безразличном настроенье
я сутки шел, неделю, месяц, год? -

уже и время для меня значение
свое утратило... Вдруг огонек
увидел я какого-то строенья...

И я взошел на низенький порог,
стряхнув с себя и пыль, и безразличье;
и постучал... Открылась дверь, мой бог,

сама судьба в обличии девичьем
явилась мне с вопросом: «Что ж ты, мил
друг, не проходишь в дом наш?» Гомон птичий

ее дрожащий голос заглушил.
«Входи скорей, я ждать тебя устала...»
Я сел за стол, вина себе налил,

Хозяйка не на миг не умолкала,
светилась и, желая угодить,
меня смешным рассказом развлекала.

Подумал, улыбнувшись: «Как же быть?
О, как мне ей поведать об ошибке?
Ведь не меня ждала; И уходить

не хочется...» Девчонка по улыбке
все поняла, заплакав: «Боже мой!
Как ты не прав! Послушай голос скрипки...»

Мелодия, рожденная тоской
любовною заполнила пространство...
Я возрыдал от музыки такой,

кляня любви моей непостоянство;
и возмолил пощады, коли нет
мне счастья... Глупое упрямство -

едва замолкла скрипка, ей в ответ
сказал, смахнув непрошенные слезы:
«Счастливым, жаль, не смеет быть поэт.

Жизнь - это миг, любовь и счастье - грезы...»
сказал и вышел, недопив вино.
И девушкой подаренные розы

швырнул я в ночь открытое окно!
И было мерзко на душе и гадко;
а за порогом зябко и темно...

Когда-нибудь, таясь от всех, украдкой,
я навещу, быть может, этот дом;
паду я ниц пред девицей-загадкой,

но нужен ли я буду ей потом.

P.S.

Три женщины ко мне пылали страстью:
власть безраздельную сулила мне одна;
другая тело; третья дом и счастье -

но я бежал - моя ли в том вина -
и трем земным божественную музу
я предпочел. Вопрос: а как она?

была ли рада нашему союзу?..