Газета - Поэт - 1-40 от 09. 02. 2012 года

1-я страница

Александр  ПУШКИН

ХLV

Но ей нельзя. Нельзя? Но что же?
Да Ольга слово уж дала
Онегину. О боже, боже!
Что слышит он? Она могла...
Возможно ль? Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Не в силах Ленский снесть удара;
Проказы женские кляня,
Выходит, требует коня
И скачет. Пистолетов пара,
Две пули – больше ничего –
Вдруг разрешат судьбу его.


Василий  ДВОРЯНКИН

Василий Дворянкин – поэт, стоящий в одном ряду с Сергеем Есениным, Николаем Клюевым, Сергеем Клычковым, Николаем Рубцовым. Его стихи наполнены , можно сказать даже, написаны неологизмами, метафоричны с красивым слогом и наполнены мужицкой мудростью.


ПУШКИН

Пушкин, Пушкин, – было время
Серых скал и чёрных риф...
Я люблю твои творенья,
Стройный твой речитатив.

Я люблю твои баллады,
Филигранные стихи –
Неземные серенады,
Неотмольные грехи.

Не юлил, не шаркал ножкой,
Гордость светлую любя...
Я хотел бы, хоть немножко,
Быть похожим на тебя.

Я хотел бы тем же тоном
Песни дивные пропеть;
Из палат царя Гвидона
В край волшебный посмотреть.

Но извёлся образ бесий,
В упряжь взят локомотив.
Мир поёт другие песни,
На другой поёт мотив.

Суть стихов диктует время,
Тени прошлого близки –
как полотна Рафаэля,
как рублёвские мазки.


ЖИВЫЕ  ПРИМЕТЫ

Лес горит хрустальным светом,
Чуть заметен конский след...
Я не мню себя поэтом,
Но живёт во мне поэт.
Говорить о том не стану:
Как черёмистой весной
Певчий дрозд орал, как спьяну,
над разлапистой сосной.

Лето я люблю особо.
Ходишь-бродишь без дорог...
Мох породистый, как соболь,
Так и вертится у ног.

Тёплый дождь стучит по крыше,
А под крышей мык коров...
Ветер бережно колышет
Прядки ситцевых ковров.

Там, разинув клюв, синичка
Ловит бисерки воды.
Там ходил я по лисички
В свете утренней звезды...

Осень я люблю с пелёнок...
Да и что там говорить –
Весь, берёз молчащих колок,
чистым золотом горит.
Лес стоит в красе дородной...
Знать, не зря я рос в посте...
Приблудился псом безродным
К этой дикой красоте.


НЕНАСТЬЕ  ОБЛАЖНОЕ

Безбрежный лес покрыла туча,
на сердце сон, на листьях дождь,
А соловей – злодей летучий –
Из лычек кружево плетёт.

Кругом так пасмурно-угрюмо
В плену торжественной тоски.
В душе эффект пустого трюма –
Гудит и давит на виски.

В стране листвяного покоя
Лежу в стогу, как дикий зверь,
С судьбой отшельника лесного,
В плену глухарок и тетерь...

И этот дождь, и этот ветер,
Лесной всей братии хурал,
Как нечто ценное на свете
Я в сердце робкое вобрал.


К  БОГУ

Какие прекрасные ночи! –
Полощутся звёзды в реке,
Ручей что-то тихо лопочет
На древнем своём языке.

Листок из копны кучерявой
Летит – ни ау, ни гу-гу –
Осины в тоске величавой, –
Как свечи в переднем углу.

Никто тишины не нарушит,
Камыш шепотнул и притих –
Как будто и мысли, и души
Слились в этот песенный стих.

Какое прекрасное время,
Какая кругом лепота!..

Продли золотое явленье,
Открой золотые врата.

Прими в голубые объятья,
Нетронутым духом укрой,
Сними все земные проклятья,
Какие считаешь за мной.


***
Мне в городе скучно и зябко...
И хочется думать о том:
Как ласково грела землянка,
Как светел бревенчатый дом.
Не эта ли горькая память,
Не тот ли лоскутик земли
Меня так неудержно тянет
В далёкие годы мои.
И эти нарядные скверы,
С прохладой прирученных ив, –
Не станут мне символом веры,
Не вызовут счастья прилив.


Владимир  СОКОЛОВ

Поэт Владимир Соколов со дня основания газеты постоянный автор её и редактор. Его поэзия  отражает заводские будни и праздники рабочей души и взаимоотношения её с природой во всякое время года.

РУССКОЕ  СЛОВО
Перевод из Каценштейна

Тихий Дубровник.
По улице светлой
берегом синего моря иду.
Из разговорника фразой приветной –
«Добр дан!» - приветствую всех на ходу.
Вдруг
среди пальмовых листьев я слышу
«Здравствуйте!» - девушка мне говорит.
Радость взлетает под синюю крышу –
русское слово, как солнце, горит.
Пышные пальмы берёзками стали,
ветер сибирской прохлады принёс,
мягко шуршат голубиные стаи –
в пальмовых тенях,
под сенью берёз.
Русскому слову все встречные рады –
на обелиске
в зелёном саду
русское слово, как отблеск награды
воинам, дружбой сломившим беду…
Спаяны
сербохорватский и русский
кровью горячей, мечтою одной.
Тихо иду я по улице узкой.
Русское слово шагает со мной.


ПРИМЕТЫ  ВРЕМЕНИ

Апельсиновые корки
на сибирском январе.
Прут постройки перестройки
и в столицах, и в Дыре.
Холод скромен. Даже зимы
распоясались теперь.
Стали слышимы и зримы
злые образы потерь.
Все мечты с полёта сбились,
ищут новое крыло.
Храбрый бомж со свалки вылез, –
в коммерсанты повело.
Пропаганда ищет секса,
загнивает на корню.
Нищий царственно расселся
на центральной авеню.
От реформных бурь и шквалов
голос партий подзачах.
Девы жёлтый мех шакалов
гордо носят на плечах.
Всё-то валко, всё-то шатко,
каждый третий мят и клят.
Ввечеру держись за шапку –
дети бойкие шалят.
Оживляет корни вера.
Отпылали кумачи.
Как пришить миллиардера
обсуждают ширмачи...
Вместо улиц будут стриты.
Вместо бражки будет херш.
Только деньги – в дефиците,
остальное всё, хоть ешь.


2-я страница

Виктор  САПОВ

Виктора Сапова на Алтае знали как главного редактора газеты “Голос труда” и по его произведениям в этой газете. Свои лирические стихи он в газете не размещал принципиально, повторяя, что не до лирики, идёт борьба за выживание духовных ценностей. Он – член Союза писателей России, по этим же принципам не состоял в местной организации, а был прикреплён, как он выражался, к Новосибирской области. Его нет в живых, он живёт в своих лирических, задушевных стихах. Судите сами, какой это Поэт.


СЕНОКОС

Пахнет ночь июньским сенокосом,
перепёлки в копнах голосят.
В тихий омут мелкие, как просо,
Золотые звёздочки летят.

В эту ночь, короткую, как чёлка,
завалившись спать на сеновал,
я во сне знакомую девчонку
в розовые губы целовал.

А когда, проснувшись, зорькой росной
шёл, слегка ступая, на покос,
все казалось мне: на травах слезы.
А быть может, искорки от звезд?


РУЧЕЙ

Вкривь и вкось, а где и прямо
По земле ничьей
Побежал быстрее лани
Крохотный ручей.

Никакой он не лазутчик
И не диверсант.
На границе ходят тучи –
Дождевой десант.

Ливень стих. И полдень ярок.
На шальной ручей
Вновь направлены радары
Солнечных лучей.


***
Я не верю в заклятья,
верю в блеск твоих глаз,
в знойный полдень объятий,
окрыляющих нас.

Грусть сменяется радостью,
ласка губ негой слов.
Дай вплету в косу – радугу –
изваяние снов.

А на зорьке сиреневой,
чуть проклюнется свет,
прошепчу сокровенное:
“ Милый мой горицвет”.

Вспыхнут щеки пунцово.
Замерев, оброню
что-то там про икону
и про алу зарю.


***
Вроде б знаю как жить,
Далеко уж не молод.
И пора бы остыть,
А я сердце под молот.

Столь ошибок уже,
Что их хватит до гроба.
И опять в вираже,
И душа колобродит.

Но не только свои
Я считаю ошибки:
Их делю на двоих –
Грани сшибок так зыбки.

И тебя не виню,
А скорее жалею,
И судьбу не кляну,
Просто в лучшее верю.

Научился я ждать,
Как слагать аз и вежды.
И не наша ль звезда
Закатилась в валежник?


***
Мы на Семинском перевале,
там, где таёжные дары
в сырую непогодь сбирали,
вновь заночуем у вдовы.

И будем слушать её были
про знаменитый Чуйский тракт,
про то, как в черни шишку била,
да набрела на Мишку. Страх!

А он, космач, с испугу рюхнул,
да как припустит наутек.
И рассмеётся тут старуха:
“От молодухи б не убёг!”

И подольет чайку с баданом,
а перед сном слегка взгрустнёт:
лишилась дролечки так рано,
и одиночество гнетёт.

Пустить бы, что ли, постояльца,
да больно дальний уголок.
А муж с портрета улыбался,
и тлел в печурке уголёк.


ВИЛЬЯМУ  ОЗОЛИНУ

На земле стало меньше поэтом,
И уже не придет, не пожалится
На отпетых рвачей он в газету,
Не предложит стихи “поджаристые”.

Очень вежливый был товарищ,
В обхождении прямо чистюля.
А в глазах его отблеск пожарищ,
И литые слова – словно пули.

Почему же так получается:
Жизнь талантливых сплошь поденка,
А другие, хоть прохлаждаются,
Дольше века живут подонками.

Не  берет их ни сап, ни чахотка,
Никакие другие болезни.
А таких, как Вильям, Дон-Кихотов
Без ножа могут, падлы, зарезать.

Нас, ранимых, легко пообидеть,
По-чиновничьи действуя скрытно,
Иль открыто рынком с прикидом -
И хоть жуй натощак манускрипты.

Но зато тут как тут политики:
Мемуары пекут, как блинчики,
Гонорарят вовсю и вне критики,
Оппонируя до неприличия.

Вот такое борзое племя
Локотушную славу стяжало.
А поэта спасти не сумели.
Занесут ли еще в скрижали?

Я не верю в загробное царство –
Вряд ли там что кому напишется.
А стихи его как лекарство
По рецепту лирической книжицы.


БЕГА

Ах вы, кони, кони, кони –
Грациозные творенья!
Вряд ли кто теперь догонит
Мальчугана на игреневом.

Разве тот, что на соловом
Иль наездник на чубаром?
Сам вскочил бы, право слово,
На каурого, да стар я.

Удержать ли мне поводья
Скакуна, что с ветром в споре?
Ах вы, годы, мои годы
Довоенного покроя!

А давно ль, мужая телом,
Мог взнуздать коня любого,
И как колокол гудела
Под копытами дорога.

Где вы, где вы, вороные –
Кони молодости нашей?
Провожаю я ревниво
В беге даже поотставшего.

Круг-другой и вот он – лидер!
Ждет его почетный  кубок
И венок лавровый – литер
В обитатели Гранд-клуба.

Честь-хвала спортивной школе.
Только мне тужить приходится:
Ощущение такое,
Что тебя как иноходца

Попросили вдруг с конюшни.
Но бодрюсь вкупе с дружками:
Не пристало нам канючить –
Сами были рысаками.


ЧУДИК
                Михаилу  Евдокимову

На эстраде живая радуга:
Вперемешку и радость, и грусть.
Я смотрю на тебя и радуюсь:
Как богата талантами Русь!

Не прошением о покаянии
И не лёжкою на боку –
Байкой емкою обаяние
Ты простому  придал мужику.

По-шукшински его возвысил
До таких небывалых высот:
Стало тесно словам, а мыслям...
Ну, как водится, наоборот.

Уж такой он, российский увалень.
А вообще-то себе на уме.
И невзгоды его не согнули –
Видно, ноша судьбы по суме.

Но когда вконец  занеможется,
Крякнет паря с усмешкой в кулак,
Да и скорчит такую рожицу –
Позавидует и дурак.

Иль возьмёт и устроит поверку
И своим и чужим чудакам...
Не валяй дурака, Америка,
Подливая сивухи в стакан!


СЛЕЗА РОССИИ

Девчоночка – былиночка,
Отнюдь не на юру –
На площади столичной,
В июльскую жару
С протянутой ручонкой,
Стоит – как крик беды;
Помятая юбчонка,
Чувяк: “ Даешь еды!”
О, Боже, кто поможет?
На хлеб ей и на квас
Из тысячи прохожий,
Глядишь, да и подаст.
Стоит с собачкой рядом –
В чём теплится душа, –
Всех виноватым взглядом
Обводит не спеша.
Пугливая, как серна,
Как бы удара ждет;
Внатяг девчушки нервы:
Не площадь – эшафот!
Молчит, сказать не в силах:
Нет мамки и отца.
Такая жаль России –
Слеза с лица...


ВСЕХ  НЕЖНЕЕ

По весне, когда снега растают
и поля умоются дождём,
я на крыльях детства прилетаю
к маме повзрослевшим журавлём.

Тихо опущусь с небесной выси,
окунусь в купель её молитв:
“Вот и не забыл, где оперился,
здесь, сынок, пупочек твой повит”.

Загутарит – успевай лишь слушать.
Наскучав, мы вволюшку теперь
изольём свои друг другу души,
постигая таинство вечерь.

Спохватившись за полночь, сквозь дрёму,
попрошу парного молока.
И пойму, что нет милее дома,
всех нежнее мамина рука.


ПОСЛЕДНЯЯ ЯГОДА

                Внучке Дине

Не будьте отроки наивны
И не спешите вырезать
Сухие веточки  малины.
Они, поверьте, после ливней
Еще плоды способны дать.

Дивился сам отросткам новым,
Садовую отставив снасть.
Пахнуло нежностью, покоем
От золотистого покрова,
Где внучка лакомилась всласть.

Ей недосуг теряться в думках,
А мне избавиться едва ль...
На осень лето – в той излуке
Природа верную науку
Нечаянно преподала.

Святые истины приемлю
В поклоне Солнцу и Труду.
Когда ж малинником отзрею,
Последней ягодкой на землю
И я с ладошки упаду.


3-я страница

Владимир  ТОКМАКОВ

Журналист, радио-телеведущий, мэр городка Токмаковскъ, поэт Владимир Токмаков предстаёт перед читателями газеты, как автор замечательных, философичных не без саркастического юмора Сонетов.


ШЕКСПИРОВСКИЙ СОНЕТ
С ВОПРОСАМИ

Мне хочется знать: для чего мы живем?
И верить, что жизнь не была только сном
какого-то пьяницы, что под забором
пугает прохожих бессмысленным ором.

Я должен понять: это все просто так?
Случайно, никчемно, пылинка, пустяк?
На время - дано, и навечно - ушло?
А опыт? А знанье? А Дух? Ремесло?!

Хоть что-то останется здесь после нас?!
Где - здесь? Если мир этот тоже на час,
на миг - а потом все исчезнет во тьме,-
свет выключат в нашей веселой тюрьме...

Мне хочется знать, для чего мы живем?
И кто здесь хозяин, и чей это дом?


ТЁМНЫЙ СОНЕТ

А потом остаёшься наедине
со своим одиночеством, это единство
вас роднит с Ильёй Муромцем, на коне
подорвавшемся под Кабулом на мине.

Одиночество! Как тебя много во мне,
много больше, чем в Гамлете или Кине,
от которых ты ищешь спасенья в вине
или длительном опиумном карантине.

Одиночество! Нас всё же двое. Как жаль,
что у нас голоса уже даже похожи,
что за августом следует сразу февраль,

что стихи я пишу на шагреневой коже,
что не дальше бутылки – туманная даль...
что не хватит Спасителя, чтобы я ожил.


СОНЕТ  ПРОШЕДШЕГО  ВРЕМЕНИ

А время пятится назад
и снова в юность нас уводит
в страну давно забытой моды,
в страну полётов наугад.

Туда, где твой двойник и брат,
лунатик прустовской природы,
пытается пройти сквозь годы,
как по канату акробат.

Вдруг – окликают. В тот же миг
лунатик падает. Старик
очнулся – сон дурной увидел,

где был весёлым, молодым,
а не таким – ворчливым, злым,
нелепым, как туземный идол.


СОНЕТ  О  ГОРЯЩИХ  МОСТАХ

Затаилась во мне поэзия,
молчаливо стоит над душой,
и прозрения тонкое лезвие
дух пронзает мой нищий, слепой.

И, как после долгой болезни,
оглушённый вселенскою тьмой,
я ищу непослушной рукой
то, что стало давно уже песней.

Есть в поэзии мёртвый тупик,
из которого выход возможен,
если маску, придуманный лик,

отдерёшь вместе с кровью и кожей
от живого лица. И положишь
на алтарь ненаписанных книг.
СОНЕТ  О  МУЗЫКЕ

Уйди из зала – музыка звучит,
Уйди, пока не кончилась она,
В тебе теперь навеки смысл сокрыт
Гармонии, что музыкой дана.

Любовь? Пустое… Музыка – жена!
Она твой ужас, грех, и страсть, и стыд,
Она и смерть, и вечная весна,
Она твой голод, хоть ты ею сыт!

Она живёт в нас, как вторая кровь,
Умрёт в одном и воскресает вновь,
Так будет до скончания веков.

Потухнет солнце – логика ясна –
Исчезнет всё, но средь других миров
Всё будет музыка в бескрайности слышна!


СОНЕТ  О  ЗРЕЛОСТИ

Сочные листья, все в выпуклых жилах,
держат, как будто в руках, небосвод.
Зеленью жирный, лежит огород,
гусениц сонных сбросить не в силах.

Это июль, транжирщик и мот,
толстый проказник, ленивый и милый,
зубы здоровые в граблях и вилах
скалит, ценя стрекозиный полёт.

Лето! Как быстро кончаешься ты,
я еще все не увидел цветы –
ты их уже заменяешь плодами.
Так моя жизнь. Спокойная грусть:
телом своим сутулюсь, клонюсь,
в почву созревшими вдавлен годами...


СОНЕТ  О  ЖАНРЕ

Есть жанр такой – самоубийство.
Поэты им владеют в совершенстве.
Они давно обставили министров,
растратившихся в кабаках на женщин.

Поэты умирают в одиночку,
законы жанра чтят они сурово.
Уходят часто за одно лишь слово
фальшивое, неискреннюю строчку.

Уходят вдруг на самом гребне славы
и все гадают: кризис, девки, пьянки,
политика, искуснейшая травля
или введённые в страну чужие танки.

Удавка, бритва, яд и пистолет...
Желаю мужества, неведомый поэт!..


***
Ты рядом, ты только рядом,
А рядом – ведь это мимо…
Мимо на ухо: «Милый…»
Мимо, восторг и радость…

Пусть! Пусть наивно и странно,
Но в чувстве более метко, –
Хочу не в себе быть… не где-то,
Хочу быть в тебе постоянно!


Сергей  СОРОКА

Я долго искал место для своих стихов. И вот решил поместить их рядом с токмаковскими. Испытываю при этом трепет, так как знаю поэта Владимира Токмакова с 1994 года, когда он опубликовал мои стихи в газете “Вечерний Барнаул” с такими словами:  “Помните у Маяковского: “Землю попашет – попишет стихи!” У поэта Сергея Сороки почти по-классику – только он не пашет землю, а пасёт деревенских коров. Да, он пастух. И пишет наивные, но совершенно искренние стихи. Где-то его подводит вкус, где-то не хватает мастерства и образования, но нет-нет да блеснёт истинная поэтическая строчка, которую оценит любитель “тихой”, деревенской поэзии в традиции С. Есенина, Н. Рубцова,
А. Прасолова.


ПОД  ПОЛНЫМ  ЗАПРЕТОМ

Скрывается грусть под карнизом
осенней тиши за бортом –
печальная жизни реприза
на сцене прошла, а потом
опять наступила развязка
под грохот предзимней грозы,
свалилась как будто повязка
с больной у неё головы.

И вновь обнажились все мысли
седых облаков под луной,
как будто посыпались числа
и в воздухе пахнет весной.
Срывается грусть невезенья, –
и сыплется дождь ноября.
И вновь наступает прозренье,
встаёт, отряхнувшись, заря,
и золотом лучик играет
в берёзовой роще степи.
Иду в безусловность направо,
где бизнес ведут за рубли,
срывается куш или кукиш.
Понять невозможно.
                Испуг –
своё состоянье не купишь –
опять замыкается круг
на ключ невесёлых наречий
в непонятом ракурсе дней.
Все знают, что каждый не вечен.
Зачем же мы гоним коней
по полю весёлых успехов
под гики задиристых всех?
Наверно, себе на потеху,
не помня завистливый смех,
что вновь раздаётся в отместку
за твой гениальный успех
при вскрытии памятной фрески,
где виден сквозь патину грех.
И всё остаётся, как прежде, –
под полным запретом мечта.
На троне безумец – невежда,
в Душе у него пустота.

Срывается грусть и с карниза
она устремляется вниз –
на дно суеты и каприза,
с которым повенчана жизнь.


У  ПАМЯТНИКА  ПУШКИНУ

Двенадцать лет как в Барнауле
живёт, не бедствуя, Поэт.
Из тела вынули все пули –
и жалоб на здоровье нет.
Не гнётся он в пургу, метели.
С улыбкою встречает дождь
и туч туманные качели,
ему не страшен молний нож.

Зимою меховую шапку
наденут на него снега.
Поэт на месте спозаранку
и смотрит, как идёт шуга,
и Обь вскрывается тревожно,
весной звенят иголки льда.
Поэт подходит осторожно,
над ним поющая звезда
с луной насупившейся грозной,
а на восходе летним днём
сверкает золотистой бронзой,
горит он бронзовым огнём.


ДВЕСТИ

Я одинок на Свете бездуховном –
стремлюсь подняться выше над собой.
И увязаю в памяти греховной,
и словно погружаюсь я в разбой.
Отверженный иду дорогой чести,
по совести живу в кромешной мгле.
И часто вспоминаю цифру – 200,
что выпало увидеть на Земле
прожившего Поэта в той эпохе,
когда дуэль почетною была.
Он прожил жизнь свою на вдохе,
не складывая никогда крыла.


КРОВАВЯ  СНЕГ

Читаю Пушкина и снова
купаюсь в славе дикаря –
его трагического слова;
в конце седого января
погиб Поэт на речке Чёрной,
кровавя белый, белый снег,
трясясь дорогою неторной,
страдал убитый человек.

Он знал, что обречён навеки
быть эталоном чистоты.
Коварны маленькие реки.
Глазницы мертвенно пусты,
смотрели... на исходе силы...
Уж скоро двести жутких лет
Поэта нету у России,
но есть дуэльный пистолет –

висит на стенке экспонатом
убийца гения веков.
Себя считаю виноватым
среди советских дураков,
живущих прихотью бесчестных
под гимн бывалых палачей.
Россия красная, как местность,
полита кровью сыновей.


НЕПОХОЖИЙ

Год промчался словно пуля –
вжикнула над самой головой.
Новый житель Барнаула –
Пушкин ранней синевой
улыбается прохожим...
с пьедестала не сойти...
На себя он непохожий –
всё стоит, а не в пути,
хоть шагнул бы шаг на месте,
бронзой чистой прозвенел,
что он сделал всё по чести,
всё он сделал, как хотел.
Предсказал судьбу “Онегин” –
Пушкин принял вызов лет,
словно бы сошёл с “Телеги
жизни” бронзовый Поэт.


4-я страница

Вячеслав  ПОЛКАНОВ


«Буря мглою небо кроет»

Буря мглою небо кроет...
Силы тёмные пришли;
Там у речки под горою
Шабаш празднуют они.
Вмиг лишили дара речи
Русь, встающую с колен;
Как всегда, – свинцом картечи
Превратили русских в тлен.
Честь убили вместе с телом:
Ликовал француз  – Дантес.
Стынут пальцы омертвело,
И притих в печали лес.
Чёрный демон на опушке;
Бес проклятый, – Русь в крови!
Александр Сергеич Пушкин;
Ну, вставай, прошу – живи!
Мчатся тучи, вьются тучи...
В скорбном саване страна;
Ты ПОЭТ, – не будет круче
В те и наши времена!


“Тишиной порадуй, Кенозерье”

Тишиной порадуй, Кенозерье...
Лунной ночью, первою звездой
Укрепи народное поверье;
Я в тебя влюблен, наш край родной!
Глубь озер  и глаз бездонных
Девушек красивых и церквей;
Этот мир прекрасный и огромный, –
Мне б сюда вернуться поскорей!
Не могу уснуть я этой ночью;
В окна светит полная луна.
Ты поверишь, только лишь воочью,
Приходи скорей, нальем вина,
Вспомним путь далекий в Кенозерье,
Край лесов, собак гульба.
Дышит пар за банной дверью
И зовет "Почтовая гоньба".
Я вернусь и ты, моя подруга,
Верю, – не изменишь мне.
Там, среди озёр, я встретил друга,
Как мечту, – на розовом коне!


“О, Русь! Рождественская сказка!”

О, Русь! Рождественская сказка.
Пушистый снег и скользкий лёд,
И карнавал в красивых масках,
Девчонок дружный хоровод.

Люблю до боли древний Север.
Здесь мы учились и росли,
А я всё также суеверен,
Крещусь на церкви – жду весны.

Она придёт, не за горами,
С потоком талых тёплых вод,
И оживёт всё вместе с нами.
Разбудит северный народ!


Геннадий  БАННИКОВ


«Никто нам другой оказался не нужен»

Залётные птицы,
Смятенные души –
Какая прекрасная роль!

Куда, Александр Сергеевич Пушкин,
Ушли вы студёной порой?

Зачем вас, голубчик любезный, не стало –
Куда же ваш ангел глядел?
Зачем вы покинули серую стаю,
Искать вас прикажете где?
В лучах всенародной немеркнущей славы,
Где дождик идёт золотой -
Надели на вас удушающий саван
Железобетонной рукой.
Сквозь бронзу и лесть пробивается слово
В наш мрачный, измученный мир,
Где рабство бесовское взглядом соловым
Вливает в нас новый кумир.

Никто нам другой оказался не нужен
На всём протяжении лет…

Залётные птицы, смятенные души,
В темнице мерцающий свет.


«с крутого алтайского склона!…»

Бесцельно бродить у подножия гор.
Пронзительна горечь полыни.

Какой-нибудь жаворонок или щегол,
летающий присно и ныне,
напомнит о чём-то скулящей душе
украдкой… И сам не заметишь,
что сладкие стрелы попали в мишень,
пробив оболочку из меди
густого загара на впалой груди.

Ты ранен, ты счастлив, ты светел.

Опять этот мир ни за что наградил,
опять поднимается ветер
в твоей голове, покатившейся вниз
с крутого алтайского склона!…

Блаженный угодник, скорее очнись
во времени будто бы оном.


КИПЧАКСКОЕ,  СТЕПНОЕ

Заходишь в юрту. Полог за спиной
Задёргиваешь тщательно. Так надо.
Чтоб свет перед тобою сверху падал
И только купол был всему виной.

Ты поднимаешь руки и лицо
И движешься навстречу светоряду –
Спокойная, уверенная радость
Берёт сознанье в плотное кольцо.

Смыкаешь веки - улетаешь будто
От плотского и суетного вне.
Видения высокие – оне
Завладевают волей и рассудком.

Открылись параллельные миры
И можно выбирать другую долю,
Но я плыву за чьей-то волей...
Что ли
Не нужен мне потусторонний Рим?


“Учусь летать на старенькой метле”.

С цепи, как пёс, срывается планета –
Натянут нерв и мысли набекрень.
Свои спасая радости и беды,
Учусь летать на старенькой метле.
Уходит глубина… Такое время.
Мне б отползти немножечко назад.
Мельчают люди, рифмы, настроения.
Мельчают реки, раки, небеса.
Мой вдох - такой поверхностный, несмелый.
И тембр – не глубокий, не грудной.

Хотя бы солнце завтра там же село
И месяц так же плыл над головой.


Дмитрий  КЛЕБАНОВ


НЕМЕРКНУЩИЙ ПОЭТ

Залётные птицы махали крылами,
клевали нам печень и мозг...
И был интернет нашпигован стихами,
как космос – крупинками звёзд.

И только один, с интеллектом недюжинным,
был автор замечен с небес:
никто им другой оказался не нужен,
никто – только он. Позарез.

И плавилась бронза, и резалось слово, –
так мудрости режется зуб! –
и было всё круто, и было всё ново:
как свежий бревенчатый сруб.

Лучи интернетной мерцающей славы
сбивали с маршрута врага:
и перья налево, и перья направо...
– Вы Банников? Гена?! – Ага.

Куда, Александр Сергеевич Пушкин,
Вы грустно отводите взгляд?
– Мне стыдно пред вами,
                друзья и подружки,
что бросил ваш бравый отряд.

Здесь каждый – поэт. Виртуальная пена
рождает писучую рать...
Скажу по секрету: лишь Банников Гена
умеет прилично писать.

...Звенели коты золотыми цепями.
В темнице давали обед.
И часто моргал голубыми глазами
немеркнущий русский поэт.


НА  ВЫСТРЕЛ  ПУШЕЧНЫЙ

На выстрел пушечный откликнулись легко
на Чёрной пустоши два чёрных секунданта.
И непослушные сбривали бакенбарды,
и гнали прочь гусиное перо.

Озябшим пальчиком открыли портсигар
два чёрных мальчика
                на вздрогнувшей опушке,
и чутко слушали ответственные ушки,
как грустно разгорается пожар.

Бурлила смерть на хрупком берегу
в закатной пене русского багрянца –
хлестали из груди протуберанцы
и Солнце остывало на снегу...

И в клочья разрывались облака,
теряя милых очертаний кучерявость –
и остроте тупого лезвия смеялась
французская картавость языка.


“Опять приходит пустота”

Опять приходит пустота,
бренча ведром на коромысле,
в кармане сквозняком все мысли
с деньгами сдуло в никуда.

Бесследно исчезают люди,
а пустоты - хоть обожрись!
Скажите, братцы, что за жисть,
когда вдруг пропадает чудо?

Электропоезд прогудит
и пустотой меня заманит,
и машинист шальными снами
в кабине, убаюкан, спит.

Мне проводник приносит чай -
и лунной дольки там лимончик,
и звёздный сахара кусочек,
и пустоты - аж через край!

Летят, летят по всей земле
великой Пустоты упряжки,
а я всё жду своей ромашки,
как в том заветном феврале...


Давид  ЗЛОЧЕВСКИЙ


Я  ПОМНЮ  ШУМ 
ПРИМОРСКОГО  БУЛЬВАРА

Я помню шум Приморского бульвара,
Одесский говор и морской прибой.
По лестнице наверх от Морвокзала
Туристы шли весёлою толпой.

Как на бульваре вечером гуляли!
От Пушкина до Дюка и назад
Мы в белых водолазках щеголяли,
Бренчали на гитарах невпопад.

С загаром несмываемым одесским
Мы были моря запахом пьяны,
В коротких юбочках, с улыбкой полудетской
Девчонки были с нами так нежны!...

Я был красив тогда и очень молод,
И жизнь, казалось, беззаботна и легка...
Я с грустью вспоминаю милый Город.
А это значит, что я жив пока...


Не ждите, не будет меня в феврале

Вы ждали, как пишете, в солнечном мае,
А сами повесу прогнали в субботу.
Меня Вы простите... Вас больше не знаю.
Ещё раз спасибо за Вашу заботу.

Не верю я слёзным мольбам ни на грош,
И клятвы все Ваши недорого стоят.
Наверно, и впрямь я на лоха похож,
Так пусть все мужчины урок мой усвоят.

Я в профиль отнюдь не похож на орла,
Характер мой тоже совсем не орлиный,
Похож был я с вами скорей на осла,
Как скульптор, меня Вы слепили из глины.

Мне в шахматы с Вами играть нет нужды -
Я мат получил и в душе моей пусто.
Я Вашей "любви" пожинаю плоды,
Меня обольстив, проявили искусство.

Не ждите, не будет меня в феврале,
Все ваши признанья пропитаны ядом.
Купюры...а впрочем, оставьте себе,
От Вас ничего, даже денег не надо.


МАНИЯ  ВЕЛИЧИЯ

Когда поэт взобрался на Олимп,
Возможно, с помощью агенства НАСА,
Увидел он внизу, надевши нимб,
Вершину вожделенную Парнаса.